ЕС как Открытая Социально-Политическая Система

1.     Вводные положения

Резкий всплеск террора, рост неопределенности на границах Европы, обострение хронических нестабильностей Востока и Африки и, как следствие всех этих и многих иных изменений – ренессанс веры в целебные силы диктатуры, – XXI век начался, во всяком случае, нескучно. Продолжение следует не менее волнующее: в Европе окреп до смелости заявить о намерениях ее могильщик и, хоть за Brexit‘ом вряд ли последуют иные «-еxit‘ы», — политики масштаба и уровня Мари Ле Пен, Фрауке Петри или Геерта Вильдерса еще долго и успешно будут портить европейскую кровь. Победа Трампа вызвала истерическую prognomanie[1] как у противников, так и симпатиков Европы. Причем, если оптимистические реакции первых объяснимы желанием ковать дешевое железо сепаратизма пока оно горячо, то нетерпение вторых дождаться конкретных деяний будущего Президента[2], может быть объяснено исключительно их собственной политической импотенцией. Растущее число трезвых комментариев, объясняющих разницу между предвыборной рекламой и политической реальностью, лишь оттеняет бессилие европейской политической элиты.

Эрдоган, Саркози, Земан, Орбан, Фийон, Качинский… — Европа! как дошла ты до жизни такой?!

Нет, разумеется, недостатка и в анализах ситуации; не проходит и дня без того, чтобы очередную свинью не прогнали сквозь интернетовскую деревню[3]: здесь «бежали» уже и вышеназванные политики – скопом и в одиночку, — и консерватизм, как исчадие всех зол, и ислам – целиком или салафистскими, суннитскими, шиитскими, ваххабитскими частями его, — и бедняга Обама, и злосчастная глобализация, и затертый до дыр, но в любую эпоху кричаще модный, национализм. Общий недостаток частью талантливых и аргументированных текстов, заключается в подмене анализа указательным пальцем, тычущим в очередную высунувшуюся неосторожно голову: «Ату его! Сам видел: он виноват!» Поиску же ответов на вопросы, почему именно эта голова?, почему именно сейчас?, почему именно здесь?, почему широким массам населения близко вещаемое ею? — т. е. поиску некоего общего, лежащего в природе кризиса, уделяется легкомысленно мало внимания. Нельзя же, в самом деле, серьезно отнестись к такому, например, заявлению: «Wenn Sie einen schlechten Vertrag sehen wollen, schauen Sie sich die EU an»[4]. А ведь умный человек сказал!

Ну, и раз уж вы заговорили о ЕС, то давайте на его примере попробуем разобраться в причинах кризиса. Для этого предлагаю читателям рассмотреть Союз как Естественную Открытую Диссипативную Самоорганизующуюся Социально-Политическую Систему (в дальнейшем, простоты ради, — Социально-Политическая Система «Европа» — СПСЕ).

Как и любая открытая система, СПСЕ находится под воздействием как внешних, так и внутренних сил самой разной природы. Как и всякая известная система, СПСЕ стремится к равновесию и, в то же время, несет в себе силы, противодействующие этому стремлению. Статическое равновесие означает смерть: равновеснее покойника может быть только похороненный покойник. «Живет» всякая система лишь до тех пор, пока находится в динамическом равновесии – противоборстве сил. Следовательно, силы любой природы, действующие на систему, суть силы здоровые. Как нет у Природы «плохой погоды», так нет у нее ни «плохих» людей, ни «плохих» сил: в Природе все разумно и, следовательно, необходимо. Направление развития системы есть функция доминирования тех или иных сил, а их «здоровье» от «нездоровья» — отличает лишь концентрация в растворе духовных ценностей социума.

Проблемы и кризисы, треплющие в последнее время СПСЕ, свидетельствуют о нарушении баланса между центробежными и центростремительными силами в пользу первых, а возрастание внешнего давления на систему с целью поддержать разрушающие ее силы, следует рассматривать как неоспоримое доказательство успеха Европейской Идеи.

В рамках работы я попытаюсь показать, как накопление положительной энергии внутри СПСЕ привело к неконтролируемому «выбросу» ее в виде товаров, услуг, информации, культуры, философии в окружающую среду, мало или вовсе неподготовленную к восприятию этой энергии. В результате естественного старения СПСЕ[5] ослаб механизм контроля над центробежными силами и силами давления на ее границах, суммарная энергия, производимая ими, достигла критического уровня. СПСЕ сегодня подобна цилиндру под растущим внешним давлением: рано или поздно давление газовой смеси внутри цилиндра достигнет точки самовоспламенения. Это состояние в теории механических систем называют точкой бифуркации – двоения решения. Проходя точку бифуркации, система скачком переходит в одно из возможных новых состояний устойчивого динамического равновесия. Каким будет это «новое» предсказать теоретически невозможно[6], но «скачок» всегда болезнен, а активизация сегодня определенного рода сил внутри СПСЕ и их поддержка из-за рубежа, не исключает самых макабрых сценариев. Именно поэтому так важно понять природу сил, разрывающих СПСЕ и причины, вызвавшие их усиление.

Для полноты представления сравним СПСЕ с велосипедистом. Велосипедист – ярчайший и понятнейший всякому пример динамической равновесной системы: равновесие («жизнь») системы возможно лишь в движении, т. е., с энергетической точки зрения, равновесие системы зависит от способности велосипедиста производить и расходовать (диссипатировать) энергию. До тех пор, пока велосипедист в состоянии компенсировать внутренние силы — сопротивление на осях велосипеда, вес машины, болезни, травмы, боли.., и внешние воздействия — реакция покрытия дороги, профиль ландшафта, сила и направление ветра… — система находится в состоянии устойчивого, стабильного, равновесия. Но вот велосипедист устал, концентрация лактата в мышцах близится к пределу, боли в суставах, возникшие некоторое время назад, постоянно усиливаются, седло превращается в кол, давящий на седалище все нестерпимее… Если в этот момент еще и дорога в гору, или грунт – песчаный, грязевый или каменистый… Как долго пробудет система в равновесии?

Теперь усложним пример и представим некую стороннюю силу, с интересом наблюдающую за нашим велосипедистом. Интерес ее продиктован стремлением ни в коем случае не дать велосипедисту добраться до цели путешествия. Наделим эту силу способностью влиять на некоторые внешние условия, ну, скажем, портить дорогу или погоду. Как повлияет на равновесие системы подобное вмешательство?

Возможна и дальнейшая комплексация примера — случай не одного, а команды велосипедистов. Понятно, что взаимная выгода (дружеская поддержка, техническая помощь, возможность отдохнуть в пути «под ветром» у едущего впереди…) привела каждого велосипедиста к идее объединиться в команду. Совершенно очевидно также, что задача воображаемой антагонистичной внешней силы, ввиду возрастания сложности (неопределенности) системы, значительно упрощается и сводится теперь к поиску слабейшего звена, наименее подготовленного члена команды, и целенаправленного воздействия на него.

Можно утверждать, что равновесие команды, т. е. ее жизнеспособность, есть функция уровня подготовки слабейшего из членов и, следовательно, задача повышения устойчивости системы может быть сформулирована как повышение физического и мобилизационного уровня слабейших членов команды до уровня сильнейших.

Прежде чем перейдем к дальнейшим рассуждениям, давайте коротко восстановим в памяти такие понятия как «система», «равновесие», «энергия», «энтропия» и некоторые другие.

2. О энергии сложных систем

Начнем простеньким экспериментом. Для него нам понадобятся две–три монеты.

Бросьте монету на стол. Как ведет себя брошенная монета? Она с характерным звуком «потанцует» какое-то время на столешнице и обязательно кончит тем, что спокойно ляжет, демонстрируя аверс или реверс. Вероятность того, что брошенная монета останется стоять на гурте, ничтожно мала (хотя и не исключена полностью!) Почему? Потому, ответит любой из читателей, что монета в положении «лежа» устойчива, а «стоящая» — если монету не бросать, то ее вполне возможно поставить на гурт, – напротив, неустойчива. Лежащую монету достаточно сложно вывести из равновесия: необходимо приложить известные усилия в известном месте и в известном направлении, например, наклонить столешницу или дать монете щелбана. Для выведения стоящей монеты из состояния равновесия достаточно порой вибрации, причиненной проехавшим по соседней улице велосипедом.

Совершенно очевидно, что в обоих случаях для нарушения равновесного состояния системы «монета + стол» необходимо привнести в систему дополнительную энергию. Не менее очевидно и то, что для лежащей монеты, по крайней мере направление приложения энергии небезразлично. В случае же стоящей монеты место, направление и величина добавляемой энергии безразличны. В первом случае принято говорить о стабильном равновесии, тогда как во втором – о нестабильном.

Теперь давайте усложним систему и добавим еще одну монету, т. е. в первом случае положим ее на лежащую, а во втором, попробуем поставить монеты одна на другую (при известной сноровке и терпении это выполнимое задание, хотя и достойное Книги Рекордов Гиннесса). Как изменится равновесие системы? В обоих случаях оно уменьшится. Скептики, сомневающиеся в том, что первая система, «стол + лежащие друг на дружке монеты», станет менее устойчивой, должны наклонить стол. Даже без особых измерений можно убедиться в том, что, во-первых, при определенном угле наклона, первой придет в движение верхняя монета и, во-вторых, угол, при котором она начнет движение, значительно меньше того, при котором потеряет равновесие нижняя. О том, что для нарушения равновесия системы из двух стоящих друг на дружке монет, достаточно перенести упомянутый велосипед на окраину города, говорить, думаю, излишне.

Отметим здесь следующее: направление, по которому возможна потеря равновесия, называется степенью свободы системы. В приведенных примерах, первая система обладает одной степенью свободы, тогда как вторая – многими. Здесь можно сделать важный вывод: чем сложнее система, тем большим числом степеней свободы она обладает, тем выше ее неопределенность, тем меньшие усилия требуются для того, чтобы вывести ее из состояния равновесия.

Здесь уже можно остановиться и от физики механических систем перейти к теме работы — к системам социально-политическим. Но, прежде чем отправимся в путь, упакуем в саквояж несколько важных терминов, необходимых в дороге.

