«Поскребите русского, и вы найдете татарина» – кто из нас хотя бы однажды не встречал этой цитаты? Не проходит буквально дня, чтобы не освятила она ту или иную публикацию, покушающуюся на критику кремлевской национальной политики карательной русификации, катящейся по трупам национальных языков, культур и традиций, наспех сочиненной и, в очередной раз, под очередного кремлевского небожителя, откорректированной российской «истории» или «великой русской» культуры; она же служит исчерпывающим объяснением почти всем тем мерзостям, что творила и творит Московия по отношению к соседям, равно как и оправданием рабской покорности народа российского. Под цитатой, само собою, ссылка на первоисточник: «Кюстин, «Россия в 1839 году»» – добросовестные публицисты, критики и комментаторы не могут позволить себе риска быть уличенными в нарушении copy right: за кражу интеллектуальной собственности сегодня бьют по рукам, даже если пострадавший собственник – покойник и не может постоять за себя. Это очень и очень отрадный факт, свидетельствующий о смягчении нравов: если российские публицисты перестанут красть цитаты или «забывать» сопровождать их кавычками и ссылками, то, возможно, недалеки времена, когда на встрече с ними можно будет безнаказанно оставить на столе ручку, футляр для очков или USB stick!
К сожалению, отмеченное смягчение нравов никак не отразилось на профессиональных повадках, и добросовестность на теренах империи по-прежнему остается товаром чуждым, как и оба слова, понятие составляющие – чему и обязана своим появлением предлагаемая работа. Дело в том, что приведенная выше цитата знаменитого и незаслуженно забытого маркиза заинтересовала и меня и, поскольку часто находила я ее в разных вариантах, да еще и с привешенным иногда алиби «приписывается», что никак не могло удовлетворить моих требований академической гигиены, то и решила, наконец, обратиться к первоисточнику. Это тем легче было сделать, что текст находится в свободном доступе в интернете.
Книга поразила меня настолько, что я решила собрать привлекшие мое внимание цитаты в один документ и поделиться радостью открытия с читателями «Мостов». Делаю это, не в последнюю очередь, по следующим соображениям.
- В процессе работы обнаружила я несколько интернет-страничек, подающих цитаты книги маркиза. Беглое знакомство с ними позволяет мне утверждать, что приведенные там цитаты либо отсутствуют в тексте, либо призваны увести потребителя в определенную сторону от главной идеи автора, ради которой шел он на смертельный риск открытой конфронтации с царским режимом, в те годы не менее могущественным, располагающим не меньшим числом шпионов и опирающимся на не менее многочисленную армию полезных идиотов во всех странах Европы, чем нынешний.
- Перед читателем первый и до сих пор единственный случай изображения Московии европейцем без обиняков и экивоков, образов и эзопова языка, такой, какой она ему предстала: в домашних тапочках и семейной атмосфере. Это мнение европейца о стране, по крайней мере последние сто тридцать лет лезущей всем в глаза своей «европейскостью». Это мнение о Московии человека иной системы, выросшего на иной почве, вскормленного иными традициями, наивно поверившего в то, что Московия действительно стремится стать европейской державой, что за словами о европействе найдет он европейские же черты: культуру, менталитет, права человека, гуманизм, свободу и пр., но нашедшего лишь подогнанное под время и причесанное по моде ханство Батыя.
- Поражает текст актуальностью и открывающеюся за нею системностью характера империи. Любознательный и независимый читатель найдет в державе Николая «палкина» все без исключения признаки и черты знакомой ему Московии первых декад века ХХI: коррупцию, воровство, ложь, гибридную политику – как внешнюю, так и внутреннюю, – принудительную психиатрию, повальную шпиономанию; встретит единичных «оппозиционеров», из-под руки и шепотом критикующих отдельные черты режима; узнает о том, что продажная западная – французская и немецкая – пресса уже тогда была на содержании Москвы… – одним словом, читатель не найдет в книге ничего нового, неизвестного ему из его сегодняшних буден. Изменились методики, как меняется технический уровень возможностей, но градиент политики, суммарное направление усилий, философия режима – все это не изменилось ни на йоту. Более того, неутомимый автор приводит соответствующие цитаты из «Истории…» Карамзина, доказывая, что прямая линия московской политики остается неизменной со времен первых московских иванов, перенявших ее от своих господ – татарских ханов. От читателя не потребуется особых, из ряда вон выходящих аналитических способностей, чтобы заметить: книга маркиза де Кюстина кладет конец всем дебатам о преемственности московской политики от Батыя до наших дней. И, следовательно, политика эта не зависит ни от имени очередного кремлевского временщика, ни от названия территории, ни от политической системы, которой прикрывается кремлевский тоталитаризм.
- Еще более поражает неизменность менталитета подданых империи: логика их объяснений, оправданий и обоснований режима, защита его террористических реакций по отношению ко всему живому и сопротивляющемуся, будь то поляки, очередное восстание которых было потоплено в крови всего за несколько лет до приезда маркиза, преследования католиков и униатов или принудительное «лечение» П. Чаадаева – все это читатель легко перенесет на свой собственный опыт.
- Возвращаясь к п. 1 и «главной идее» книги, упомянутой в нем: «Россия…» де Кюстина – вовсе не о Московии! И сегодня я уверена, что все кастрированные, искаженные или полностью приписываемые маркизу «цитаты», гуляющие по интернету и, по лени ли, глупости или злокозненности авторов, украшающие статьи и книги, служат одной цели: увести читателя от этой главной идеи, скрыть ее под ярким покрывалом хлестких и точных маркизовых афоризмов и формулировок, уличить его в «русофобии»[1]. Книга – о Европе, о политике Европы по отношению к Московии. Это испуганный вопль очевидца, заглянувшего в глаза чудовищу, которое видит свое историческое предназначение в уничтожении целого континента с его тысячелетней культурой; книга – отчаянная попытка изменить, наконец, политику соглашательства и умиротворения монстра.
