Несколько замечаний к полемике вокруг «русского» фашизма
«А может, так надо, /…/
может, именно в этом искупление,
очищение, великая жертва»
В. А. Лоханкин[1]
«В настоящее время многие партии
называют своих оппонентов «фашистами»»
Википедия, «Определение фашизма»
Список занятий, которым можно придаваться бесконечно долго, которые, однажды начав, трудно прервать силой собственной воли, которые увлекают интеллект и щекочут душу, длинен. Спектр каталога сягает от лузгания семечек или глажения кота, до активностей, свидетельствующих об интеллектуальной зрелости индивидуума: сочинение «русской идеи» или размышления на тему «есть ли «путинизм» фашизмом?» По интеллектуальному накалу, сочинение философии «русской идеи» находится в вышеупомянутом каталоге где-то между котом и плеванием в насекомое на поражение, что, разумеется, превращает дискуссию в занятие поистине всенародное. Иное дело «фашизм». Благодаря оголтелой и целенаправленной пропаганде, «фашизм» давно покинул тихую гавань политических категорий и пустился в опасное плавание между айсбергами статей уголовного кодекса. Главной особенностью феномена есть его теоретическая неопределенность, неустойчивость и резиновая, эмоциональная универсальность, что делает его любимым аргументом в устах самых широких слоев населения – от высоких политиков – лидеров наций, – до домохозяек, рядящих в сердцах в «фашисты» всякого бюрократа, отказывающего в нужной справке или ремонте водосточной трубы.
Мы с вами не станем впадать в эмоции и не позволим увлечь себя водосточными трубами, а обратим наше внимание на фашизм, как политическое явление и, ни в коем случае не дерзая оспаривать родственные связи между «путинизмом» и фашизмом, попробуем восстановить историческую справедливость и авторские права на феномен «фашизма».
Фашизм. Происхождение
Прежде всего, давайте определимся и признаем: понятие «фашизм» было введено в обиход в начале ХХ века, как описание государственного устройства, базирующегося, по мнению изобретателя, на принципиально новой философии. Всезнающая Википедия приводит определение фашизма, данное ему «отцом» его – Бенито Муссолини – при рождении. Определение многословное и сумбурное, как и сам итальянский папа (воображаю, как он жестикулировал, пытаясь втолковать соратникам открывшуюся ему истину!) Но и из этого итальянского театра одного актера можно почерпнуть интересное и важное. То, например, что фашизм – это «лучшее из всего исторического развития человечества»; что, впитав это «лучшее», он тут же принимается защищать «завоевания истории» и «отвергает все остальное»; что является он доктриной, «годной для всех времен и народов», и, что, наконец, все другие «доктрины проходят, народы остаются». Из последней характеристики вытекает народная сущность фашизма и, следовательно, не будет большой натяжкой перефразировать эту истину знакомой нам формулой: «Народ и партия едины». Одно условие: партия должна быть фашистской.
Понятие это, повторим, было введено в Италии, т. е. на Западе, в среде действующей демократической системы и как итог ее развития.
День, когда Роберт Кох открыл туберкулезную палочку, не есть день рождения туберкулеза, равно как и лаборатория ученого – не место рождения болезни, они есть день, когда накопленные человечеством знания позволили выделить туберкулез из многообразия смертельных недугов в отдельное явление, и место, где это прозрение наступило. То же самое и с фашизмом. В начале ХХ века, после страшнейшей из войн, человечество столкнулось с новым явлением. На политическом поле появились игроки, попирающие, ради достижения поставленной цели, все до тех пор известные принципы политического, морального и социального общежития. Первая такая партия возникла в Российской империи и к моменту рождения итальянского феномена успела уже не только захватить власть, но и удержать ее. Цена этого удержания – более 10,5 млн. убитых на полях сражений, геноцид, голод (как оружие пролетариата – частично искусственный, частично искусственно продлеваемый) и разруха – лишь впечатляли рыхлую Европу масштабами преступлений, пренебрежением к человеку, презрением к жизни миллионов, мотивацией и сплоченностью нового поколения «политиков». Европу, с одной стороны, тряс ужас близости к дикому восточному монстру, с другой, однако, старая демократическая дева кокетливо строила глазки, сладко замирая в предчувствии новых, неизведанных еще никем и никогда чувств, сулимых гипотетической возможностью близости. Это было то самое «А вдруг повезет!» – захватывающее дух иррациональное стремление заглянуть в бездну, которое толкает некоторых девушек и дев на самые темные тропки и улочки по пути домой из дискотеки.