1. Каждая система, независимо от вида – механическая, химическая, термодинамическая, политическая и пр. — обладает энергией;
2. Энергия системы бывает двух видов: внутренняя, то есть произведенная системой, и внешняя, та, под воздействием которой находится система;
3. Информация – особый вид энергии;
4. Результатом и условием существования (жизнедеятельности) системы является рассеяние – диссипация – внутренней энергии. Мера диссипации называется энтропией системы;
5. Наименьшей сопротивляемостью системы обладают по направлениям степеней свободы, т. е. справедливо: энергия, необходимая и достаточная для нарушения равновесия системы минимальна в направлениях степеней свободы данной системы.

3. Частный случай. Социально-политическая система (СПС)

Выше мы назвали СПС – Естественными, Открытыми, Диссипативными и Самоорганизующимися.

Естественными являются все системы, возникшие не по воле человека (группы людей), но как естественный результат его (их) деятельности, ответ на вызовы окружающей действительности. Примерами СПС служат семья (в любом гендерном составе и формате), общественные, спортивные, творческие, государственные, религиозные, мафиозные и пр. организации, промышленные предприятия, бригады, артели и фирмы, государства и их союзы…

Открытыми считаются все системы, участвующие в обмене энергией с окружающей средой. Очевидно, что даже Северная Корея – естественная и открытая СПС.

Диссипативность открытых систем, согласно нелинейной модели Ильи Пригожина, описывает способность понижать энтропию.

Самоорганизация определяет способность системы реагировать на изменение внешних условий изменением (упорядочением) внутренней структуры[7].

Естественные Открытые Диссипативные Социально-Политические Системы отличаются от классических, подчиняющихся законам термодинамики, по крайней мере, в двух пунктах: постоянным ростом производимой энергии и способностью регулировать энтропию. Следовательно, критерий «энтропия» недостаточен для описания равновесного состояния подобных систем. Если в случае классической термодинамической системы, рост энтропии означает рост неопределенности, т. е. нестабильности системы, то в случае СПС, в силу многообразия источников энергии, таких, например, как пропаганда, дезинформация, мотивация производителя энергии[8] «внешней угрозой» и пр., возможно удерживать систему в равновесии достаточно долго. Для описания вектора развития СПС в равновесном поле, удобнее оперировать разницей между диссипатированной и произведенной энергией. Назовем эту величину дифференциалом энтропии (δЕn).

Условие равновесия СПС, выраженное через дифференциал энтропии:

δЕn = 0; [1]

Уравнение [1] описывает случай идеальной системы; как и всякий идеал, выполнимо в марксовой бесконечности[9]. Поэтому и анализ этого уравнения оставим тем, кто до бесконечности доживет. А сами обратимся к делам нашим грешным – к практике реального мира.

В мире этом, в силу различной природы произведенной и диссипатированной энергии[10], возможно:

δЕn > 0; [2]

δЕn < 0; [3]

Рассмотрим ближе каждое из выражений [2] и [3].

Положительный дифференциал энтропии [2] свидетельствует о том, что СПС расходует больше энергии, чем производит. Возможно, например, при внезапном возрастании внешней нагрузки (политическое давление, возникновение очагов военного противостояния на границах СПС и т. д.) или внутренних противоречий (вынужденное увеличение инвестиции в науку с целью преодоления отставания в жизненно важных областях, изменение конъюнктуры рынка, климата и др. факторов). Какое-то время СПС компенсирует расход энергии за счет резервов, аккумулированных различными ее элементами в «сытые» годы или кредитами, приватизацией частей государственного сектора экономики и другими известными способами. Очевидно, что имеет место работа «на истощение» СПС и, рано или поздно, дефицит энергии неизбежно будет передан членам системы – производителям энергии. Давление на них будет постоянно расти до тех пор, пока производство энергии не покроет растущую энтропию. На практике это значит снижение реальных доходов, уровня социальной защиты, качества образования, ухудшение инфраструктуры, углубление расслоения общества и т. д. Как реакция на возрастание давления и ухудшение внутренних условий СПС, в недрах общества возникают силы, стремящиеся уравновесить растущее давление. Чем глубже, длительнее кризис, тем более радикальные силы возникают в отдельных членах СПС, тем ниже порог иммунитета производителя энергии к различного рода предложениям и идеям «спасения», тем горячее воспоминания о «добрых старых временах», когда страна (или часть ее) не входила в ни в какие союзы, не была связана обязательствами и договорами. Если в этот критический для равновесия момент, на границах СПС появляется сила, заинтересованная в уничтожении ее, целенаправленно добавляющая энергию в наиболее чувствительную (слабую) степень свободы, то реакция системы, т. е. ее самоорганизация, может принять самые неожиданные, крайние формы.

Следует подчеркнуть: реакция СПС на изменение внутренних условий – процесс естественный, заложенный в стремлении системы к равновесию. Процесс этот не зависит от воли или желания личности, группы или партии – они могут лишь воспользоваться возникшими колебаниями частей СПС и возглавить, упорядочить и тем самым направить систему по нужному им вектору равновесного поля.

Классическим подтверждением сказанного служит приход к власти в Германии NSDAP в 33-м. Германия, «униженная и разграбленная Версалем», добиваемая Великой Депрессией, скатилась до неопределенности Ваймара и жила воспоминаниями о гигантском экономическом подъеме, пережитом прошлым поколением. Западные партнеры, с одной стороны, были заняты собственными проблемами, с другой «дулись» на Германию за Первую Мировую, и проспали коммунистическую угрозу с востока. Сталинский СССР мгновенно оценил преимущества, сулимые ситуацией, и целенаправленно расшатывал и без того крайне неустойчивое равновесие, добавляя энергию по одной из степеней свободы системы: подбивая пролетариат на захват власти. Немецкие коммунисты постоянно посещали СССР, щедро текла финансовая помощь, пропаганда «счастливой жизни советских рабочих и крестьян» буквально заливала страницы немецких газет, звучала из динамиков радиоприемников. СССР не скупился подкармливать всех, «понимающих» Сталина и его «марксизм»: Л. Фойхтвангера, А. Жида, Б. Шоу, Л. Арагона, Г. Уэллса и десятки других не только в Германии, но и во всем мире[11]. В дело пропаганды были включены такие известные любому западному интеллектуалу имена, как М. Горький и А. Толстой. В Берлине жил и работал корреспондентом «Известий» И. Эренбург, по Европе ползали М. Кольцов (Руководитель иностранного (sic!) отдела СП СССР), К. Радек… С несогласными и недовольными здесь свободно и практически открыто работало ГПУ. Учитывая удельный вес пролетариата в общем составе населения Германии, его высокую образованность, крайнюю степень обнищания и мобилизационный потенциал – расчет кремлевских стратегов казался им обреченным на успех. Лучшего, целесообразнейшего вклада энергии Кремль себе представить не мог. Но внутренняя энергия, накапливаемая СПС «Германия», породила иную философию, и пролетариат, под воздействием фантомных болей о экономическом и военном величии конца XIX — начала XX веков, «самоорганизовался» нацистской партией.

Было бы методически некорректно, исторически неверно и политически ошибочно рассматривать экстрагировано внутреннюю энергию системы как движитель нацистов, оставляя за скобками внешние воздействия. Нацистов в Райхстаг привело не только население Германии, «оскорбленное и униженное Версалем», «преданное еврейской социал-демократией», но и острая объективная необходимость противодействия далеко не теоретической советской агрессии. Советский Союз вооружался бешенным темпом, а лозунг варшавского похода Тухачевского «Даешь Берлин!» еще не успел потускнеть в социальной памяти не только немцев, но и европейцев, и американцев. Именно и только реальностью советской угрозы можно объяснить необъяснимое: странную пассивность западных демократий к возникающей в центре Европы диктатуре и небывалую толерантность к ней в первые годы ее существования.

Рассматривая далее выражение [2], следует отметить, что оно справедливо и в случае постоянной по интенсивности внешней нагрузки или даже при ее снижении.

В этом случае имеет место «распыление» энергии: инвестиции в дружеские режимы, поддержка оппозиции в разных странах и регионах, гуманитарные и экономические проекты (борьба за сохранение климата, охрана окружающей среды, поддержка образовательных программ в странах третьего мира…) Результаты подобной политики (возможно, вполне оправданной и остро необходимой!) мало отличимы от результатов первого частного случая: постепенное снижение уровня жизни населения и, как следствие, рост недовольства политической администрацией.

До тех пор, пока рост энтропии оправдан противодействиям внешним силам – угрозам военным, природным, социальным, экспорту товаров, информации, услуг, «распыленная» таким образом энергия известной мерой возвращается ее производителю в виде повышенного чувства безопасности, морального удовлетворения, надежды на скорое улучшение ситуации и пр. В случае же диссипации энергии в пустоту, «возвращение» энергии ее производителю исключено. Таким образом растет его неудовлетворенность системой, неспособной достойно и уважительно распорядиться произведенной им энергией. Как и в первом рассмотренном случае, неудовлетворенный производитель энергии ищет отдушины для выхода фрустрации – возникают новые организации, движения, политические партии, секты самого разного толка – ничто, способное «аккумулировать» и «преобразовывать» энергию несбывшихся надежд, не остается невостребованным.

Перейдем к выражению [3]. СПС расходует меньше энергии, чем производит. Это приводит к аккумуляции энергии на разных уровнях и разными членами системы. Накопленная энергия выражается повышением уровня жизни, социальной защиты, смягчения критериев, необходимых и достаточных для получения социальной помощи, ростом качества инфраструктуры, увеличением инвестиций в будущее: науку, образование, культуру… Весь этот процесс не может не поддерживаться законодательной энергией: любые изменения в социальной, оборонной, внутренней, культурной и т. д. политике сопровождаются и закрепляются соответствующими законами, документами, актами.