Труд маркиза – доказательство неизменности политики Батыя, унаследованной кремлевскими тиранами, и у Европы нет никаких оснований надеяться, что политика эта изменится в обозримом будущем.
Сегодня мы можем только подивиться правоте и прозорливости автора.
Несколько замечаний.
- Чтение предлагаемых цитат не освобождает от ознакомления с первоисточником!
Судя по тому, что цитата, приведенная в начале, в оригинале отсутствует целиком и полностью, книгу не читали ни цитирующие ее авторы, ни редакторы, допустившие свободное хождение цитаты, ни читатели, авторов тех не опровергнувшие, редакторов не посрамившие. А напрасно. Книга хороша не только текстом, не только фактами, не только стилем изложения, но и, не в последнюю очередь, комментариями российского издателя, ссылками на критиков и пояснениями особенностей политики тогдашней администрации. Приведу лишь один пример. По прочтении книги Николай I высочайше повелеть соизволил написать опровержение – факт, ни тогда, ни сегодня никого в Московии не удивляющий. Факт, однако, неопровержимо доказывающий рабскую сущность Московии как идеи, как социального феномена – т. е. доказывающий правоту автора[2].
- Я долго размышляла о том, как именно, в каком порядке подать цитаты – появления их в тексте или разделенными по темам («Нация», «Менталитет», «Законы», «Гигиена», «Искусство» и т. д.). Совершенно очевидно, что оба вида подачи материала имеют право на существование и воплощение, оба несут в себе достоинства и недостатки. Все зависит от конечной цели потребителя, от того, как мой читатель будет использовать материал. Способ раздела по темам, при всей его наглядности, показался мне не совсем подходящим по следующим причинам. Во-первых, не все цитаты относятся к Московии, не все политичны или социальны. Ниже приведены мысли автора о религии, нравах, немецких дорогах, педагогике и пр. Этих последних совсем немного, и разделение их на темы было бы ничем неоправданно, или, как красиво выражались во времена маркиза: «разнообразие сих предметов ввели бы нас в подробности бесконечные». Во-вторых, процесс разделения есть ни что иное, как классификация, т. е. навязывание моего разумения читателю – действие, противное изначальному намерению выложить перед публикой «чистые» цитаты, избегая даже курсива. В-третьих, во многих случаях темы переплетаются в одной цитате настолько тесно, что упорядочение ее под одну из них означало бы то самое навязывание моего взгляда, о котором выше. В-четвертых, метод разделения на темы сопряжен еще и с дополнительной работой. Пусть предлагаемый «хронологический» порядок послужит критикам доказательством моей лени. Ведь надо же и им чем-то питаться!
- В некоторых случаях я привожу слова, вложенные автором в уста своих собеседников. Здесь трудно отделить позиции автора и его героев, тем более что все имена скрыты за (*) и идентификация личностей и, следовательно, их взглядов, затруднена даже для узких специалистов. Я исхожу из того, что автор слышал и запомнил то, что хотел слышать и мог запомнить, то, что так или иначе вызвало рефлексию его мыслей и, следовательно, имеет полное право на место среди его собственных замечаний. В этих случаях я не привожу ссылок или пояснений, кому принадлежит сказанное – читатель легко поймет из текста.
- Приведены мною и несколько цитат, автору не принадлежащие, но помещенные им в текст. Я нашла нужным поместить их тоже, как иллюстрацию и подтверждение позиции автора.
- По понятным причинам я не даю ссылок на страницу текста – я пользовалась электронным его вариантом в формате Word. Указываю лишь номера писем.
- В отдельных случаях – всего нескольких! – я сохранила ссылки на Карамзина, «Историей…» которого пользовался маркиз, описывая эпохи Ивана «грозного», Петра «великого» и др.
- Не привожу я и пояснения имен – каждый легко найдет их в первоисточнике или интернете, здесь они неоправданно удлинили бы текст.
И последнее.
Позвольте совет. Принимаясь за чтение цитат или берясь за первоисточник, совершите над собой усилие: оставьте в стороне эмоции. Это в равной степени относиться как к «оскорбленным» «русофилам», так и к «злорадствующим» «русофобам». Книга маркиза не «за» и не «против» «наших», она – зеркало – холодный лист стекла, покрытый с одной стороны серебром европейского менталитета; то, что читатель видит в зеркале, обусловлено лишь покрытием. Выставляя зеркало, маркиз как бы говорит московитам: «Это – ваше лицо, каким оно отражается европейцу. Либо прекратите полуторавековую болтовню о вашей «европейскости», либо принимайтесь за работу, чтобы стать когда-нибудь европейцами!» Он, по собственному признанию, «простодушно произнес вслух то, что все /…/ скрывают из осторожности», произнес в надежде «побудить умных людей пуститься на поиски лекарства».
Но таковых, к сожалению, ни Московия, ни Европа не дали до сих пор.
И это, пожалуй, самый печальный опыт, какой дает прочтение книги.