Результат этой социально-политической двойственности был фатален. Восторги перед решимостью большевиков переступить через любые жертвы ради идеи, масштаб преступлений против собственного народа, поражал воображение, пьянил и, в итоге, привел к тому, что в Европе то тут, то там стали появляться партии-апологеты. Объявленной целью их было сплочение широких народных масс вокруг идеи «национального возрождения» – то, что Муссолини назвал «лучшим в историческом развитии человечества». Именно «нация», «народ», «раса» несет в глубине своей те непреходящие ценности, которые не могут релятивировать, разбавить или ослабить последующие социальные наслоения. Ренессанс, Реформация, Просвещение, Права Личности, Гуманизм и т. д. приходят и уходят. Народы остаются. Коллектив. Сила. Фашизм. В этом смысл определения Муссолини.
Появление новых партий, если и не было принято политической элитой с восторгом, то, по крайней мере, не встретило и никакого достойного упоминания сопротивления. Политическая элита и достаточно широкие массы населения видели в новых партиях тот кулак, который призван был защитить их от «красной чумы». Планку естественного неприятия, отторжения идей фашистов в значительной мере понижала активность фашистов коммунистического толка – раковых клеток российского фашизма, пересаженных уже в европейское тело, и озвученная ими кремлевская цель-минимум: уничтожение демократии, замена ее диктатурой.
Вернемся, однако, к определению фашизма Б. Муссолини и сравним его с концепцией большевиков «партии нового типа». Согласно автору, фашизм есть доктрина коллектива, подчинения индивидуума «объективной Воле, которая превышает отдельного индивида, делает его сознательным участником духовного общения». У Ленина та же мысль о подавлении личности выражается положениями о «демократическом централизме», военизированном характере, беспрекословном подчинении «руководителю»: «/…/ единый целостный организм, в нем возможны и допустимы только единая организация, единая дисциплина, единое товарищество» (курсив мой – иб). Как видим, подчинения человека группе, классу, вождю, – краеугольная идея фашизма – придумана не Муссолини – она сформулирована Лениным в 1904 году.
И здесь мы вплотную подошли к вопросу об социально-исторических корнях идеи фашизма.
В блистательной, мужественной статье о либерализме в России, Юрий Афанасьев указывает: «/…/ в плане социальной динамики для нашего общества органична способность при всей изменчивости во времени его форм и внешних обличий сохранять в неизменности свое матричное основание, на котором периодически, после каких-то потрясений или изменений, воспроизводилась вся основанная на нем система» (курсив мой, иб). Матричное же основание – «Русская система» – окончательно сложилось к концу XV века и «Потолок ХV века остается не преодоленным до сих пор» (там же). Другими словами, основа российской государственности, ее политическая, социальная, религиозная, культурная философия сформировалась и достигла предела в эпоху окончания первого, европейского, этапа экспансии. Философия эта характеризуется – в числе прочего – следующими чертами:
– ничем не ограниченное самодержавие;
– сакральность, персонифицированность власти;
– подчинение государству всех социальных институтов: религии, культуры, права;
– постоянная экспансия (прямая – захват территорий, и непрямая – насаждение марионеточных режимов), как цель внешней политики;
– подавление индивидуальных потребностей и свобод во имя экспансии и удержания присоединенных территорий;
– создание властной вертикали;
– гипертрофированное значение коллектива (сельской общины);
– культ традиции;
– отторжение всего нового, неизвестного, нетрадиционного;
– низведение церкви до орудия подавления и надзора;
– нацизм, шовинизм, ксенофобия (вызваны и умело культивируемы пропагандой среди московского населения, объясняющей низкий уровень жизни необходимостью «помогать», а то и вовсе «содержать» новые территории).
Все эти черты находим мы в определениях, данных политиками и исследователями в разные времена – от упоминавшегося уже Б. Муссолини, до Российской Академии Наук – фашизму.
Следовательно, можно утверждать:
Россия изначально, из московских своих пеленок, росла государством фашистским.
Заслуга западной мысли в том, что уровень ее развития к началу ХХ века позволил описать и выделить фашизм как отдельное «заболевание» из общей картины социально-политических патологий и угроз.