Процесс накопления энергии, при всей его для обывателя привлекательности, начиная с определенных, критических значений, не менее вреден, чем рассмотренный выше случай ее дефицита. Расширение каталога пособий и бесплатных услуг, увеличение социальной помощи и расширение круга ее получателей, введение все новых и новых заболеваний – прежде всего «психических расстройств» — дающих право на отлынивание от работы – все это и многое другое, в итоге развращает обывателя, демотивирует его, нивелирует социальное значение труда на благо системы. Общество оказывается в ситуации, когда для некоторых его членов не работать выгоднее, чем работать, когда на известные профессии, те из них в первую очередь, что связаны с тяжелым физическим трудом или граничными санитарными, социальными, экологическими условиями, приходится приглашать рабочую силу из-за рубежа. Наплыв экономических мигрантов с одной стороны и постепенное снижение (во всяком случае – неувеличение) социальной защиты местного населения, с другой – закономерный результат этой политики. Некоторая часть мигрантов, получив, спустя известное время, официальный статус в новом государстве, тут же отказывается от вредной или неквалифицированной работы и поудобнее устраивается у социальной кормушки или находит места в производственном процессе, вытесняя оттуда титульных.

На границах системы значительно возрастает внешнее давление. Разница в уровнях жизненных стандартов, социальной защиты, экономических перспектив, приводит в движение армии т. н. «экономических беженцев» из ближнего и дальнего зарубежья. Массы мигрантов, рассчитывавшие на получение работы, но по вполне понятным, естественным, причинам отклоненные системой, оказывают на ее границы колоссальное давление. Ситуация осложняется тем, что «сытые годы», как было упомянуто выше, сопровождаются либерализацией законов о беженцах, лицах без гражданства и т. д. Система, таким образом, оказывается заложницей собственного развития: философия прав человека, гуманизация всех сфер внутренней жизни не может не распространяться на мигрантов, обладающих официальным титулом, их детей и родственников, либеральные законы оставляют щели и целые разрывы на границе системы, в которые просачиваются новые и новые мигранты[12].

Реакция титульного населения легко предсказуема: требование жестких миграционных законов, герметизация границ, появление «популистов», рост симпатий к идеям «национальной, расовой, племенной, религиозной чистоты»… Все громче звучат требования о «национальной перезарядке социала» — оказание социальной помощи в первую очередь – в идеале – исключительно – представителям титульной национальности. Общество обрушивается в спираль негативной энергии, рост которой трудно контролировать. В суммарной энергии системы, с одной стороны растет негативная составляющая, привносимая теми титульными, кто разочаровался и разуверился в способности руководства исполнять защитную функцию, с другой – негативная энергия экономических мигрантов, в силу настроений, захвативших общество, вынужденных защищать себя и свои семьи. Противостояние этих двух составляющих энергии резко увеличивает общую негативную энергию системы. Таким образом, общество, еще вчера довольное, равновесное и процветающее, вдруг обнаруживает острое воспаление рудиментарного национализма; идеи, казалось бы, самой историей похороненные, вдруг встают во всей своей первобытной силе, а политики, их артикулирующие, наслаждаются феноменальной поддержкой населения.

«Скачок» системы в равновесное состояние национализма – не единственно возможное решение неопределенности СПС вблизи точки бифуркации. Государства и их союзы – системы с бесконечным числом степеней свободы и, следовательно, с бесконечным числом возможных решений состояния равновесия. Одним из возможных решений уравнения [3] была революция 1969-го.

Накопленная и невостребованная энергия развитых стран Европы и США вылилась тогда причудливыми формами протеста против устаревшей системы: хиппи; эмансипация – до степени агрессивного феминизма; сексуальная революция — вплоть до свободы педофилии; пацифизм – до полного разоружения и «братания» со всеми режимами, не исключая наиболее одиозных и кровавых – советским, китайским, кубинским; «зеленое» движение; коммуны – всеобщие свобода, равенство и братство…

Причины «перепроизводства» энергии системы были следующие. Индустриально развитые страны, в первую очередь США и Великобритания вынесли на себе весь тягарь Второй Мировой войны, их промышленности привыкли работать в военном, авральном режиме. Послевоенные десятилетия они продолжали работать на повышенных оборотах, восстанавливая разоренную Европу, Японию и иные регионы, снабжая их товарами первой необходимости, информацией, культурой и философией. Западная Германия, потерявшая весь промышленный потенциал и почти четверть территории, стремилась в кратчайшие сроки восстановить довоенные позиции мирового экономического игрока. По мере насыщения рынков энергией (товарами, услугами, информацией и т. д.), потребность в них (внешние вызовы системы) уменьшалась и, следовательно, понижалась энтропия системы, уравнение [2] меняло знак и превращалось в [3]: всё больше и больше энергии «распылялось» впустую или аккумулировалось системой. Военное поколение, познавшее все тяготы тех страшных лет, аккумулировало колоссальные количества энергии – речь здесь не о материальных благах – как ответ на возникший дисбаланс энтропии, появилось все то, что призвано было обосновать переосмысление мира, переработать опыт самой страшной из войн: итальянский неореализм в кино, немецкая и французская философии постмодернизма, рок-музыка, поп-культура, политические партии совершенно нового типа и многое другое. Подрастающему поколению, не познавшему всех ужасов голода, бомбежек, отсутствия самого необходимого, изнуряющей работы, уют устроенной отцами жизни казался «буржуазной» сытостью, довольством и самолюбованием. Поколение это не знало, не могло знать цену созданной родителями жизни, но лишь интуитивно ощущало растущее давление аккумулированной энергии и необходимость ее перераспределения.

Накопленная энергия системы западной демократии буквально фонтанировала идеями, движениями, партиями, креативными лидерами. Некоторые из движений, такие, как RAF, были настроены радикально и искали пути модернизации системы в терроризме, другие – менее радикальные движения левого, левацкого или экологического толка – шли путем более или менее мирных преобразований, третьи занимали крайние пацифистские позиции. В результате действия всех, подчас, как видно из примера, диаметрально противоположных, сил, система нашла новое положение равновесия, в котором, без особых катаклизмов и тектонических сдвигов, вошла в XXI век.

Хотим мы этого, или не хотим, признаём или нет, но современная западная демократия вышла из той революции. Развитие западной философской мысли последние 40 лет неотрывно от развития и переосмысления интеллектуального толчка, разбудившего мир в 1969-м.

Как видно из анализа уравнений [1] и [2], в конечном итоге (позвольте здесь выразиться фигурально, по-одесски), не имеет значения, «с чего бесится» индивидуум, — «с жиру» ли, или «с голоду» — в обоих случаях изменение энтропии грозит СПС потерей равновесия, и реакция системы не заставляет себя долго ждать.

Представленные примеры открывают наблюдателю интересную деталь: начиная с определенных уровней кризиса, основная масса социума аргументативно не досягаема. Население престает реагировать на сложные объяснения политиков и дарит свои симпатии тем, кто обещает простые и действенные решения. Появление популистов — отклик СПС на несбалансированную энергию массы. Как и любая естественная реакция системы, популисты – явление разумное и необходимое: они упорядочивают хаотическое движение несбалансированных энергий индивидуумов. Своими простыми решениями они делают главное: снимают индивидуальный страх. Теперь масса социума аргументативно досягаема. Искусство политика заключается в том, чтобы воспользоваться упорядоченной структурой и вытеснить из ее группового сознания популистские решения реальными.

Оба рассмотренных частных случая являются классикой самоорганизации СПС вблизи точки бифуркации. В полном соответствии с описанием неравновесного состояния, система в обоих примерах, скачком перешла в новое состояние равновесия. Разница в том, что в условиях дефицита энергии и растущей нищеты масс, скачок произошел в сторону нацизма (фашизма, «сильной руки»), а в условиях перепроизводства энергии – в толерантность, либерализацию и гуманизацию. К сожалению, опыт не позволяет говорить о закономерности: кризис, переживаемый демократией сегодня, растет из тех же корней, что и революция 69-го, но склоняется к решению 33-го.

Поиску ответа на вопрос «Почему?» посвятим следующую главу.

4. Способы регулирования энтропии системы.

Модель СПС «Европа»

«In varietate concordia»[13]

Ситуации, предшествовавшие революции 69-го и нынешнему кризису, с точки зрения темы статьи – энергетики равновесных систем – абсолютно аналогичны. Если к революции 69-го привела энергия, накопленная за почти два десятилетия мирного развития после Второй мировой, то нынешний кризис вызван накопленной энергией, высвободившийся после победы в Холодной войне.

Холодная война, 45 лет сжиравшая энергию СПСЕ, ушла в небытие. Главным итогом ее был относительно бескровный распад СССР на ряд национальных государств. Отказ России от вековых колониальных претензий на эти территории, создал у европейских политиков иллюзию того, что впервые в истории человечества на территории от Лиссабона до Владивостока воцарится мир и любовь. Надежда была слишком сладка, слишком умопомрачительна для того, чтобы политики холодно-военного поколения от нее отказались; масштабом своим она не оставляла ни малейшего пространства для трезвого анализа ситуации, для разработки – пусть теоретической — альтернативы. В момент эйфории забыты были важнейшие принципы, положившие начало объединению континента.

СПСЕ, как идея, как естественная система, была прежде всего откликом на вызовы Холодной войны, ситуации, когда на Старом континенте в любой момент могла вспыхнуть новая, еще более кровавая, чем только что закончившаяся, война. Положение усугублялась тем, что система, противостоящая демократии, в результате Ялты и Потсдама, значительно выросла. Расширилась и внешняя граница противостояния. Напомним некоторые события тех лет.

Летом 1948-го советские «освободители» заблокировали Западный Берлин и, если бы не воздушный мост, переброшенный американскими «Изюмными Бомбардировщиками» и их британскими коллегами, то сотни тысяч берлинцев разделили бы судьбу заморенных голодом в 1932-33 годах украинцев.

Блокаде предшествовал «Февральский Путч» в Чехословакии (20.02.1948), в результате которого к власти пришли коммунисты, неподдержанные на выборах народом, но поддержанные теперь советскими штыками.

Коммунистический террор к этому времени уже успел покрыть всю «украденную Европу» (Вацлав Гавел) — Польшу, Венгрию, Румынию, Болгарию…

Первой самоорганизующей реакцией отдельных стран Европы на изменения внешней среды было подписание 17.03.1948 «Брюссельского договора» о экономическом, социальном, культурном сотрудничестве и коллективной самообороне (Франция, Великобритания, Нидерланды, Бельгия и Люксембург). Через год после Брюсселя, 04.04.1949 был основана Североатлантическая оборонная организация (НАТО). Но в обе эти организации, по известным причинам, не могла быть включена Германия, а она, в силу разделения на советскую и западную зоны, именно и была тем самым «слабым членом» зарождающейся СПСЕ, при давлении на который, можно было бы опрокинуть всю демократическую конструкцию континента. Так возник «План Шумана»[14] — идея объединить французские и немецкие сталелитейные и угольные промышленности под единым «наднациональным» руководством. Официально для того, чтобы новая война между Германией и Францией была бы «не только невообразима, но и материально невозможна». Идея настолько понравилась, что еще до документального оформления к ней присоединились сразу 4 страны: Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург. «План Шумана» стал «Европейским Обществом Угля и Стали» (в просторечии – «Горным Союзом» — «Berg Union» 18.04.1951).