Ирина Бирна, Ноябрь, 2019
«Россия в 1839 году», Маркиз Астольф Луи Леонор де Кюстин
ТОМ I
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ИЗДАТЕЛЯ О ВТОРОМ ИЗДАНИИ (1843)
«только правда способна вызвать такую вспышку гнева; объедини все путешественники мира свои усилия, дабы представить Францию страной идиотов, их сочинения не исторгли бы из уст парижан ничего, кроме веселого смеха; больно ранит лишь тот, кто бьет без промаха»
«[я] уступил бы мелочным требованиям моды и стал сочинять бесцветные сказки в лучших традициях любительской дипломатии»
«что сталось бы с историей, если бы ее творцы замолкали из страха быть обвиненными в нескромности»
«Путешественник не только не сгустил краски и не преувеличил размеры зла, но, напротив, боясь, что ему не поверят, умолчал о множестве достоверных фактов, куда более отвратительных, нежели те, что приведены в его книге. Итак, его изображение русских и их правительства — портрет, схожий с оригиналом, но смягчающий его черты; щепетильность и беспристрастность автора так велики, что он пренебрег всеми историями и анекдотами, слышанными от поляков»
«/…/ книге, которой я страшусь не из трусости, а из сознания собственной слабости; выходить на бой с колоссом, с которого я намереваюсь сорвать маску /…/ — предприятие слишком дерзкое /…/» ( из письма Виктору Гюго, 20 декабря 1841 г., иб)
«Если рассказанные мною факты ложны, пусть их опровергнут; если выводы, которые я из них делаю, ошибочны, пусть их исправят /…/ но если книга моя правдива, мне, надеюсь, позволительно утешать себя мыслью, что я достиг своей цели, состоявшей в том, чтобы, указав на болезнь, побудить умных людей пуститься на поиски лекарства»
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Девиз путешественника — видеть, чтобы знать»
«Когда иссякает источник рассуждений, начинают бить ключом чувства»
«российскому императору роль земного главы Церкви подобает более, нежели римскому прелату? Русские обязаны верить в это, но верят ли они на самом деле? И верите ли вы, что они в это верят? А ведь именно эту религиозную истину проповедуют они ныне полякам!»
«Я желал бы послать в Россию всех христиан, не принадлежащих к католической церкви, дабы они увидели, во что превращается наша религия, когда ее проповедует национальное духовенство в национальном храме»
«покинуть вселенскую церковь ради некоей политической церкви — значит не просто заблуждаться, но отринуть веру, уничтожить самое ее основание»
«Если сегодня Россия — одно из любопытнейших государств в мире, то причина тому в соединении крайнего варварства, усугубляемого порабощенным состоянием Церкви, и утонченной цивилизованности, заимствованной эклектическим правительством у чужеземных держав»
«смешанное правление (конституционная монархия, иб) более всего благоприятствует расцвету промышленности, обеспечивает людям наибольший уют и достаток; оно вдохновляет человеческий ум на открытия в сфере практической, наконец, оно дарует человеку независимость по закону, а не по доброте душевной»
«эти жители Востока настолько привыкли курить и вдыхать фимиам, настолько привыкли верить льстивым речам, какими они тешат друг друга, что обратят внимание лишь на хулу. Всякое неодобрение кажется им предательством; всякую жестокую истину они именуют ложью»
«они заставили меня по-новому взглянуть на монархическую идею и предпочесть деспотизму представительное правление; уже один этот выбор оскорбит их»
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
«Увидев русских царедворцев при исполнении обязанностей, я тотчас поразился необычайной покорности, с какой они исполняют свою роль; они — своего рода сановные рабы /…/ в поведении всей свиты цесаревича, как господ, так и слуг, видны привычки челяди. /…/ здесь господствует бескорыстное и безотчетное раболепство /…/ смесь надменности с низостью»
ПИСЬМО ВТОРОЕ
«Благодаря содержащимся в отличном состоянии дорогам, продуманной таможенной системе, превосходному управлению эта страна (Германия, иб), колыбель протестантизма, сегодня опережает нас в том, что касается материальной цивилизации; здесь царит некая чувственная религия, сделавшая своим Богом — человечество. /…/ нация может быть счастлива и не помышляя о Боге»
«Во всех деревнях (Германии, иб) музыка служит средством воспитания народа и одновременно источником развлечения: в каждой церкви есть орган, в каждом приходе — школьный учитель, знающий нотную грамоту. В воскресенье он учит крестьян пению, аккомпанируя им на органе; благодаря этому жителям самых отдаленных уголков знакомы шедевры итальянской и немецкой старинной музыки»
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
«разве становится главарь банды порядочным человеком оттого, что сообщники однажды взбунтовались и прикончили его? Ложное великодушие ведет к неправому суду»
«В наши дни, повинуясь ложной чувствительности, люди беспристрастности ради ставят на одну доску добро и зло; дабы лучше устроиться на земле, они разом отменяют и небеса, и преисподнюю! Дошло до того, что наше поколение почитает преступлением одну-единственную вещь — осуждение преступника, восхищается только одним — отсутствием убеждений. Ведь иметь собственное мнение — значит погрешить против справедливости… не суметь понять другого человека. А нынешняя мода велит понимать всех и вся.
Вот до каких софизмов довело нас так называемое смягчение нравов, смягчение, представляющее собой не что иное, как величайшую нравственную неразборчивость, /…/ постоянно возрастающую жажду чувственных наслаждений»
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
«страна, которую ее жители покидают с такой радостью и в которую возвращаются с такой неохотой, — дурная страна»
«путешественников /…/ легкомысленных по лености ума»
«Нет человека, который не старался бы оспорить мнение, сложившееся у чужестранцев о его нации»
«Великолепная дорога, уютная, как колыбель» (в Германии, иб)
«потребность в роскоши — следствие благородства нашей натуры, и заглушить ее способно лишь чувство еще более благородное»
«все безобидные суеверия — следствия благородного обычая верить и бояться, неизменно лежащего в основании благочестия и /…/ ставящего человека выше всех прочих созданий Господних»
«у протестантов /…/ религия содержит в себе только «хлеб»».