Для того, чтобы не быть голословным, не вызывать эмоциональных реакций оппонентов и объявлений автора «русофобом», приведу последнее, самое свежее определение фашизма, данное РАН:
«Фашизм – это идеология и практика, утверждающая превосходство и исключительность определенной нации или расы и направленная на разжигание национальной нетерпимости, обоснование дискриминации в отношении представителей иных народов, отрицание демократии, установление культа вождя, применение насилия и террора для подавления политических противников и любых форм инакомыслия, оправдание войны как средства решения межгосударственных проблем»
Давайте теперь поверим это определение исторической и современной нам практикой. Итак…
«/…/ превосходство и исключительность определенной нации или расы /…/»
Об этом свидетельствует не только великая «русская» культура, в частности, литература, из которой ковшами можно черпать «жидов», «полячишек», «хохлов», «малороссов», «злых черкесов» или татар, донимающих «русских» предложениями купить халат, но и современная «оппозиция», теряющая всякое терпение при одном лишь упоминании необходимости решать будущее страны за столом переговоров с порабощенными народами. Московская «интеллигенция» испытывает недоуменное отвращение при одной мысли о том, что с ней за одним столом окажутся представители народов Алтая, Севера или Волги, что с этими людьми, о которых страна стремится забыть с тех самых пор, как аннексировала их территории, придется говорить на равных. Московская «интеллигенция» по-прежнему уверена в том, что лишь ей одной дано самой жизнью право решать судьбы других народов. И ради отстаивания этого первородного права, пускается она во все тяжкие: грозит «китайской экспансией», «оккупацией НАТО, которая вызовет партизанское сопротивление», возникновением «султанатов», ИГИЛА или даже примером Франции, где зоркий глаз «оппозиционера» увидел проблемы с «реализацией Liberté, Égalité, Fraternité» (sic!). Это органическое искреннее непонимание того общеизвестного факта, что судьба любого народа есть неотторжимая часть его свободной воли – суть фашистского мировоззрения[2]. (По определению РАН, подчеркиваю. Не по Бирне!)
«/…/ направленная на разжигание национальной нетерпимости, обоснование дискриминации в отношении представителей иных народов /…/»
Разве без националистической, ксенофобской «идеологии и практики» Москвы, поддержанной классической «русской культурой», возможны были бы геноциды поляков в XVIII, XIX и XX веках? Уничтожение черкесов? Голодомор украинцев? Депортации чеченцев, крымских татар и других народов? Разве возможно было бы исчезновение (частично прямым физическим уничтожением, частично – принудительной русификацией) десятков народов, населявших когда-то нынешнюю территорию России? Полное исчезновение их языков, культур, традиций?
«/…/ отрицание демократии, установление культа вождя, применение насилия и террора для подавления политических противников и любых форм инакомыслия /…/» – пункт, очевидно, по недосмотру попавший в определение: более полно и точно Россию, во всех ее историко-политических ипостасях, описать трудно. В примерах и объяснении не нуждается.
«/…/ оправдание войны как средства решения межгосударственных проблем».
Как и предыдущий, ни в примерах, ни в объяснении не нуждается ввиду очевидности. Одно только дополнение. Как я уже неоднократно писала, Россия, начиная с XIII века (я, вслед за Ю. Афанасьевым, говорю о здесь «Русской Системе», а не о России в современном понимании и границах), находится в состоянии беспрерывной гражданской войны. С тех самых пор, как князь Александр («невский» и святой РПЦ) призвал (продался, пошел в услужение или иной союз – не суть важно) Орду на Киевскую Русь, идет постоянная гражданская война. Постепенно Московское княжество, где руками татар, где хитростью и подлостью попов (здесь особенно старались святые Сергий «радонежский» и Алексий «московский»), прибрало к рукам большинство русских княжеств, и, как справедливо указывает Ю. Афанасьев, достигло «Предела в своем развитии и в плане общественного сознания, и в плане социально-политического устройства».
Это был тот самый исторический момент, когда можно было еще отказаться от фашизма, как государствообразующей доктрины и начинать преобразования завоеванных земель. Московское княжество, распухшее европейскими соседями, было населено культурно близкими народами, говорящими на одном языке, исповедующих одну религию, имеющих общие исторические – киевские – корни. Но соблазн бесконечного расширения территории был велик, кровь жертв пьянила московских князей, дурманила головы населения. Москва вступила во второй этап экспансии – присоединению подлежали народы, чуждые по корням, культуре, языку, религии – всему историческому опыту.
С этого момента отказ от фашизма стал просто невозможен – он означал бы самоубийство империи.
Нацизм, как источник и составная часть фашизма
Фашизм, как идея объединения некой группы в «пробивной кулак», «фасцию», «пучок прутьев», каждый из которых легко сломать, но невозможно – как целое, ограничен естественным образом как «снизу», так и «сверху». И оба эти предела – народ. Идея объединения нескольких народов недолговечна в силу естественного различия народных целей и устремлений, и, следовательно, неприемлема для «вечной», «универсальной» идеи фашизма. Объединение части народа против иной его части ведет неминуемо к трениям внутри его, к опасности гражданской войны.