Здесь важно отметить следующее. Угольная промышленность и металлургия – это не только миллионы рабочих рук, интеллектуальный потенциал нации, патенты, know-how, но и оборона, энергетика, машино-, судо-, самолето- и прочие –строения, т. е. важнейшим результатом «Плана Шумана», пусть и официально не афишируемым, было вовлечение Западной Германии с ее растущим промышленным, научным и техническим потенциалом, в систему коллективной обороны, включающую, кроме названных 6-ти государств, еще и Великобританию, как члена «Брюссельского Договора». Таким образом, Западная Германия оказывалась опосредованно привязанной и к системе НАТО.

Со временем «Горный Союз» превратился в ту самую Объединенную Европу 28-ми, которую мы хорошо знаем, в которой живем. Повторю здесь еще раз: страны Европы изначально объединялись в первую голову для того, чтобы противостоять восточному агрессору – СССР и странам Варшавского Договора.

На церемонии подписания Маастрихтского Договора (декабрь 1991), превратившего Экономический Союз в Союз Политический, Президент Франции Франсуа Миттеран говорил не только об общей валюте, общей дипломатии, но и общей обороне и общей армии. Мудрые слова эти были сданы в архив ранее, чем затихли акустические колебания, вызванные ими… Старые добрые Франсуа и Хельмут раскисли и размечтались, почувствовав себя победителями, ведомая ими Европа сладко потянулась, хрустнула суставами и завалилась в теплые перины – согреться от 45-летней Холодной Войны. Энтропия СПСЕ, лишенной главного внешнего вызова, стала стремительно снижаться. Производимая отныне энергия, с одной стороны аккумулировалась различными элементами системы: росла социальная защита, увеличивались инвестиции в науку, искусство, спорт, с другой – распылялась на внешние проекты, в том числе, или, даже, в первую очередь, на рекламу демократии в странах Востока и Третьего мира. Идеи общей обороны, армии, политики, дипломатии – все это утонуло в волнах эйфории победы. Расходовать энергию по этим статьям казалось теперь бесцельным занятием.

Накопленная энергия сыграла с Европой злую шутку. Теперь, в условиях новых информационных технологий, информация, наравне со сказками и легендами о «счастливой и беззаботной» жизни безработных и получателей социала Европы, распространялась со скоростью интернета и охватывала территории, недоступные ни газетам, ни телевидению, ни даже радио. В результате в «европейский рай» рванули сотни тысяч жителей Африки. На границах Системы – сперва на Канарских островах, потом – в Сеуте и Мелилье, а затем – на Мальте, в Италии и Греции возникли и постоянно росли лагеря мигрантов, привлеченных запахом складированной Европой энергией в виде социальных пособий и высоких зарплат за неквалифицированный труд.

Не в последнюю очередь под воздействием демократической рекламы, в странах Северной Африки вспыхнула «Арабская весна».

Исторические события обладают, в силу столкновения колоссальных масс энергий, приводящего их в движение, известной инертностью. «Арабская весна» и многие другие потрясения на границах СПСЕ, произошли со сдвижкой во времени – пик высшей накопленной энергии был пройден, маятник системы двинулся в противоположном направлении. Уже в 1997 году, за 14 лет до «Арабской весны», Бундеспрезидент Роман Херцог (1934 – 2017) был вынужден обратиться к нации с пламенным призывом начать, наконец, болезненные реформы («Призыв к рывку», 26.04.97, курсив мой, иб): «Каждый должен отказаться от полюбившегося положения… Обращаюсь ко всем, все должны принести жертвы, все должны принять участие…» Спустя год после речи Бундеспрезидента администрация социал-демократа Шрёдера резко сократила социальную помощь, сузила круг ее получателей, повысила пенсионный возраст, исключила годы обучения в ВУЗах из общего трудового стажа и провела иные непопулярные меры для стабилизации социальной и экономической сфер (т. н. «Agenda 2010»). Каждому пришлось отказаться от полюбившегося. Социальное государство, в том виде, что досталось нам от предшественников, себя энергетически изжило. «Велосипедист» устал, дали себя знать старые травмы, шрамы и невоздержание; сопротивление в частях давно не смазанного «велосипеда» достигло максимума, ухудшилась и погода: Европу потрясли несколько финансовых кризисов, глобализация привела к росту безработицы…

Но реальность выходила далеко за рамки финансовых сокращений. СПСЕ оказалась в положении победителя, возвращающегося из делириума, куда он впал, празднуя с побежденным рождение «нового мира». Мечтания политиков-победителей в Холодной войне о райских кущах между Тихим и Атлантическим океанами, так и остались мечтаниями. Антагонистическая сила, стремящаяся любыми средствами уничтожить команду наших «велосипедистов», с крушением коммунистической СПС, не исчезла — она ослабла, сократилась до размеров России и затаилась, копя силы и вооружаясь, в ожидании удобного момента.

Сегодня, думаю, можно смело утверждать, что Киевский Майдан спас СПСЕ от гораздо больших потрясений, чем те, что она испытывает сейчас. События в Киеве зимой 2013-14, вынудили Россию к действию. Но это не был рассчитанный стратегами Кремля, оптимальный момент для нанесения СПСЕ последнего, смертельного удара. Нацистские и радикальные партии как левого, так и правого толка, землячества, содружества, «общественные» организации – все это, подкормленное деньгами Кремля, еще не достигло уровня угрозы, с которой пришлось бы считаться. Внедрение «частного» капитала в европейские экономические структуры ограничивалось пока второстепенными, нестратегическими отраслями, интеллектуальная и политическая элита лишь частично готова была озвучивать мантры Кремля. Пропагандистская машина, заняв значительное место в информационном пространстве, вела вещания на практически всех крупнейших языках мира, но не могла еще сравняться с мировыми информационными агентствами по уровню влияния на социум. А Майдан не оставлял ни времени, ни тактического простора. Россия вынуждена была показать миру свое истинное лицо.

Слабое свое место СПСЕ продемонстрировала сама – отсутствием единой оценки причин финансовых кризисов юга Европы, мер по его локализации и устранению, реакцией народов и правительств на наплыв экономических мигрантов. России теперь следовало позаботиться о том, чтобы число последних резко возросло присоединением беженцев из Сирии и некоторых других регионов. СПСЕ ответила, как и ожидали в Кремле, эмоционально — ростом националистических структур и движений. В Германии «покоричневела» и радикализировалась AfD, в том же цветовом спектре возникло движение PEGIDA и его мелкие, региональные отростки, крохотные партии и движения «русских немцев» и прочие более или менее открытые, более или менее радикальные националистические движения. В других странах прозябавшие до той поры националистические партии, стали вдруг популярными и вхожими в региональные и даже державные парламенты.

То, что мы наблюдаем последние три года, — классический пример воздействия внешней силы на систему с целью разрушения последней. Россия не ведет открытой борьбы против СПСЕ, как это делал ее предшественник, СССР. Она лишь добавляет энергию по направлению степеней демократической свободы. Кредитами, пропагандой, дезинформацией, беженцами – всем этим Россия поддерживает националистические силы, наиболее реальные для развала Европы.

Вопрос «Почему СПСЕ в начальных условиях, аналогичных тем, что вызвали революцию 69-го года, склоняется к решению 33-го?», завершивший прошлую главу, можно переформулировать так: «Почему тогда, в 1969-м, Советский Союз не разыграл национальную карту, как сегодня пытается это сделать Россия?»

Во-первых, СПСЕ’69 это не СПСЕ’13. Между обоими системами лежат не только 44 года, но и более чем 4-х кратное увеличение числа членов. Если в 69-м СПСЕ была экономическим клубом шести равных, то в 2013-м – это уже было политическое объединение 28-ми наций с резкими различиями экономического уровня развития. Десять из новых членов прежде входили в СЭВ и Варшавский Договор, прежняя номенклатура в них была еще политически активна, ее связывала с Кремлем и Лубянкой многолетнее сотрудничество.

Во-вторых, у революции 69-го не было национально ограниченного врага. Напротив, враг для протестующих – будь то во Франции, Великобритании или Германии, был один – консерватизм старой политической системы и его «классические» фетиши-попутчики: капитал, милитаризм, социальное, гендерное, расовое, религиозное и прочие неравенства. Общность врага объединила протестующих. В национальном направлении СПСЕ не обладала «свободой» или, лучше – «неопределенностью». Добавлять энергию в этом направлении, значило нецелесообразно расходовать ее. А энергии у Советского Союза конца шестидесятых, как и у всех стран Варшавского Договора, было накоплено еще недостаточно. Одно дело ввести войска и залить кровью Чехословакию (за год до революции 69-го) – это стоит недорого (трудно себе представить что-нибудь дешевле крови советского (российского) солдата в любую эпоху), — совсем иное – организация заметного влияния в странах Западной Европы. Кроме того, СССР и союзники были заняты восстановлением собственных экономик, а война во Вьетнаме забирала последние резервы. Остатков энергии едва хватало на подкормку «Красных бригад», «RAF», «Черного сентября» и других групп марксистского толка. А помощи требовали еще и Куба, и Судан, и палестинцы, и йеменцы, и некоторые другие «борцы за дело марксизма-ленинизма».

Одной из главных причин недовольства протестующих, по крайней мере здесь, в Германии, была политика руководства, не желавшего ворошить нацистское прошлое, недостаточно безапелляционно его осуждавшего. В этих условиях пытаться возродить национальное движение было бы более чем недальновидно. Это – в-третьих.