ПИСЬМО ПЯТОЕ
«я охотно расписываюсь в почтении к теории Монтескье. Мое настроение и мои способности настолько подвержены влиянию климата, что я не могу сомневаться и в его влиянии на политику»
Прим. 112 «В каком-то смысле можно сказать, что испытываем мы только то, что желаем испытать, а ведь желать — это самое сложное; с помощью воли мы способны на все, но не в нашей власти повелеть себе обрести волю, а это значит, что мы не способны ни на что»
«Навязать нациям правление большинства — значит отдать их в распоряжение посредственностей»
«людьми можно управлять либо с помощью страха, либо с помощью убеждения»
«поступок убедительнее слова»
«цивилизация, имеющая за плечами на тысячу лет больше, создала нравы, несравнимые с нравами русских»
«слово русского человека крайне ненадежно»
«дух хитрости, наследие лживой византийской культуры, царит среди русских и даже определяет собою всю общественную жизнь империи царей, удачливых преемников Батыевой гвардии. Абсолютный деспотизм, какой господствует у нас, установился в России в ту самую пору, когда во всей Европе рабство было уничтожено. После нашествия монголов славяне, до того один из свободнейших народов мира, попали в рабство сначала к завоевателям, а затем к своим собственным князьям. Тогда рабство сделалось не только реальностью, но и основополагающим законом общества. Оно извратило человеческое слово до такой степени, что русские стали видеть в нем всего лишь уловку; правительство наше живет обманом, ибо правда страшит тирана не меньше, чем раба. /…/ в России всякая речь есть выражение религиозного или политического лицемерия»
«князья и народы /…/ вымещают зло на невинных жертвах; они мнят, что их сила — в чужих мучениях»
«С точки зрения правоверных русских, эти зверства (подавление Польского восстания 1830-31 г., иб) достойны величайшей похвалы; сам Святой Дух нисходит на самодержца и возносит его душу превыше человеческих чувств, а Господь благословляет исполнителя его высших предначертаний; по этой логике, чем больше варварства в поступках судей и палачей, тем больше в них святости»
«У Рима и у всех, кто связан с Римской церковью, нет врага более страшного, чем московский самодержец»
«Когда наша космополитическая демократия принесет свои последние плоды, внушив целым народам ненависть к войне, когда нации, именуемые светочами просвещения, обессилеют от политического распутства и, опускаясь все ниже и ниже, впадут в спячку и сделаются предметом всеобщего презрения, вследствие чего всякий союз с этими обеспамятевшими от эгоизма нациями будет признан невозможным, тогда рухнут преграды, и северные орды вновь хлынут на нас, тогда мы падем жертвами последнего нашествия — нашествия не темных варваров, но хитрых и просвещенных властителей, знающих больше нас, ибо наши собственные злоупотребления научат их, как можно и должно править. Провидение неспроста копит столько бездействующих сил на востоке Европы. Однажды спящий гигант проснется, и сила положит конец царству слова. Тщетно станут тогда обезумевшие от ужаса поборники равенства звать на помощь свободе древнюю аристократию; тот, кто берется за оружие слишком поздно, тот, чьи руки от долгого бездействия ослабели, немощен. Общество погибнет оттого, что доверилось словам бессмысленным либо противоречивым; тогда лживые отголоски общественного мнения, газеты, желая во что бы то ни стало сохранить читателей, начнут торопить развязку, хотя бы ради того, чтобы еще месяц иметь о чем рассказывать. Они убьют общество, дабы питаться его трупом»
«Пусть даже Россия не пойдет дальше дипломатических притязаний и не отважится на военные действия, все равно ее владычество представляется мне одной из опаснейших вещей в мире. Никто не понимает той роли, какая суждена этому государству среди европейских стран: в согласии со своим устройством оно будет олицетворять порядок, но в согласии с характером своих подданных под предлогом борьбы с анархией начнет насаждать тиранию, как если бы произвол был способен излечить хоть один социальный недуг! Этой нации недостает нравственного чувства; со своим воинским духом и воспоминаниями о нашествиях она готова вести, как прежде, завоевательные войны — самые жестокие из всех, — меж тем как Франция и другие западные страны будут отныне ограничиваться войнами пропагандистскими»
«Ум этого народа-подражателя питается чужими открытиями»
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
«Куда ни посмотри, Россия во всем отстала от Европы на четыре столетия»
«самодержавие открыто присвоило себе духовную власть /…/ которую давно извращало; так создался ужасный союз, неведомый ни одной из современных европейских стран»
«русский деспотизм ни во что не ставит ни идеи, ни чувства, он еще и перекраивает факты, борется против очевидности и побеждает в этой борьбе»
«Удивительная страна, рождающая рабов, коленопреклоненно повторяющих чужие мнения»
«император /…/ способен изменять прошедшее»
«громадная держава, чье влияние Европа, возможно, испытает завтра, так и не сумев постигнуть его причин»
«Правосудия в России не существует»
«От первобытной дикости избавиться можно, от мании же казаться тем, чем ты не являешься, излечиться нельзя»
«Начни я в самом деле вести записи, я наверняка вызову подозрения у проницательнейшего в мире правительства, располагающего превосходнейшими шпионами. Приятного в этом мало; итак, придется прятать свои письма, молчать и не подавать виду, что я догадываюсь о слежке»
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
«народы, слепо повинующиеся самодержцу, идут по его приказу на огромные жертвы ради ничтожных результатов»
«Национальная гордость /…/ приличествует лишь народам свободным»
«в основе /…/ тщеславия — страх /…/ в основе величия — ловко скрытая низость»
«составная часть, действующая не по своей воле, подобна винтику часового механизма — и вот что в России именуют человеком!»