Население Московского княжества с момента закладки Москвы в болотистом владимиро-суздальском приграничье, представляло собой пеструю мешанину коренного населения тех мест – чуди, води, мордвы и иных, к которым постепенно присоединялись представители соседних народов – молодое княжество граничило с Черниговским, Смоленским и Муромо-Рязанским княжествами; сюда стекались и беженцы, мудро искавшие укрытия от москово-ордынских карателей и православных[3] палачей в логове московском[4]; были здесь и те, кто шел в Москву делать карьеру[5], и пленные, и представители аннексированных княжеств и многие, многие другие. Оседали здесь, в течении 300-летнего союза с Ордой, и монголы. Совершенно очевидно, что перед княжеской администрацией в первую очередь, и перед народом московским, не в последнюю, стала проблема классификации – разграничения – этих новоприбывших, и постоянно прибывающих сограждан. Автохтоны княжества называли себя «московитами», а новоприбывшим, пришедшим с земель Киевской Руси, земель, населенных русинами (напомню, к моменту достижения «потолка» «Русская Система» аннексировала лишь европейские княжества), стали прибавлять эпитет «русский» («русьскый»). Так появились русские ростовчане, русские черниговцы, русские ярославичи и т. д. – т. е. «русские» московиты. Постепенно, и самым естественным образом – следствие лени человеческой, – существительное, дающее смысл прилагательному, отмерло и «русский» пошел щеголять по Московии, задирая нос самых неожиданных национальных очертаний в нежданно-негаданно свалившейся на него «самостоятельности».
Так продолжалось, ни мало, ни много, до первой половины века XVIII, когда очередному князю московскому Петру захотелось стать императором. «Московская империя» имела бы пусть и смутные, но все-таки определенные историко-географические границы, с таким именем сложно было продолжать экспансионистскую политику. Петру же остро нужны были литовские земли, Украина, Крым – как минимум. Поэтому он решил назвать свое детище «российской», т. е. «русской» империей.
С моей логикой можно спорить, можно дополнять ее, можно отвергать – суть, как обычно, не в логике, а в результате: «русский» – исторически сложившаяся категория, которая к этнографии и этнологии не имеет никакого отношения. «Русский» – категория политико-административная. «Русская Система», как было показано выше, упустив исторический шанс отказаться от фашизма и заняться созданием новой нации, сделала понятие «русский» не только карьерной предпосылкой, ключом в хоромы, где сидела администрация Московии, но, часто, и единственной гарантией выживания. С этих пор число «русских» могло только расти. Примеров более чем достаточно; примерами полна вся история Московии-России. Здесь сложно найти исключение, т. е. личность, сделавшую заметную карьеру и оставшуюся немцем, украинцем, грузином или евреем[6]. Зато от «русских» Лермонтовых (шотландцы), Маяковских, Гоголей, Разумовских, Лобачевских, Чеховых (украинцы), Булгаковых (татары), Достоевских, Дзержинских (поляки) – трещат «русские» культура, наука, политика – все сферы общественной жизни, во все эпохи. Здесь же к месту можно упомянуть и некоторых нынешних «русских»: Кобзона, Шойгу, Лаврова и пр. Здесь также следует искать ответ на вопрос, почему немцы, стоящие на самой вершине власти в России, не смогли (не захотели, не стремились даже!) изменить ее политический вектор: они не были уже «немцами» – они были «русскими» – коллаборационистами на службе «русского» фашизма.
О «русском» феномене писала я уже неоднократно (см. выше, ссылки на статьи «Мирозлюбие России» и др.) и не стоило бы повторяться, если бы положение это не укрепляло исторический тезис об истоках «русского» фашизма.
Политика постоянной экспансии, гражданская война, в которой живет Россия вот уже восемь веков, все это требовало колоссальных людских затрат, готовности народа жертвовать собой и своими детьми ради политики Кремля. Речь не только о военных и карательных операциях, не в меньшей степени касается это наведения и поддержания порядка на аннексированных территориях, организации разграбления и вывоза природных богатств. Кремлю необходима была каста коллаборационистов, готовых проводить политику его против собственных народов. Доступ в касту был, как мы уже сказали, через отречение от своего народа, своих корней и перехода в «народ русский». Таким образом, из касты коллаборационистов кремлевского режима в итоге 600-летнего развития появился «народ» – «самый большой народ» империи. Но тень народа синтетического, созданного единственно для оправдания существования огромной империи, названной его именем, висела над ним. Трехвековая пропаганда и насильственная русификация так и не смогли создать на его базе единой политической нации. Более того, «русский» народ так и остался гетерогенной массой, эмульсией, в которой потомки средневековых славянских народов механически перемешаны с потомками коллаборационистов, вынужденно ставших «русскими». И чем яснее становится с годами крах затеянного «национального» проекта, чем явственней проступают трещины и дыры[7] в нем, тем изощреннее стремится официальная пропаганда нести идеи фашизма в массы. Не кажется ли вам, дорогие читатели и уважаемые оппоненты, странным, что там, где есть нации, нет национальных идей? Или, может, кто-нибудь из вас слышал или даже читал что-нибудь о «Швейцарской Идее»? «Американской»? «Британской»?..[8] И лишь российские умы, с тех самых пор, как Петр заставил московитов называться «русскими», с упорством обреченных выдают на-гора тонны исписанной «русскими идеями» бумаги. Цена этим «идеям» соответствующая – где нет предмета, сочинить «идею» можно за гривенник.