В-четвертых, нельзя забывать, что СССР был государством идеологическим. Царившая тогда доктрина требовала уничтожения противника «пролетарскими», «марксистскими» методами и построения нового общества по образу и подобию первого в мире государства «рабочих и крестьян». Современная Россия отбросила всякие идеологические обузы и вериги, и вернулась к чистой своей сути. А т. к. Россия как социально-политическая система, экономическая модель, философская доктрина и религиозная догма – была и остается колониальной империей per se[15], то она приговорена самой природой к видовой, беспощадной, борьбе с демократиями на своих границах. К борьбе любыми средствами.

В-пятых, и это, пожалуй, главное, развитие новых средств коммуникации, информационных технологий, компьютерной техники, постоянное ее удешевление и, следовательно, овладение массами, открыло совершенно новые, невиданные до того, возможности для общения, обмена новостями, идеями и планами. В равной степени эти технологии используют и секретные службы для распространения заведомо ложной информации, компромата на политических деятелей стран, даже вмешательства в выборы. Wikileaks, Сноуден, предвыборная кампания в США, хакерские атаки на серверы Бундестага и Бундесканцлера, ноябрьская атака на 1 000 000 роутеров Telekom продемонстрировали возможности российских спецслужб. Они, по сути, получили легкий и гарантированный доступ в голову каждого производителя энергии СПСЕ. Их клиентурой стали люди, не готовые к критическому анализу подаваемой информации, сравнению фактов, переосмыслению и синтезу результатов в некую собственную, более или менее стройную картину мира. В этих условиях манипулирование общественным мнением превращается в рутину: поток нужной (дез-) информации следует поддерживать на заданном уровне и время от времени проверять эффективность каналов ее передачи. Casus «Lisa» — выступления русских «немцев» в январе 2016 года в Берлине – раскрыл новую сторону феномена: с увеличением скорости информации, резко возрастает ее эмоциональное давление в ущерб достоверности или даже банальной правдоподобности. Упор на краткосрочную, эмоциональную, реакцию толпы.

А эмоциональнее страха, нет ничего в Природе.

5. Националистическая составляющая энергии

5.1. Немного биологии

«Ohne einen gesunden Wehrgeist

kann ein gesundes Volk in Mitteleuropa

auf die Dauer nicht leben

und sich als Volk erhalten»

Friedrich Meinecke

«Die deutsche Katastrophe.

Betrachtungen und Erinnerungen»

Wiesbaden, 1965[16]

О «национализм» ломают теоретические копья философы, политики, социологи, поэты, художники и прочая интеллектуальная элита мира с того самого момента, когда она открыла для себя это плодоносное явление. Именно «открыла», а не «изобрела», «ввела в употребление» или «придумала», как происходило со многими иными «-измами» — будь то «коммунизм», «либерализм», «пацифизм», «феминизм» и прочая, и прочая… «Придумать» – если кому-то больше нравится – «изобрести», — можно что угодно. Степень сложности придуманного продукта отражает уровень креативности изобретателя, а его – продукта — социальная усвояемость находится в прямой зависимости от велеречивости, напористости или мотивированности автора, т. е. его способности «повести за собой массы»: доказать, убедить, заболтать, «железной рукой загнать в счастье»; живучесть «изобретения» обеспечивают апологеты и внешние условия. «Открыть» можно лишь объективно существующее, хотя и неосознанное. Открытие — экзистенциональная истина, доступная пониманию при определенном уровне накопленного знания; она не всегда доказуема этим уровнем знания, чаще всего это гипотеза и лишь постепенное, многолетнее приближение к ней, скрупулёзное собирание фактов, коллективная работа сотен интеллектов, посвятивших свои жизни цели доказать или опровергнуть гипотезу, позволяют, в конце концов, разработать на ее основе теорию. Так было, например, с космическими лучами (постулированы Виктором Францем Хессом (Victor Franz Hess) в 1912 г.) или космологической постоянной Айнштайна. От того, открыло бы человечество космические лучи или нет, они не перестали бы существовать. Аналогично с национализмом: открытие его в XIX веке лишь отразило уровень интеллектуального развития человечества, но ни в коем случае не момент рождения феномена. А, если так, то где же корни того явления, что окрестили тогда «национализмом»? И, — еще более важный вопрос, — если феномен достаточно древен, то в чем природа его? Явление ли он биологическое или социальное?

Рамки статьи не позволяют глубоко и детально рассматривать эволюционные теории. Напомним лишь кратко: человек – явление прежде всего биологическое и возникновение на определенном этапе эволюции «культуры», как каталога религиозных, социальных, политических, гуманитарных и пр. норм, образцов и правил, ни в коем случае не отменило биологического фундамента жизни. Биологически стоит человек резко обособленно. Вместе с прямохождением обладаем мы еще одним отличием. Мудрая природа устроила так, что детеныши любого вида – от насекомых, через пресмыкающихся и до млекопитающихся высших приматов, — в течении достаточно краткого времени – от нескольких часов, до нескольких месяцев, — становятся самостоятельными, т. е. способны себя защитить, прокормить, найти убежище, одним словом – выжить в неблагоприятном окружении. Ребенку для этого требуются долгие 12…15 лет. Все это время он целиком и полностью зависим от матери. Мать, по желанию той же мудрой природы, в состоянии приносить приплод чаще, чем раз в год. Таким образом, до того момента, пока первенец мог самостоятельно стоять на ногах, он имел уже добрых полтора десятка братьев и сестер. Даже с поправкой на высокую детскую смертность, уровень ответственности матери за вверенную ей природой жизнь, был колоссален. Справиться с подобной ношей, исполнить свою биологическую функцию в одиночку было совершенно непосильной задачей. Таким образом, самой природой человечество было приговорено к стадности: матери вынуждены были держаться друг друга для того, чтобы совместными усилиями выжить и сохранить потомство. На «отцов» надежды были слабые: во-первых, ни одна мать не могла знать, кто из многочисленных партнеров является отцом каждого из ее детей; во-вторых, смертность среди мужчин, в следствии их вынужденной подвижности, обусловленной поиском пропитания, новых орудий труда, охотой, рыбной ловлей и т. д., должна была быть исключительно высокой; в-третьих, та же подвижность и независимость делали мужчину ненадежным партнером и защитником: он свободно кочевал между различными семьями; в-четвертых, сама природа полигамных отношений делала мужчину безответственным за выживание ребенка; в-пятых, Природой устроено так, что «отец» мог с легким сердцем сожрать первого попавшегося, оставленного матерью без присмотра, ребенка – явление, наблюдаемое у некоторых приматов и кошачьих или белых медведей.

В процессе эволюции, по мере развития орудий труда, способов собирания плодов, охоты, рыбной ловли, рождением первых проторемесел, менялась и роль мужчины. Постепенно из кочевника в поисках пропитания, возвращающегося в семью лишь под давлением полового инстинкта или остающегося в другой семье, куда забросила его кочевая доля, он превращался в оседлого охотника, рыбака, проторемесленника. На первый план все отчетливее теперь выходила функция защитника: в защите нуждались не только и не столько женщины и дети, но орудия труда и места выживания, первая, если позволено будет выразиться — протородина – места, богатые плодами, дичью, рыбой, укрытые от капризов природы. Семья, защищенная эффективнее других, росла, к ней примыкали иные, более слабые и нуждающиеся в защите, семьи, ее поглощали более сильные семьи. Так возникли уже крупные объединения людей, не связанных кровным родством: племена.

Здесь важно выделить следующее: биологически человек имеет лишь одну цель – выжить. Именно она объединила наших праотцов в семьи, племена, народы. Каждый из нас генетически несет в себе сознание того, что принадлежность семье, общине, народу – залог его выживания в этом мире. Поэтому все старания подавить национализм обречены на провал, и клич «Наших бьют!», как и десятки тысяч лет назад, быстрее других находит путь от ушей к мышцам.

Кому из нас не знакома детская наивная уверенность в том, что его папа «самый сильный», мама – «самая красивая», семья – «самая дружная»? Даже если реальный папа – хил и слаб, маме далеко до модели, а семейные вечера регулярно заканчиваются пьянкой и дракой – наивная вера ребенка в «силу» родителей и «крепость» семьи дает ему чувство уверенности и превосходства. Чувство это врожденное, инстинктивное, оно помогает сохранить себя в большом, враждебном мире. Постепенно оно распространяется на все сообщества, в которые, по мере интеграции в окружающую социальную среду, входит ребенок: школьный класс, спортивный клуб, улица, район, город и, наконец, народ, нация. Здесь интересно следующее. Школьный класс, равно как и все остальные сообщества в нашей цепочке, суть сообщества фатальные, капризом его величества Случая возникшие в определенном месте, в определенное время. Подобно тому, как директор некой начальной школы из поступивших 50-ти заявлений случайным образом формирует два первых класса, точно так же, совершенно случайно, веками собирались люди разных семей и племен на некой территории, формировали поселение и называли себя народом. Разница между двумя процессами лежит лишь во времени и количестве участников. И, точно так же, как класс через некоторое время и перед лицом стоящих перед ним задач – спортивных, академических, социальных – спаивается в некую монолитную структуру, переполняющую каждого члена чувством превосходства принадлежности к ней, точно также и нация дает чувство превосходства над иными нациями. Чувство превосходства ни в коем случае не меняет природы феномена: и школьный класс, и нация, остаются сообществами воображаемыми. Как мало в этом чувстве рационального, каждый может убедится, сравнив две совершенно случайно выбранные нации. И, тем не менее, чувство национального превосходства – неотделимая часть инстинкта выживания. Без веры в некие фиктивные особенности «моей» нации над иными, без веры в некие сакральные ценности, присущие только и исключительно «моей» нации, невозможна и беззаветная вера в способность нации меня защитить, а мне безоговорочно, по первому призыву, стать на ее защиту. Нация, как верно заметил Бенедикт Андерсон[17], — одна из немногих, если не единственная современная фикция, за которую готов умереть человек.