«на русской границе со всяким чужестранцем обходятся как с обвиняемым»
«У русских чиновников усердие нисколько не исключает беспорядка»
«Это тот же разбой (русские чиновники, иб): если путника ограбили одни бандиты, это никак не значит, что назавтра он не повстречает других, а три дня спустя — третьих, причем каждая из этих шаек сделает с ним все, что ее душе угодно.
Судьба чужестранца-путешественника зависит лишь от характера чиновника»
«за какие грехи Господь обрек шестьдесят миллионов смертных на вечное пребывание в России»
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ
«несравненные детали греческой скульптуры, великолепные уловки классического искусства уступили место смехотворному современному украшательству, которое слывет у чухонцев доказательством безупречного вкуса» (об архитектуре Петербурга, иб)
«гостиница его слывет лучшей в Петербурге; это, впрочем, никак не означает, что жить у него удобно и уютно»
«стройке (восстановлению Зимнего дворца после пожара. На работах погибло несколько тысяч человек, иб) постоянно требовались шесть тысяч рабочих; каждый день уносил с собой множество жертв, но на их место тотчас вставали, дабы в свой черед погибнуть в этой бесславной битве, новые борцы, так что потери не были заметны. Меж тем единственной целью стольких жертв было удовлетворение прихоти одного человека! В странах, для которых цивилизация — вещь естественная, то есть давно знакомая, человеческую жизнь подвергают опасности лишь ради всеобщего блага, признаваемого за таковое большинством нации»
«покорство у русских — добродетель врожденная»
«Версаль обошелся во много миллионов, но при постройке его заработали на хлеб столько же французских рабочих, сколько славянских рабов погибли за эти двенадцать месяцев, ушедших на восстановление Зимнего дворца»
«В России монарх может быть любим народом, даже если он недорого ценит человеческую жизнь»
«там, где послушание сделалось условием жизни народа, ничто не может подорвать доверия к власти»
«Знай русские, что могут извлечь мало-мальски внимательные читатели из рассказа историка-царедворца (Карамзина, иб), чья книга внушает им восхищение, а иностранцам — недоверие, по причине его льстивой пристрастности, они возненавидели бы эту книгу и, раскаявшись в привязанности к просвещению, роднящему их с нынешней Европой, бросились бы в ноги императору, умоляя его запретить все сочинения по истории, начиная с труда Карамзина, дабы их прошлое оставалось покрытым тьмой, равно споспешествующей и покою деспота и благоденствию подданных»
«Итак, вот что писал Герберштейн, возмущенный деспотизмом русского монарха (Ивана III, иб):
«Царь скажет, и сделано: жизнь, достояние людей, мирских и духовных, вельмож и граждан, совершенно зависит от его воли. Нет противоречия, и все справедливо, как в делах Божества: ибо Русские уверены, что Великий Князь есть исполнитель воли Небесной. Обыкновенное слово их: так угодно Богу и Государю, ведает Бог и Государь. Усердие сих людей невероятно. Я видел одного из знатных великокняжеских чиновников, бывшего послом в Испании, седого старца, который, встретив нас при въезде в Москву, скакал верхом, суетился, бегал, как молодой человек; пот градом тек с лица его. Когда я изъявил ему свое удивление, он громко сказал: ах, господин Барон! мы служим Государю не по-вашему! Не знаю, свойство ли народа требовало для России таких самовластителей, или самовластители дали народу такое свойство» (Карамзин. Т. VII. гл. IV.)
««Слово царя всемогуще», — говорят они. Да — но, оживляя камни, оно умерщвляет людей. Несмотря на это маленькое уточнение, все русские гордятся возможностью сказать чужеземцам: «Вот видите, вы три года спорите о том, как перестроить театральную залу, а наш император за один год поднял из руин величайший дворец мира» — и полагают, что гибель нескольких тысяч рабочих, принесенных в жертву высочайшему нетерпению, прихоти императора, выдаваемой за потребность нации, — жалкий пустяк и совсем не дорогая цена /…/. Я, француз, вижу во всем этом одно лишь бесчеловечное педантство. Что же до жителей всей этой бескрайней империи, среди них не находится человека, который возвысил бы голос против разгула абсолютной власти.
Здесь народ и правительство едины; даже ради того, чтобы воскресить погибших, русские не отреклись бы от чудес, свершенных по воле их монарха, — чудес, свидетелями, соучастниками и жертвами которых они являются»
«У нас работа дает человеку жить; в России она его убивает»
«Обо всех русских, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своим рабством»
ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ
«Этот народ, лишенный досуга и собственной воли, — не что иное, как скопище тел без душ; невозможно без трепета думать о том, что на столь огромное число рук и ног приходится одна-единственная голова»
«Деспотизм — смесь нетерпения и лени»
«Российская империя — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества»
«Воздух этой страны противопоказан искусствам: все, что произрастает в других широтах под открытым небом, здесь нуждается в тепличных условиях. Русское искусство вечно пребудет садовым цветком»
«покидаю роскошную гостиницу — снаружи дворец, изнутри позолоченное, обитое бархатом и шелком стойло»
«русские боятся своих старинных памятников и оставляют их в небрежении; памятники эти — свидетели их истории, которую они чаще всего желали бы забыть»
«в здешних краях человек кажется добрым, потому что он равнодушен»
«Русские охотно делают из своих героев святых. Им нравится смешивать воедино устрашающие добродетели своих повелителей и чудотворную мощь их небесных заступников; они стремятся освятить жестокости истории авторитетом веры»
«Я разглядывал гробницу Александра Невского скорее с изумлением, нежели с восхищением; искусства в этом памятнике нет и в помине, но роскошь его поражает воображение»
«явление императора Петра подготовили цари Иваны»
«сидел (Петр I, иб) он на пороге этой хижины, наблюдая, как по его велению созидаются на страх Европе город, нация и история»
«В России религиозная терпимость не имеет опоры ни в общественном мнении, ни в государственном устройстве: как и все прочее, она — результат милости одного человека, способного завтра отнять то, что ему заблагорассудилось пожаловать сегодня»
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
«В России дозволены лишь те развлечения, что начисто лишены смысла»
«В России разговор равен заговору, мысль равна бунту»
«мысль здесь не только преступление, но и несчастье»
«столицу, не имеющую корней ни в истории, ни в почве»
«Деспотизм, подобный здешнему, представляет собой неисчерпаемый источник наблюдений и размышлений»
«В России всякий правитель — бог»
«Однако, что бы ни говорили эти покорные подданные, что бы они ни делали, восторг их остается принужденным: это — любовь стада к пастуху, который кормит его, чтобы зарезать.»