Но проблема с «русским» народом еще – гораздо – глубже: у этого синтетического образования нет своей, исторической, территории. А это уже серьезно…
Территория Московского княжества Ивана Калиты – исторический ареал расселения народа, в 1721 году названного «русским» – была меньше современной Московской области. Все остальные территории – аннексированы, оккупированы, насильно присоединены. У всех остальных территорий есть законный хозяин – народ, предки которого жили там веками до прихода московитов. Москва, как мы видели, не смогла отказаться от практики экспансии в пользу создания единой политической нации на насильно присоединенных землях европейской части будущей империи. Впоследствии, осознав ошибку, она стремилась создать «нацию» силовым путем: насильственной русификацией, созданием поселений, переселением больших групп славянского населения из европейской части империи в Сибирь, Среднюю Азию, на Дальний Восток или Северный Кавказ в надежде на естественные биологические прочессы. Практика эта, проводимая столетиями, привела к механическому перемешиванию этносов. В некоторых местах создались «русские» поселения, где-то они даже значительно потеснили автохтонов, в иных – существуют лишь малые, едва заметные вкрапления «русского» в целостную картину региона. Но именно это положение и позволяет теперь, после распада СССР, выдвигать кремлевской власти фашистский лозунг о «самом большом разделенном народе Европы». Под лозунг этот десятки тысяч военных преступников ринулись «защищать русскоязычное население» (sic! даже не «русских» уже, а вообще – «русскоязычных») суверенных государств – Молдовы, Грузии, Украины. Именно отсутствие у «русских» своей территории позволяет президенту их, В. Путину, заявлять: «У России нет границ. Россия нигде не кончается». И это нацистское заявление не вызывает даже слабой реакции отторжения социума.
О социально-политической гигиене
или собственно о явлении «лоханкинизма»
«Кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих,
тот неминуемо будет на каждом шагу
бессознательно для себя „натыкаться“ на эти общие вопросы…
и обрекать свою политику на шатания и беспринципность»
ЛЕНИН (ПСС, т. 15, с. 368, «ОТНОШЕНИЕ К БУРЖУАЗНЫМ ПАРТИЯМ»)
Интересен и важен для нас тот исторический период, в котором, по мысли Ю. Афанасьева, сложилась «Русская Система» – «к концу XV столетия». Бывают мысли, почему-то пришедшие в чужие головы, которые заставляют в бессильной зависти испоганить последние, любимые блузы, платья и пуловеры, вгрызаясь в рукава на уровне локтей. Почему, почему, во имя всего дорогого, я не додумалась сама?! Ведь это же и ребенку ясно! Лежит, вот, под носом, как пирожное на тарелке. Но глаза открываются ищущим в нужном месте, а я искала, очевидно, не там…
Период времени, в который Московия завершила порабощение княжеств северо-западной части Киевской Руси, интересен не только упущенной возможностью отказаться от принципов ур-фашизма, но и тем, что именно в этот период – именно в этот! – Европа (а это был весь тогдашний мир), тоже подошла к развилке, но, в отличии от Московии, избрала иной путь. Москва – «Русская Система» – как мы теперь знаем, остановилась в своем общественно-политико-социальном развитии и вступила в фазу медленного гниения, очередной кризис которого протекает перед нашими глазами. Европу же потрясли следующие события:
– изобретение книгопечатания;
– Ренессанс;
– Реформация.
Книгопечатание.
Открытие Йоханнеса Генсфляйша, известного под именем Гутенберга, поистине перевернуло мир. Первая вышедшая из-под его пресса книга – Библия, Майнц, 1454г. – это распахнутые в будущее ворота средневековья. С этого самого момента книга перестала быть люксусом, доступным считанным людям Европы, сокровищницей, к которой имели доступ только монахи и жидкая прослойка университетских профессионалов – профессоров и студентов. Теперь книга вошла в каждый дом. В Европе появился интерес к образованию, резко возрос процент грамотного населения, прежде всего среди ремесленников и городской бюрократии. С удивительной скоростью стали появляться университеты. Если в период между 1378 и 1400 годами возникли 7 новых университетов, то в следующее столетие было основано 41, и всего к 1500 году в Европе было уже 60 университетов[9]. Важны здесь не квантитативные изменения, а квалитативные. К четырем «классическим» наукам – теологии, философии, лингвистике (классические языки – латынь и древнегреческий) и юриспруденции, добавились медицина, астрономия, физика, математика, появилась лингвистика языков народных – французского, немецкого и др…
Но книгопечатание имело еще одну сторону. До сих пор книга рукописная или изданная с помощью вырезанных целиком страниц, не была, не могла быть продуктом, купить ее могли лишь исключительно богатые люди. Механизация печати привела к падению цены на продукт и, одновременно, выделению типографий в субъект экономики. А это потянуло за собой необходимость поставлять на рынок все новые и новые продукты. Но «продуктов» этих не было. Писательский труд еще не родился и все литературное наследие выдавливаемого печатным словом в историю средневековья, заключалось в скучнейшем пережевывании «житий святых» и еще менее увлекательных теологических трактатов. Предприимчивый и наглый молодой бизнес ворвался в библиотеки монастырей и церковные храны. Здесь пылились бессмертные творения Гомера, Овидия, Платона, Аристотеля, Софокла… Из пыли монастырских библиотек вдруг ключом ударила новая мысль, мысль, далекая от бога, католицизма, инквизиции и моральных колодок. Мир – повторяю и подчеркиваю: в первую очередь горожане и даже крестьяне – открыл для себя совершенно новую, полторы тысячи лет скрываемую, красоту. Так вступил в он эпоху
Ренессанса.