Опасности, с которыми сталкивалось молодое еще человечество, не ограничивались дикими животными, ядовитыми растениями, себе подобными из соседних семей или даже собственными голодными «отцами». Семья предлагала определенный уровень защиты во всех этих случаях: коллективный опыт, накопленная и передаваемая из поколения в поколение информация, позволяли избегать отравлений, предвидеть поведение зверей, соседей и соплеменников. Но человека окружала враждебная ему природа, смертельные опасности которой не могли быть каким-то образом обоснованы, каталогизированы и объяснены: ураганы, землетрясения, лесные пожары, грозы, засуха, наводнения, болезни и т. д. Постепенно в семье выделялись люди, обладающие известной фантазией и красноречием, которые брали на себя функцию толкования необъяснимых явлений природы и – главное! – предсказания их появления. Так возникли первые культы и новая профессия – шаман, заклинатель духов, волхв, кудесник, знахарь… По мере накопления знаний, страхи человека перед одними опасностями уходили в небытие, на смену приходили иные, рожденные новым знанием. Вместе с уровнем знания и открытием новых угроз, усложнялись и культы, постепенно становясь религиями, а служители их из шаманов и кудесников превращались в жрецов и священников.

Из сказанного можно сделать следующий вывод: современные религии возникли как ответ на биологическую потребность человека в защите. Или: религия – одно из проявлений социального инстинкта выживания, соответствующее уровню развития социума. «В самолете, в зоне сильной турбуленции, нет атеистов»[18], — более точно, образно и лаконично место и роль религии, как «бизнеса на страхе», определить трудно.

Функцию эту религии исправно выполняли до XV века, до Реформации. К тому времени коллективный опыт накопленной информации в Европе показал полную неспособность религии служить делу объяснения и толкования окружающего мира. Уровень накопившихся вопросов значительно превосходил возможности сказок и легенд, на которых покоились культы. Заслуга Мартина Лютера состоит в том, что он не оставил камня на камне от монополии католической церкви во всех без исключения проявлениях социальной жизни и открыл, таким образом, перед человечеством горизонты новой жизни, независимой от сказок и страхов. Лютер стал, сам возможно того не желая, первым, кто обратился к разуму, а не инстинкту человека. Подвиг Лютера позволил расцвести наукам, искусствам, культуре, медицине. Именно они, повторюсь, опираясь на разум, а не инстинкты, призваны были отныне принять эстафету защиты человечества от его биологического фундамента. Последовавшая Тридцатилетняя война, опустошившая Европу, переполовинившая ее население, окончательно убедила народы, что ни бог, ни церковь, ни религия, ни святые не в состоянии более защитить человека от самого себя. Более того: церковь несет в себе бОльшую угрозу, чем тайфуны, наводнения или эпидемии чумы. К сожалению, ни одна из мировых религий не последовала этому примеру[19].

Тридцатилетняя война стала последней религиозной войной в Европе: сотни тысяч жертв, руины городов, нищета, голод – все это показало человечеству, что церковь превратилась в противоположность того, что было изначально заложено неизвестным изобретателем: из средства защиты она стала орудием уничтожения. Инстинкт выживания человечества вернулся к своим биологическим корням: к семье, племени, народу. Теперь надежную защиту, соответствующую уровню угроз, предлагали государства, имеющие границы, законы[20], регулярные армии, полиции и судовые системы. Но внутри границ, причудливыми кривыми расчертившими карту Европы, осели разные народы, порой случайно оказавшиеся соседями. Для собственной их безопасности, в целях укрепления стабильности государства и его обороноспособности, следовало придумать новое понятие для народов, населяющих государство. Понятием этим стала нация.

Трудно не согласиться с Б. Андерсоном в том, что нации – суть фикции, а национальные государства – воображаемые сообщества, но связь этих двух категорий с национализмом, остается загадкой и для этого исследователя. А ответ в том, что нация и национализм – суть категории не связанные, не имеющие между собой ничего общего. Нация, как обобщающая категория, придуманная и введенная в обращение для обозначения народов, населяющих определенную территорию, ограниченную от остальных границами национального государства, — суть феномен политический. Национализм – проявление биосоциального инстинкта выживания этноса – явление фундаментально биологическое, лишь сверху украшенное социально-культурными узорами и резьбой. Национализм аддитивной, комплексной наций существует лишь там и до тех пор, где и пока существует угроза нации и легко редуцируется или, вернее, дивидируется до уровней «национализмов» народов, племен вплоть до отдельных семей, при изменении уровня или вектора угрозы. Примерами подобного «ренационалистического» движения полна история; два из них я предложу читателю в следующей главке.

Выведением «национализма» непосредственно из «нации» следует объяснить бессилие философов вот уже 300 лет безуспешно пытающихся найти ту «шухлядку» в разнообразных комодах, созданных ими картин мира, куда можно было бы «организовать», «классифицировать» национализм. Ситуация в значительной мере осложняется событиями новейшей европейской истории, наложившими известные ограничения на любого исследователя. Национализм после Второй мировой войны стал неким чудищем, идолом какой-то вражеской религии, которому не место в демократическом храме, который не то что обсуждать – упоминать недопустимо. Для того, чтобы продолжить исследование феномена, его пора «простить» и выбить тем самым почву из-под ног тех, кто из страхов людей компонирует собственные политические партитуры. Независимые от политико-исторического балласта исследования позволят использовать энергию национализма на благо СПСЕ, а не во вред ей. Игнорирование этого источника энергии – фундаментальная ошибка архитекторов Европы.

В заключение этой «биоисторической» главки позволю себе напомнить всем «критикам» и «врагам» национализма, что, если бы мудрая природа не наделила нас этим важнейшим инстинктом, на огромной территории, оккупированной Москвой, давно не осталось бы ни одного народа – от «А» — аварцев, до «Я» — якутов. Многовековое их уничтожение – войной, голодом, болезнями, алкоголем; принудительные переселения, ассимиляция и прочие «интеграционные» средства Кремля рано или поздно дали бы результат. И лишь здоровое чувство национализма, украсило сегодня карту Европы странами Балтии, Украиной, Беларусью, Грузией, Молдавией… Придет время, и другие народы, прозябающие в рабской зависимости от Кремля, расцветят политический глобус новым многоцветием свободных государств. Спасти их, сохранить может только национализм. Помните об этом.

5.2. «Немцы» — национальный салат в центре Европы

(От «Made in …» к Первой Мировой)

Прежде чем идеи Хамбахского Праздника[21] вылились в формулировки знаменитой «версальской» речи прусского короля Вильхельма I[22], прошло целых 39 лет, последние 9 из них — под знаком титанической работы Премьер-министра Пруссии Отто фон Бисмарка по созданию единого германского государства. Студенческие движения, приведшие студентов в конце концов в Нойштадт, были прямым следствием наполеоновских войн в Европе. В результате нашествия Наполеона и устроенного им политического передела континента, стала понятна беспомощность мелких немецких государств, их зависимость от воли и интересов больших империй, прежде всего Франции и России. Выживание их, в прямом смысле слова, зависело от способности преодолеть средневековые традиции и объединиться в «семью», создать единую армию, проводить единую политику, стать, наконец, нацией.

Все последующее развитие доказало правоту студентов: в самом центре Европы, на глазах пораженных соседей возникло и сказочными темпами крепло новое государство. Рост могущества Германского Райха невозможно объяснить вне роста национального самосознания населяющих его народов, объединенных теперь в немецкую нацию. Именно гигантским подъемом национального духа, искусно направляемым в нужное русло, можно объяснить тот факт, что единственная на ту пору мировая суперимперия, ведущая экономическая сила, снабжавшая практически весь развитый мир машинами и товарами, Великобритания, уже в 1887 году, т. е. спустя всего 16 лет после создания Райха, вынуждена была принять «Merchadise and Marks Act»[23] для защиты своего рынка от «дешевых и некачественных» немецких товаров. Именно этот закон вводил такую знаменитую сегодня, но позорную тогда маркировку «Made in Germany». Бисмарку и его администрации удалось в течении нескольких лет превратить клеймо, призванное отпугнуть потребителя, в обозначение вожделенного товара. И не важно, о чем шла речь: о швейных ли машинках «Pfaff», станках, оптике, локомотивах, конных экипажах, металлопрокате, паровых машинах, судах или лодках, медицинском или слесарном инструментарии, текстиле, обуви – формула «Made in Germany» была теперь гарантом качества.

Как удалось совершить это чудо? Чем объяснить подобный подъем промышленности в стране, объединившей мелкие княжества, большинство из которых до тех пор вообще не имели представления о современном промышленном производстве? Ответ простой: энергией национализма. В британском законе народ Германии увидел – совершенно справедливо – угрозу со стороны европейского конкурента становлению и экономическому развитию молодой нации. Ответом последовала мобилизация всех возможностей для того, чтобы завоевать и отстоять свое место на самом богатом рынке мира. Именно чувство национализма позволило Германии не только потеснить экономически Великобританию, но и стать вскоре могущественной империей континентальной Европы, обладающей самой мощной армией и флотом. Национализм Бисмарка смог преодолеть сопротивление князей и королей объединению Германии, выиграть войну против сильнейшей армии континентальной Европы — французской, проводить необходимые, но болезненные реформы. По иронии судьбы или, может, следуя таинственной исторической закономерности, приводящей на смену великим политикам, личности нестабильные, недалекие, поверхностные, те, что сегодня принято называть «популистами», национализм попал в руки следующего Вильхельма. Молодой человек решил, что понял, как работает отлаженная машина, отправил на пенсию ее главного механика, и принялся азартно крутить вентиль национального превосходства, мечтая с его помощью достичь мирового господства. Результат хорошо известен: Версаль, в котором дед его провозгласил на весь мир о создании новой империи, теперь ответил репатриациями, территориальными потерями, вынудил, в конце концов, отречься от престола… Здоровые национальные дрожжи, на которых была замешана Империя, оказались продуктом нежным, требующим осторожного с собой отношения. При перегреве или недопустимом увеличении давления, они становятся взрывоопасной смесью[24].

Итак, приведенные выше рассуждения и примеры подтверждают сказанное ранее: у Природы нет ни «плохих» людей, ни «плохих» сил. Национализм Бисмарка вывел новорожденный Райх из пеленок в одного из могущественных мировых игроков и помог вернуть себе это положение, несмотря на два беспримерных поражения, разрушивших Германию дотла; поражений, к которым привел ее тот же национализм, доведенный недалекими последователями «железного» канцлера до нацистского абсурда. Другими словами, однозначного ответа на вопрос о знаке энергии национализма в социально-политических системах, дать невозможно. Знак энергии зависит от степени радикализации инстинктивного, наивного чувства национального превосходства, рано или поздно превращающей «положительный» заряд национализма в «отрицательный» нацизма. Это две половины одного семени: чувство реального локтя воображаемого сообщества и наивная, первобытная вера в не менее воображаемые преимущества этого сообщества над соседними, — из которого растет дерево национализма. Какие плоды несет это дерево, зависит не от природы его, а от садовника.