«У народа, лишенного свободы, есть инстинкты, но нет чувств»
«Русское правительство — абсолютная монархия, ограниченная убийством»
«Деспоту /…/ потребны рабы, человек же ищет себе подобных»
«В России единственный дозволенный шум суть крики восхищения»
«Наряд этот был бы неплох, умей они его подать, как говорят наши торговцы, и не отличайся большинство его владелиц уродливой фигурой и отвратительной нечистоплотностью»
«Русские вельможи любят пускать пыль в глаза, поражать роскошью и позолотой; к изяществу и чистоте они равнодушны»
«основа их характера и поведения — хитрость. Никто не вправе упрекать их за эту черту, естественно вытекающую из их положения»
«понятие о справедливости неведомо даже тем из русских, кто лишены какой бы то ни было власти»
«/…/ барину, почитаемому свободным оттого, что он владеет рабами»
«благополучие высшего сословия, — это выгода, которую в странах, устроенных разумным образом, извлекают из тщеславия богачей труженики третьего сословия»
«Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же, как мы. Пока они еще необразованны — но это состояние по крайней мере позволяет надеяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снедаемы желанием подражать другим нациям, и подражают они точно как обезьяны, оглупляя предмет подражания»
«Русские сгнили, не успев созреть» (приписано Д. Дидро, иб)
«обычно первым следствием цивилизации является облегчение условий существования»
«кто ничего не может сделать, тому всякое знание — обуза»
«Если народ живет в оковах, значит, он достоин такой участи; тиранию создают сами нации»
«Или цивилизованный мир не позже, чем через пять десятков лет, вновь покорится варварам, или в России свершится революция куда более страшная, чем та, последствия которой до сих пор ощущает европейский Запад»
«Сегодня Франция лает на нас, толком нас не зная, но если завтра она нас узнает, то непременно искусает»
«/…/ лейб-медика, которого, несмотря на его русское происхождение, мне отрекомендовали как человека весьма ученого»
«эти люди (русские врачи, иб) созданы скорее для того, чтобы сочинять летописи, нежели для того, чтобы лечить больных»
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
«Российские политические порядки не выдержали бы и двадцати лет свободных сношений между Россией и Западной Европой»
«несмотря на получаемое ими поверхностное образование /…/ русские еще не могут считаться людьми цивилизованными. Это татары в военном строю — и не более. Их цивилизация — одна видимость; на деле же они безнадежно отстали от нас и, когда представится случай, жестоко отомстят нам за наше превосходство»
«не выношу людей, которые делают глупости, когда у них есть возможность не делать вовсе ничего»
«В свите императора находился татарский хан — данник России, свободный лишь наполовину /…/ Этот царек-раб, поставленный в двусмысленное положение завоевательной политикой его покровителей, счел уместным явиться на церемонию и просить императора всея Руси принять в число его пажей своего двенадцатилетнего сына, которого он привез в Петербург, дабы обеспечить его будущность»
«здесь всюду просторно; это — преимущество страны, где нет нации»
«в обществе, устроенном так, как это, толпа породит революцию»
«Как ни старайся, а Московия всегда останется страной более азиатской, нежели европейской»
«Петербург подобен огромным строительным лесам; леса падут, как только строительство завершится. Шедевр же, который здесь созидается, принадлежит не архитектуре, но политике; это — новый Византий, который русские в глубине души почитают будущей столицей России и мира»
«искусство это держалось по большей части терпением; секрет его в том, чтобы, худо ли, хорошо ли, подражать другим народам и, не выказывая ни разборчивости, ни вкуса, переносить на свою почву то, что было изобретено в других краях»
«Русские почитают верховную власть как религию, авторитет которой не зависит от личных достоинств того или иного священника»
«комедии под названием «Северная цивилизация»»
«Великих результатов нельзя достичь, не пойдя на великие жертвы; единоначалие, могущество, власть, военная мощь — здесь все это покупается ценою свободы, а Франция купила политическую свободу и промышленные богатства ценою древнего рыцарского духа и старинной тонкости чувств, именовавшейся некогда национальной гордостью. На смену этой гордости пришли иные добродетели, менее патриотические, но более всеобщие: человеколюбие, религия, милосердие»
«Здравый смысл нации состоит в том, чтобы угадать и выбрать себе цель в согласии со своим духом, а затем решиться на все жертвы, необходимые для достижения этой цели, поставленной природой и историей. Именно в этом — сила Англии»
«заметил я также и старую царицу Грузии, вот уже три десятка лет как лишившуюся трона. Несчастная женщина бесславно прозябает при дворе тех, кто отнял у нее корону»
«в России я стал демократом, но это не помешает мне оставаться во Франции убежденным аристократом; все дело в том, что крестьянин, живущий в окрестностях Парижа, или наш мелкий буржуа куда более свободны, чем помещик в России»
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
«на Неве в присутствии всего двора /…/ спущен на воду 120-пушечный корабль /…/ самый большой, какой бороздил когда-либо эту реку» (19 июля 1839 года, иб)
«для поэта молчать значит трудиться»
«механизм управления в моей стране весьма прост; когда бы при наших расстояниях, создающих трудности во всем, правление было сложным по форме, для него недостало бы головы одного человека» (Николай I, иб)
«Русские дорого бы дали, чтобы обзавестись прошлым в несколько веков!»