Ренессанс вернул человечеству веру в самое себя, в собственную красоту Человека, его силы, его предназначение на Земле. Ренессанс дал зарождающейся западной науке то, что Ю. Афанасьев ошибочно называет «утерянным, исчезнувшим объектом исследования» наукой российской – Человека. Утратить то, чего не было, нельзя: Человек изначально не был, не мог быть объектом изучения на Руси. Для того, чтобы открыть Человека, нужен был Ренессанс.
Путь этот: «Книгопечатание – Ренессанс» неминуемо вел к следующей станции. Работы гениев Эллады и Древнего Рима, полотна и скульптуры современных мастеров, не могли не вызвать сомнения в заскорузлых догматах католицизма. Пришло время критически разъяснить все это нагромождение «святых», «дев» и прочей шушеры, окопавшейся за полторы тысячи лет у трона Спасителя и устами опухших от «целибата» католических священников, под веселое потрескивание костров инквизиции, вещающей «Правду Его». И день этот наступил.
31 октября, в канун Дня Всех Святых, 1517 года, монах-августинец, профессор теологии Виттенбергского университета, Мартин Лютер приколотил, согласно легенде, к дверям Дворцовой церкви города Виттенберга «95 Тезисов», выражавших его сомнение и размышления по некоторым аспектам католицизма, прежде всего – практики продажи индульгенций. Дата эта считается с тех пор началом
Реформации.
Я не буду томить читателя описанием значения Реформации в развитии человечества, я и так уже достаточно времени уделила рекламе банкета данного Европой по поводу прощания со средневековьем, укажу лишь на то, к чему вела: всё, что сегодня мы видим за окном, всё, чем живем, во что верим, на что надеемся и даже – чем дышим – всё это дала человечеству Реформация. Она сделала главное: родила католицизму «партнера». Этого оказалось достаточно. С тех пор две ветви христианства обречены ежедневно бороться за души верующих (прежде всего, разумеется, за их кошельки), они, шаг за шагом, избавили европейцев, а за ними и англичан, американцев и других, от мощей, сказок, подвигов, мук ада и прочей бредятины, которой продолжает кишеть московское православие. Возникновение двух течений одной религии сделало возможным рождение атеизма, освободило науку, прежде всего медицину, от церковного надзора и опеки, открыло путь в университеты, а оттуда – в науку, прежде всего в медицину, евреям. Сделало возможным секуляризацию западного мира. Эпоха Просвещения – оттуда; научные открытия – оттуда; технический прогресс – оттуда; расцвет культуры, искусств, философии… – всё оттуда, из освобождения мысли от церковных кураторов.
Всего этого успешно избежала «Русская Система».
Книгопечатание сюда пришло. Тоже. Ровно на столетие позже (1552), и первого своего «Гутенберга», «просвещённое» православие и «прогрессивные» бояре вытравили из Москвы в Княжество Литовское, где он и умер в изгнании (Львов, 05.12.1583).
Здесь, в «Русской Системе», не было никакой необходимости в Реформации – церковь московская, после отказа присоединиться к Флорентийской унии греческой и римской церквей (1439), окончательно превратилась в некое духовное гестапо при фашистском режиме Кремля. С этой поры «реформацией» этого органа надзора за душами ведал соответствующий отдел при Хозяине: Секретный (Тайный) Указ, III Отделение, ЧК-ВЧК-КГБ-ФСБ.