А теперь два обещанных примера того, что мы выше назвали «ренационализацией» Примеров подобных движений «вверх-вниз» по националистической лестнице, можно найти массу в истории любой нации, два приведенных кажутся мне наиболее характерными, «чистыми».

Нидерланды. Республика Семи Объединенных Провинций, известная также под именем Республики Объединенных Нидерландов (1581-1795) включала островок Амеланд. Эта песчаная коса, формой напоминающая малька, шириной в самой широкой части 5 км и длиной 22, протянувшаяся в Северном море на расстоянии нескольких километров от континента, была частью провинции Голландия. Сегодня во время отлива до острова легко можно добраться пешком, а все население его – несколько сотен душ, живущих в трех крохотных рыбацких деревушках. Это фризы – народ, населяющий северо-запад Германии. Мирные рыбаки-фризы жили и рыбачили спокойно в составе сперва испанской, затем голландской и, наконец, новоиспеченной «семипровинцианской» нации до тех пор, пока не оказались на передовом рубеже войны двух держав за морское владычество[25]. Стратегическое положение острова было не то чтобы незавидным – оно было безнадежным. Фризы нашли единственный верный выход из ситуации: объявили себя независимым и нейтральным государством. От острова в Лондон направилась «государственная» делегация в составе двух жителей с целью добиться признания нового европейского государства. И тут начинается необъяснимое: Оливер Кромвель принял рыбаков на уровне, на котором обычно принимал делегации других держав, выслушал их и признал Амеланд независимым государством. Рыбаки вернулись к родным сетям и удочкам с письмом Лорда-протектора Англии, Шотландии и Ирландии, подтверждающим факт рождения державы. Вскоре после этого, независимость «сепаратистов» признали и Объединенные Нидерланды. И пусть эта редакция давней истории, передаваемая из поколения в поколение жителями острова, несколько отличается от официальных версий[26], тем более демонстрирует она веру в силу национального духа, проявляющуюся в периоды угроз существованию социума. Амеланд, кстати, сохранял свою независимость вплоть до падения Объединенных Нидерландов под ударом Наполеона в 1795 г.

Германия. Десятки немецких народов, объединенных в одну нацию, действуя, как единое целое, смогли, как было показано ранее, в кратчайшие сроки не только выжить зажатыми между двумя недружественными империями, нежелающими изменений стратегической ситуации на континенте – Францией и Россией, но и разгромить одну из них. После сокрушительного поражения в Первой мировой войне, ситуация во Втором Райхе радикально изменилась. Исчез внешний раздражающий фактор, но тем более усилились внутренние: разруха, голод, инфляция, «призрак коммунизма» из Советской России потянул свою костлявую руку к горлу нации. Когда 9 ноября 1918 г. с балкона IV портала Люстгартена Берлинского Дворца некий Карл Либкнехт «именем революционного рабочего класса провозгласил Социалистическую Республику Германию», масштаб нависшей над Райхом опасности стал понятен всем. Через 19 дней, 28 ноября, мюнхенские «Новейшие Новости» («Neuesten Nachrichten») опубликовали следующий текст:

«Die Mehrheit des Volkes ist nicht gegen den Abfall Preussen sondern bereit zu jede Rache an diesem Dreckbubenstaat, der über uns Bayern das ganze grosse Unglück gebracht hat. Und wenn wir Preussen im entscheidenden Moment im Stich lassen, so ist das nur die geringste Genugtuung, die wir uns in Bayern vorläufig verschaffen können. Im Gegenteil: Die Mehrheit des Volkes, nein, das ganze bayrische Volk würde mit Begeisterung noch einmal die Waffen schwingen, wenn es sich Rache an Preussen nehmen dürfte»[27].

Трудно, право, более емко и эмоционально выразить «братскую любовь» одной части нации к другой. Что же изменилось? Что заставило баварцев мечтать о «воодушевленном взмахе оружием» над головой собратьев-пруссаков? Тех самых пруссаков, вместе с которыми они еще месяц назад кормили вшей в окопах Первой мировой и мечтали о скорой победе над странами Коалиции? Поменялся вектор угрозы. Если тогда, в окопах, под угрозой была Германия, то сейчас, по мере того, как Пруссия (катализатор империи и ее движущая сила) все более и более погружалась в красный хаос, спасать следовало родную Баварию. К счастью до гражданской войны не дошло: в Пруссии нашлись дальновидные люди, которые и позаботились о безопасности страны.

6. Заключение

Итак, мы рассмотрели равновесное состояние социально-политических систем в условиях изменения энтропии и поведение их вблизи точек бифуркации; показали, что рождение сложных социально-политических систем в послевоенной Европе, приведших, в результате, к СПСЕ, было связано в первую очередь с необходимостью создания единой системы обороны в условиях постоянной угрозы со стороны СССР и стран Варшавского Договора; мы увидели, как эта цель была забыта и оборонные концепции единой Европы не получили дальнейшего развития; наконец мы рассмотрели роль националистической энергии в общем энергетическом поле системы. Теперь мы можем утверждать, что кризис СПСЕ — это националистический кризис, эмбрион которого носит в себе всякая федерация: конфликт между национальным производителем энергии и наднациональным администратором, распределяющим ее.

На примере Германии, начиная со второй половины XIX века и до современности, мы видели, каким мощнейшим потенциалом обладает национализм; проследили, как, следуя плану «садовников», одно и то же дерево национализма может «родить» сочные плоды экономического, культурного, интеллектуального подъема, а может — и ядовитые — нацизма. Из приведенных выше примеров и рассуждений видно, какие колоссальные запасы энергии лежат у Европы под руками, но почему-то «открывают» и «разрабатывают» эти энергетические «горизонты» болтуны и популисты. Двухсотлетняя война против национализма, особо бескомпромиссная в последние 70 лет, не дала ровным счетом никаких результатов. Теперь мы можем сказать, почему: национализм, как инстинкт биосоциального выживания этноса стоит в одном ряду с голодом, жаждой, сексом и др., его нельзя «отменить», «запретить», «уничтожить», «вырвать» из социальной памяти. У человечества есть один выход: поставить национализм себе на службу, разорвать цепь рабской зависимости от него и «стать над ним»: он должен служить нам, а не мы — ему.

От природы кризиса перейдем к рассмотрению некоторых, наиболее важных, источников энергии его питающих.

1. Россия. Как было уже сказано выше, Россия приговорена к борьбе не на жизнь, а на смерть с демократиями на ее границах. Борьба это может быть закончена в двух случаях: западная граница России совпадет с побережьем Атлантики или ее территория сократится до разумной, добровольной федерации свободных народов. Второй из вариантов – случай совершенно фантастический, вся история страны, ее настоящая политика и высказывания самых радикальных оппозиционеров нынешнему режиму, отвергают саму возможность возникновения подобной мысли. Следовательно, Европе пора наконец осознать масштаб угрозы. Именно к этому призывает в цитированной выше статье Нобелевский лауреат Б. Холмстём: «Сконцентрируйте свои усилия на главном. К этому относится общая оборонная политика во времена новой угрозы со стороны России». Рассчитывать в эпоху гибридных способов ведения войны на «Амеланд-прецедент» не наивно – самоубийственно.
2. «Беженцы». Источник энергии гораздо более серьезный, чем уделяемое ему внимание[28]. Проблему не снимут ни окончание войны в Сирии, ни финансовая поддержка стран Африки, ни тем более заборы, стены, колючая проволока и пограничный контроль. Феномен вызван разницей энергий по обе стороны границы и может быть снят лишь совместными усилиями всех членов СПСЕ, направленными на снижение этой разницы. Достичь этого можно выработкой общих критериев приема экономических мигрантов, их распределения по странам системы, в зависимости от потребностей в рабочей силе, разработкой каталога мер по интеграции, включающего не только обеспечение языкового минимума, но и культурные, спортивные, религиозные и пр. элементы. Интегрированный в новую систему производитель энергии должен разделять ценности этой системы, ее основные, базовые принципы: секулярность, уважение ко всем членам общества, толерантность, демократические свободы и т. д.
3. Терроризм. Феномен терроризма вызван страхом перед ползущей «оккупацией» именно теми базовыми принципами системы, о которых мы упомянули выше. Конфликт лежит в законе неделимости энергии: энергия, диссипатируемая системой, неделима. Другими словами, экспорт материальных предметов неотделим от информации о системе-производительнице. Как в послевоенной Германии не могло быть «Плана Маршалла» без жевательной резинки (употребление которой, кстати, так и не стало частью немецкой культуры), так и смартфон не отделим от мировоззрения его создателей. К восприятию сопровождающей информации потребители не готовы и отсюда следует «судьбоностность» конфликта: без современных технологий общество нежизнеспособно, а сопутствующие технологиям принципы рано или поздно приведут к его реформации. Террор – это защитная реакция общества, которому нечего противопоставить «агрессии» чуждой энергии. Следовательно, и борьба против террора не может быть делом одной отдельно взятой страны: терроризм направлен против системы.
4. Экология. «Дамоклов меч» над головой СПСЕ. Я не буду долго останавливаться на этом пункте – читатель гарантированно найдет в каждом выпуске своей любимой газеты по крайней мере один репортаж по теме, – приведу лишь один пример, знакомый мне по профессиональной деятельности, но, возможно, новый для читателя. Германия ввела строгие нормы по количеству микрочастичек сажи в выхлопах дизельных автомобилей. Реакция атмосферы в немецких городах в первые годы была странной: периодам, когда станции наблюдения фиксировали снижение вредных частиц в воздухе, следовали периоды резкого их возрастания. Количество же проезжающих автомобилей менялось в пределах статистических флуктуаций. Загадочное увеличение гари в воздухе удалось объяснить анализом частичек. При рассмотрении под микроскопом на частичках четко просматривалось клеймо «Made in Poland» (… Czech, Slovakia, etc…). Причем частички эти находили в Штуттгарте, на французской границе и в Аахене. Если кому-то нужны иные примеры, иллюстрирующие глобальность проблемы экологии, рекомендую ознакомиться с картами распространения радиоактивных частичек Чернобыля. До тех пор, пока не существует «национальных» ветров, «национальных» облаков, несущих «национальные» дожди, не может быть и «национальной» экологии.