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ
«русский высший свет всю жизнь занят поисками модных образцов в дальних пределах; случается, русские ошибаются в своем выборе, и тогда из их промашки проистекает весьма странный вид изысканности — изысканность безвкусицы»
«беспрестанная озабоченность общественным превосходством других наций»
«кровь немцев, шведов, ливонцев, финнов — разновидности лопарей, спустившихся с полюса, — калмыков и иных татарских рас влилась в кровь славян»
«Знающие люди отнесли мятеж этот (декабристов, иб) на счет влияния тайных обществ, которые вели в России свою работу со времен союзнических кампаний во Франции и частых поездок русских офицеров в Германию»
«В России еще существует деспотизм, ибо в нем самая суть моего правления; но он отвечает духу нации» (Николай I, иб)
«собственное чистосердечие велит мне верить в искренность других — даже в искренность российского императора»
«Когда государь забавляется, он уже не кажется деспотом»
«Люди, что живут здесь (в Петербурге, иб), пришли из Азии»
«им кажется удобнее и проще презирать весь род человеческий без изъятия»
«/…/ буржуа, такие же рабы, как крестьяне, и крепостные-рабочие»
«В России вещи носят те же имена, что везде, но сами они совершенно иные»
«я не только не желаю еще расширять нашу территорию, но, напротив, хотел бы сплотить вокруг себя население всей России. Нищета и варварство — вот единственные враги, над которыми мне хочется одерживать победы; дать русским более достойный удел для меня важнее, чем приумножить мои владения» (Николай I, 14 лет до Крымской войны, иб)
«Император — единственный человек во всей империи, с кем можно говорить, не боясь доносчиков»
«По характеру, равно как и по убеждению, я аристократ и чувствую, что одна лишь аристократия может противостоять и соблазнам, и злоупотреблениям абсолютной власти. Без аристократии и от монархии, и от демократии не остается ничего, кроме тирании, а зрелище деспотизма будит во мне невольный протест и наносит удар по всем моим представлениям о свободе, что коренятся в сокровенных моих чувствах и политических верованиях»
«подданный, полагающий, будто у него есть права, в глазах деспота — бунтовщик»
«До нынешнего путешествия мои идеи касательно деспотизма были подсказаны наблюдениями, сделанными над австрийским и прусским обществом. Я и не предполагал, что государства эти только называются деспотическими, на самом же деле в них к исправлению государственных установлений служат нравы; я говорил себе: „Тамошние народы, которыми правят деспотически, кажутся мне счастливейшими на земле; стало быть, деспотизм, умеренный мягкостью обычаев, вещь вовсе не такая отвратительная, как утверждают наши философы“; я еще не знал, что такое сочетание абсолютного способа правления и нации рабов.
Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии»
«Искусства в Петербурге вымуштрованы и производят на заказ интермедии, годные для того, чтобы развлекать солдат в перерывах военных упражнений. Все это более или менее великолепно, устроено по-королевски, по-императорски… — но не увлекательно. Артисты здесь сколачивают богатство; вдохновение их не посещает, богатство и изысканность полезны для талантов, но действительно: необходимы им хороший вкус и свободомыслие публики, которая о них судит. Русские еще не достигли той точки в развитии цивилизации, когда возможно испытывать подлинное наслаждение от искусства. Энтузиазм их в этой области и поныне есть не что иное, как чистое тщеславие, одно из их притязаний. Пусть народ этот обратится к самому себе, прислушается к своему первородному гению, и — коли небо одарило его чутьем к искусствам, — он откажется от копирования и станет производить на свет то, чего от него ожидают Господь и природа»
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
«люди знающие и, следственно, почитаемые здесь злонамеренными»
«Русские — выходцы из сообщества племен, которые долгое время были кочевниками и всегда отличались воинственностью; они еще не вполне позабыли бивуачную жизнь. Все народы, недавно переселившиеся из Азии в Европу, стоят в ней лагерем, словно турки»
«из-за врожденной неорганизованности и нечистоплотности народа, живущего в этой стране, площади последние сто лет загромождены обломками всякой всячины и нечистотами любого свойства. Вся эта дрянь год за годом копится в русских городах, оспаривая притязания немецких государей, что мнят, будто воистину послужили просвещению славянских народов»
«если и есть у них вещи, какие называются городами и домами, то не потому, что эти вещи им нравятся или они ощущают в них нужду, но потому, что им говорят: их надобно иметь, либо, скорее, терпеть, дабы шагать в ногу с древними цивилизованными расами Запада»
«Бедные экзотические птицы, оказавшиеся в клетке европейской цивилизации, они — жертвы мании или, вернее сказать, глубоко рассчитанных устремлений честолюбцев-царей, грядущих завоевателей мира: те прекрасно знают, что прежде чем нас покорить, следует подражать нам всегда и во всем. Калмыцкая орда, что разбила лагерь в лачугах, окружив скопление античных храмов; греческий город, спешно возведенный для татар, словно театральные декорации, декорации блистательные, но безвкусные, призванные обрамлять собою подлинную и ужасную драму, — вот что сразу же бросается в глаза в Петербурге»
«Природа и история никак не затронули русскую цивилизацию; ничто в ней не вышло из почвы или из народа — прогресса не было, в один прекрасный день все ввезли из-за границы»
«русский находит вкус в рабстве»
«Надо побывать здесь, чтобы узнать, какие размеры может принимать презрение богатого человека к жизни бедняка, и понять, насколько малую ценность вообще имеет жизнь в глазах человека, обреченного жить при абсолютизме»