Еще гаже вышло с образованием. В то время, как в Европе, на рубеже XV-XVI веков то тут, то там возникали все новые и новые университеты, «Русской Системе» понадобилось еще 200 лет для того, чтобы придумать первую школу (1701). Интересно здесь вот что: «великий» Петр особо ввел драконовские штрафы для казенщиков, а тем, кто сбежит, грозила смертная казнь. Вы вдумайтесь. Как говорят немцы, этой мысли следует дать медленно растаять на языке, насладиться ею. Речь идет не прачкиных детях, в школу набирали сливки дворянства. Вообразите себе эту исконно русскую тягу к знаниям, если отдельной статьей высочайшего указа вводятся телесные наказания за прогулы и смертная казнь тем, от знаний вообще сбежит. Воистину, удивление проф. Ф. Ф. Преображенского Власом Чугункиным, заслуживает нашего не меньшего удивления: чугункиными в начале ХХ века было более 90% населения России. Безграмотные встречались даже среди дворян[10].
С этих пор в «Русской Системе» – какие бы политические личины она на себя не примеряла – от неприкрытой деспотии, через «просвещенную» монархию и до нынешней «демократии» – невозможными стали науки, культура, искусства. С тех пор живет «Система» исключительно западными наработками, теориями и опытом, а система образования служит исключительно цели воспитания рабов[11].
И вот здесь подходим мы к последнему, главному, тезису.
«Системные либералы смотрят на Россию и мыслят ее прошлое сквозь призму теорий, понятий, категорий и ценностей не имманентных самой России, а внеположных для нее, наработанных в ходе изучения совсем другой, а именно западноевропейской исторической реальности. Они ошибочно продолжают полагать такие понятия и ценности всеобщими, универсальными и до сих пор пытаются (или хотели бы) на их основе и с их помощью переделывать Россию»[12] (курсив мой – иб. «Системные либералы» здесь лишь адресат статьи, далее автор обращает свой анализ на «думающий класс» России вообще. В этом смысле использую и я его слова.) Чтобы понять, о чем речь, давайте представим такую картину: некому ученому достался еще живой и хорошо сохранившийся динозавр. Ученый наш решается на революционный эксперимент: вживляет в кожу ящера пучок козьей шерсти. Цель – вырастить длинношерстного динозавра, необходимого и полезного для сельского хозяйства. Наивность жреца науки здесь очевидна, не правда ли: изменить многосоттонную громадину, имеющую за плечами миллионы лет эволюции, путем имплантации чуждого ей внешнего признака, не заслуживает внимания даже любителей околонаучной фантастики.
Но ситуация меняется на совершенно, зеркально противоположную, как только речь заходит о России. Страну, имеющую фашистский генотип, три столетия успешно развивавшую и совершенствовавшую его и, достигнув апогея, застывшую на следующие пять веков в этом своем «совершенном» состоянии, эту страну они пытаются «вылечить» пилюлями, разработанными для болезней европейских, для социумов, вышедших из Ренессанса, Реформации, Просвещения – вплоть до Революции 68-го года. Они, выросшие на истмате и политэкономии, вскормленные их инструментарием, с легкостью Клима Чугункина, переносят в Россию механически «демократию», «партии», «общественные организации», «народные движения», «правовое государство», «свободу слова», не желая замечать того, что при первом же столкновении со здешней реальностью, эти панацеи свободного общества превращаются в свои противоположности. В том или ином виде, с той или иной риторикой, граничными условиями и оговорками, они неизбежно становятся частью «Русской Системы»[13]. И даже опыт большевиков, воспроизведших на обломках империи ее еще более страшную копию, ничему не учит их. Россия будет воспроизводить себя до тех пор, пока будет стоять на фашистском фундаменте. И все разговоры о том, что, покончив с воровской администрацией, введя «независимые» суды, проведя «люстрацию» чиновников и иные, какие угодно архидемократические меры, она каким-то чудом избавится от своей сути – ур-фашизма, вольется в реку свободных народов и заживет, наконец, достойной жизнью – все это и составляет суть «лоханкинизма» российской философии. Это люди, которые, встретив вшивого, могут часами дебатировать о социальном происхождении вшей, жертвенности, искуплении, делиться знаниями об опыте борьбы со вшивостью в странах Запада и т. д. Но они никогда не обратят внимание на то, что на Западе в основе борьбы со вшивостью лежит чистое тело; они никогда не придут к мысли сводить вшивого в баню, а лишь потом советовать мази и микстуры для втираний. Болтать о вещах громких и модных, спасших уже многие страны и народы, но к России отношения не имеющих, ей концептуально чуждых, для нее, в ее исторически сложившейся сути, смертельных, вместо того, чтобы обратить свои просвещенные взоры на вековую грязь фашизма, в которой гнездятся все новые и новые имперские вши – это и есть «лоханкинизм» философии.
* * *
Фашизм – явление исключительно «системное», т. е. рожденное «Русской Системой», принятое с благодарностью Москвой, развитое ею. Кроилось оно и совершенствовалось для люда московского, для оправдания и обеспечения вечной экспансии, но после подмены Петром московитов «русскими», последним приходится отдуваться. Хотя они такие же жертвы «Системы», как и все остальные.