Я привела здесь далеко не все угрозы и вызовы, перед которыми стоит СПСЕ – лишь те из них, что на слуху и в секвенции, если позволите, «убывания страха», но и приведенные однозначно указывают на то, что ни одна нация не в состоянии справиться с ними в одиночку.

Глобальность угроз, следуя логике наших рассуждений, требует глобальной же реакции, а она, в свою очередь, невозможна без создания европейской нации. Европе нужен европейский национализм, как ответ на вызовы континенту. Только он в состоянии дать защиту европейскую – более надежную, более эффективную и, в конце концов, более дешевую, чем национальная.

Приведенные выше примеры Амеланда и Баварии, современная Германия, где до сих пор не исчезла гордость наравне с «немцем» оставаться «швабом», «баварцем» или «фризом», где, наравне с немецкими языком, культурой, литературой, широко распространены национальные, показывает всю беспочвенность страха перед «размыванием» родной нации или «поглощением» ее другими.

Сплочение народов СПСЕ в одну политическую нацию снимет, наконец, и главный конфликт системы: администрация ее перестанет быть «наднациональной».

Упоминаемый ранее Б. Андерсон задается в цитируемой работе вопросом, ответ на который для автора очевиден: «Найдется ли хоть кто-нибудь, кто добровольно пожертвует жизнью за СЭВ или ЕЭС?» О существовании СЭВ помнят сегодня лишь любители исторических курьезностей, разделит ли судьбу его ЕС – зависит от нашего ответа на поставленный вопрос.

В заключение хочу выразить самую искреннюю благодарность Семену Ицковичу за вычитку текста, указанные опечатки и сделанные замечания.

Ирина Бирна, для журнала «Мосты»                    Neustadt, сентябрь 2016 – февраль 2017

[1] «Мания прогнозирования» (prognomanie – от греч. прогнозис – предсказание, предвидение и мания – страсть, безумие, влечение) – заболевание, наблюдаемое у политиков, экономистов и пр., взявших на себя ответственность за происходящее в стране и мире, равно как и тех, кто описывает деяния их – корреспондентов, публицистов, блогеров… Обостряется в областях близости точки бифуркации.

[2] Предлагаемую читателю работу я начала в самый разгар предвыборной кампании в США. Сегодня, когда первые действия Трампа позволяют противникам и сторонникам Европы навязчиво тыкать в нос оппонентам свою прозорливость и мудрость, я решила не переписывать эти вводные замечания, уже хотя бы ради сохранения духа тех предвыборных дней.

[3] Согласно немецкой поговорке «Eine Sau durchs Dorf treiben» — «Прогнать свинью сквозь деревню», означает стремление некоторых людей привлечь к себе внимание дешевыми, истеричными сенсациями. Стремление это особенно обострилось в уходящем году. Неслучайно «Словом Года» в Германии стало «Postfaktum».

[4] «Если хотите видеть плохой договор, посмотрите на ЕС» (нем), Бенгт Холмстём, Нобелевский лауреат в экономике, «Süddeutsche Zeitung», 18.11.16

[5] Здесь мы в праве говорить о «старении системы», несмотря на то, что СПСЕ всего только чуть более 50-ти лет: для некоторых идей в современном мире сверхскоростей обмена информации – это глубокая дряхлость.

[6] Строго говоря, для сложных систем следовало бы ввести понятие «точки полифуркации», ввиду множества возможных решений неравновесного состояния.

[7] О самоорганизации государственных, религиозных и мафиозных организаций с точки зрения гомеостаза, подробно здесь: А. Корчак, В. Корчак, «Самоорганизация тотальной власти», «Литературный Европеец, Франкфурт/Майн, 2016, 336 с.)

[8] Элементарным производителем энергии, согласно уровню развития науки, является человек. В будущем не исключена локализация отдельных органов организма человека, или даже отдельных частей этих органов, отвечающих за восприятие внешней энергии, освоение ее и принятие решений, т. е. «производство энергии» индивидуумом, и прямое воздействие потребителя энергии (организации, партии, государства) непосредственно на эти органы, как сегодня, например, происходит с допингом в спорте.

[9] По Марксу, как помнится из школьной философии, «Мир познаваем, но процесс познания бесконечен». Бесконечность же, по определению, не число, а философская категория, нечто родственное понятию «горизонт», т. е. абстракция, введенная для удобства расчетов и математических моделей, но недостижимая ни при каких условиях. Никогда. Следовательно, мир – познаваем никогда или, по-русски, — не познаваем. В скобках должна заметить, что классик не является автором формулировки, он позаимствовал ее у Спинозы (ср. «/…/ поэтому тезис о том, что эта философская метода есть на самом деле математическая, связан с претензией на возможность объяснения мира через определимые причины, даже если ввиду бесконечности божественного творения, ни в один конечный момент времени это объяснение не может быть полным» (Урзула Гольденбаум, «Спиноза – мертвая собака?», Zeitschrift für Ideengeschichte, V/1, 2011)

[10] Здесь дело вот в чем. Производство энергии членами СПС – процесс естественный. Производимая энергия, как было сказано выше, может только расти. Причины этого роста очевидны: естественный прирост населения, технический прогресс, природное стремление к комфорту, уюту и т. д. Процесс диссипации энергии – естественен лишь малой части, в значительной же мере он – явление искусственное, результат политической и административной деятельности руководства СПС. Диссипация, таким образом, может увеличиваться или снижаться, следуя политической воле администрации.

[11] В 33-м, например, в самый разгар голода в Украине, по Франции гастролировал бывший ее Премьер-министр Эдуард Эррио (Édouard Herriot) с лекциями о великих достижениях сталинского сельского хозяйства и промышленности. Собирать материал для пропаганды помогало ему ГПУ во время его поездки по районам Днепропетровский области. Там, где во всем своем ужасе свирепствовал каннибализм, в колхозных детских садах дети рассказывали французскому гостю о том, как их кормят куриным бульоном, паштетом и рисовой кашей.

[12] Упадок Великой Римской империи под полчищами варваров, ничего иного не желавших, кроме счастья быть принятыми в состав империи, и, тем не менее, массой своей уничтоживших ее, — яркий пример того, как накопленная положительная энергия ведет к разрушению системы.

[13] «В разнообразии едины» (лат) – девиз Европейского Союза.

[14] Роберт Шуман (29.06.1886 – 04.09.1963) в 1947 – Премьер министр, 1948-52 – Министр иностранных дел Франции.

[15] В чистом виде, по сути, (лат)

[16] «Без здорового воинского духа здоровый народ в центре Европы не может существовать длительное время и сохранять себя как народ», Фридрих Майнеке, «Немецкая катастрофа. Наблюдения и воспоминания», Висбаден, 1965

[17] Бенедикт Андерсон, «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма», М., Канон-Пресс-Ц, 2001

[18] Robert Lembke (1913 – 1989), немецкий журналист и телеведущий

[19] Выше мы приводили замечание Б. Андерсона о том, что национализм – единственная фикция, за которую готов погибнуть человек. Это не совсем так. Примеры террористов-смертников свидетельствуют о том, что религия, по крайней мере мусульманская, по-прежнему несет функцию защиты социума.

[20] Самуэль Моин придерживается мнения, что именно с образованием национального государства и его институтов стала возможна гарантия индивидуальных прав, т. е. защита населения, (Samuel Moyn, The Last Utopia. Human Rights in History, New York, 2010)

[21] Хамбахский замок, Нойштадт, сегодня – Райланд-Пфальц, тогда – Пфальц, — административная единица Баварского королевства. Здесь прошли первые выступления студенческих союзов и братств, интеллигенции и ремесленников немецких княжеств, королевств и свободных городов с требованием объединения их в единое Германское государство (1832 г.)

[22] В этой речи, произнесенной по поводу победы во Французско-прусской войне, Вильгельм объявил о создании Германской Империи (18.01.1871 г.)

[23] «Закон о торговле и торговых марках», англ.

[24] Пример Германии далеко не уникален, ср.: «Геополитическая безопасность Японии оставалась такой же хрупкой, как и до 1868 г. Одним из основных средств, принятых для консолидации внутриполитической позиции олигархии, стал /…/ вариант «официального национализма» середины века, вполне сознательно скопированный по образцу Пруссии-Германии Гогенцоллернов» (Б. Андерсон). Интересен и тот факт, что Япония, вслед за Германией, не удержалась от соблазна покрутить националистический вентиль. И с тем же результатом!

[25] Первая Англо-Нидерландская морская война (1652-1654)

[26] Ср. «<…> жители Амеланда (которые в основном состояли из рыбаков) решили, что из-за нападения англичан они утратят источник питания, и вообразили себя свободными людьми, ни от кого не зависящими, отправили в феврале года 1654 двух человек за свой счет в Англию, для того, чтобы добиться того, что они, как свободные люди без ограничений могут ходить по морю», Приложение, часть 13, к «Историческому, Политическому, Географическому Атласу всего мира», Ляйпциг, 1750 (пер. с нем. мой — иб). Как видим, речь ни в коем случае не идет о «независимом государстве», но лишь о «свободе рыбачить».

[27] «Большинство народа не имеет ничего против падения Пруссии, более того, готово к любому сведению счетов с грязным государством, принесшим нам, баварцам, огромные несчастья. И, если мы оставляем пруссаков в решающий момент в одиночестве, то это минимум того, что мы сегодня в Баварии можем сделать. Напротив, большинство народа, нет, весь баварский народ, взмахнул с удовольствием оружием, если бы представилась возможность отомстить пруссакам», цит. по Уте Фреверт, «Прусское военное государство и его враги», Zeitschrift für Ideengeschichte, V/4, 2011

[28] Прошедшая зима была неординарно суровой. Немецкое телевидение показало сюжет о беженцах в Белграде, которые при температурах до -30°C отвергали любую помощь и отказывались ночевать в предоставленных отапливаемых помещениях, предпочитая улицу. Они боялись, что, приняв помощь, вынуждены будут зарегистрироваться и, следовательно, утратят право на убежище в Германии, Франции, Великобритании… Это ли не доказательство той колоссальной энергии, что движет этими людьми?