Надеюсь, изложенное вполне убедительно доказывает не только то, что «путинизм» есть фашизм, но и то, что между «путинизмом» и всеми его предшественниками, начиная с «александро-невскинизма» не существует принципиального, концептуального, различия. Известные колебания в масштабах кровопийства легко объяснить задачами, стоявшими перед рассматриваемым «-измом». Если, скажем, кто-то из Романовых мог себе позволить роскошь казнить и масакрировать народы с чувством, толком и расстановкой, и вошел, в следствие такой политики, в историю «реформатором», «мягким самодержцем», то от того это, что власти его никто и никогда не угрожал, политику геноцида под сомнение не ставил. Репрессии подчас носили направление скорее воспитательно-мемориальное – чтобы и карателям тренировка, и народы не жирели. Большевикам же пришлось столкнуться с задачей, в истории еще не описанной: им практически с нуля и в кратчайшие сроки предстояло сперва загнать разбежавшиеся народы назад, в стойло «счастливой и братской семьи» (т. н. «гражданская война» – на деле же очередная вспышка многовековой Войны московского фашизма против всех народов), а затем выбивать дурь из голов нанюхавшихся свободы народов (Голодомор украинцев – 8-12 млн. и казахов – более 50% населения – точные числа в обоих случаях неизвестны) и, наконец, готовить страну к следующему этапу экспансии – завоеванию Европы (Большой террор, чистки, милитаризация социума). Нынешнему же режиму достаточно показательных групповых экзекуций Курска, Норд-Оста или Беслана, или индивидуальных, точечных, как в Лондоне, Киеве, Москве. Остальное довершает профессиональная и хорошо отлаженная машина пропаганды. Но все это, повторяю, процессы на шкуре динозавра. Суть его неизменна вот уже 8 веков.
Ирина Бирна, для журнала «Мосты» 22.07.2017
[1] Васисуалий Андреевич Лоханкин (18?? – 1937), великий русский философ рубежа XIX-XX веков; отказался оставить супругу и покинуть страну на «корабле философов»; репрессирован в годы Большого террора. В 38-м, в Карлаге, покончил жизнь самоубийством, повесившись на идее о роли «русской интеллигенции» в европейских религиозных войнах XVI века. Реабилитирован российской оппозиционной публицистикой в первой четверти XXI века.
[2] Разве призыв к сегодняшней «оппозиции» бороться, в случае победы на выборах, «с „титульными“ этнократиями в „республиках“» – мог вырасти на иной почве?
[3] Ср. кровавые подвиги «миссионерствовавшего» в те времена палача Штефана (еще одного святого РПЦ) в землях Коми.
[4] Одним из них был, например, боярин князя Ростовского, отец того самого Сергия «радонежского», который предусмотрительно предал своего князя и подался во службу московскую. Имя этого коллаборациониста история не сохранила.
[5] Среди них был, например, и черниговский монах Алексий, подавшийся в Москву и ставший в последствии Митрополитом Московским.
[6] Так, вдруг, приходят на ум лишь два имени: Иван Мазепа и Джохар Дудаев.
[7] В качестве примера ломятся в открытую дверь реальности миллионы «русских» немцев и евреев, при первой же возможности «вспомнивших» свои национальные корни и без оглядки покинувших прокрустово ложе «русского» народа. «Русскость» для них перестала быть ключом в университеты и кабинеты администрации – в странах, куда они выехали и вывезли своих детей, национальностью не интересуются. Здесь критериями занятия вакансий есть знания, опыт и желание работать.
[8] А вот «Идею Китайскую» или «Северно-Корейскую», уверена, найти будет не сложно. Почему так?
[9] Thomas Kaufmann, «Erlöste und Verdammte, Eine Geschichte der Reformation», C. H. Beck, München, 2016, 508 S.
[10] Ср., например, чеховского «Печенега».
[11] Ср. у Ю. Афанасьева: «/…/ современная наша система образования, включая университетскую, продолжает выполнять роль институции, где дают первые уроки рабства. В целом вся эта система и сегодня выполняет репрессивную функцию по отношению к свободомыслию и, наряду с телевидением, каждодневно расширяет зону несвободы» (курсив мой, иб).
[12] Ю. Афанасьев, там же.
[13] Кстати, верно и обратное утверждение. Фашизм, пересаженный из родной российской почвы, в европейскую демократию, всходов не дал. За исключением Германии, нигде более – ни в Италии, ни в Венгрии или Испании, никто не додумался до уничтожения целых народов. Хотя не буду повторяться, на разницу фашизмов немецкого и российского указал уже Марк Солонин