«на протяжении более чем столетия благовоспитанные русские — знать, ученые, власти предержащие, только тем и занимались, что клянчили идеи и искали образцов для подражания во всех обществах Европы»
«Гений азиатских народов, бродивших по Африке, вряд ли мог быть противен гению других восточных наций, только что осевших в Европе»
«Простите за шутку: мне часто приходит в голову, что было бы весьма предусмотрительно со стороны народов, наслаждающихся прекрасным климатом, поставлять русским топливо для доброго огня. Тогда бы северяне меньше жалели о солнце» (Намек на опасность завоевательных войн, которые Россия начнет вести, повинуясь извечной тяге северных народов на юг. Прим. 191)
«В них мало развита изобретательность, и чаще всего им не хватает механизмов, приспособленных для достижения нужной цели. Народ этот при всем его изяществе и талантах начисто лишен творческого гения»
«Они умны, но ум их подражательный /…/ такой ум все копирует, но ничего не в силах создать сам»
«У всякой угнетенной нации ум склоняется к поношению, сатире, карикатуре; за свое бездействие и унижение она мстит сарказмами»
«Русские по большей части издают неприятный запах, который ощущается даже издали. Люди светские пахнут мускусом, простонародье же — кислой капустой, луком и старыми смазными сапогами. Дух этот устойчив и неизменен»
«подавляющее же большинство их (простолюдинок, иб) на удивление уродливы и до отвращения нечистоплотны»
ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ
«он (император, иб) не говорит пахарю или торговцу: «Ты такой же, как я», но дает понять вельможе: «Ты такой же раб, как они; а я, ваш бог, равно недосягаем для всех вас»
«в России слова значат не то, что в других странах. Там, где недостает свободы, нет и истинного величия: в России есть люди титулованные, но нет людей благороднорожденных»
«представьте себе полудикий народ, который построили в полки, не дав ни образования, ни воспитания, и вы поймете, каково моральное и общественное состояние русского народа»
«Как воспользоваться административными успехами европейских наций, чтобы править шестьюдесятью миллионами человек на восточный лад, — вот задача, которую пытаются решить люди, стоящие во главе России, начиная с Петра I. Царствования Екатерины Великой и Александра лишь продлили вечное детство этой нации, которая и по сей день существует лишь на словах»
«Однажды московский губернатор /…/ написал ей, что никто не отдает детей в школы; императрица (Екатерина II, иб) отвечала в таких примерно словах: «Дорогой князь, не надо жаловаться, что у русских нет желания учиться; школы я учреждаю не для нас, а для Европы, во мнении которой нам надобно выглядеть пристойно; в тот день, когда крестьяне наши возжаждут просвещения, ни вы, ни я не удержимся на своих местах»»
«Между русскими и китайцами есть то сходство, что и те и другие вечно полагают, будто чужестранцы им завидуют; они судят о нас по себе»
«Под всякой оболочкой приоткрывается мне лицемерное насилие, худшее, чем тирания Батыя, от которой современная Россия ушла совсем не так далеко, как нам хотят представить. Повсюду я слышу язык философии и повсюду вижу никуда не исчезнувший гнет. Мне говорят: «Нам бы очень хотелось обойтись без произвола, тогда мы были бы богаче и сильней; но ведь мы имеем дело с азиатскими народами». А про себя в то же время думают: «Нам бы очень хотелось избавить себя от разговоров про либерализм и филантропию, мы были бы счастливей и сильней; но ведь нам приходится общаться с европейскими правительствами»»
«Страх в России замещает /…/ мысль»
«страх никогда не станет душой правильно устроенного общества»
«там, где нет свободы, нет ни души, ни истины»
«Мы у себя дома несчастны, однако чувствуем, что наше счастье зависит от нас самих; у русских же оно невозможно вовсе»
«По-моему, прежде чем принимать изъявления всенародной любви, следовало бы создать сам народ»
«Либо страну эту живописали до сих пор лишь те, кто по положению своему, по складу характера не мог быть независимым, либо же самые искренние умы, едва оказавшись в России, утрачивают свободу суждений»
«Да и что такое, в конце концов, эта толпа, которую окрестили народом и которую Европа почитает своим долгом простодушно расхваливать за ее почтительную короткость в обращении к своим государям? не обольщайтесь — это рабы рабов»
«Деспотизм выказывает себя открыто и независимо лишь по временам — когда у власти оказываются безумцы или тираны»
«попробуйте посоветовать отменить постепенно в России крепостное право, и вы увидите, что с вами сделают и что скажут о вас в этой стране»
«Прежде чем сравнивать наши два народа, подождите, пока ваш появится на свет»
«Одновременно мне на память приходил праздник, который я сам устроил в Севилье для простых людей; притом что было это при деспотическом правлении Фердинанда VII, истинная учтивость простонародья, свободного если не по закону, то по существу, доставила мне предмет для сравнения не в пользу русских»
«сама нация доселе — всего лишь афишка, наклейка для Европы»
«Торговцы, из которых составится когда-нибудь средний класс, столь немногочисленны, что не могут заявить о себе в этом государстве; к тому же почти все они чужестранцы»
«В стране, где нет правосудия, нет и адвокатов; откуда же взяться там среднему классу, который составляет силу любого государства и без которого народ — не более чем стадо, ведомое дрессированными сторожевыми псами?»
«чтобы примирить мягкость законоуложения и традиционно свирепые нравы, здесь поступают так: когда преступник приговорен к сотне и больше ударов кнута, палач, зная, что означает подобный приговор, третьим ударом из человеколюбия убивает несчастного. Но зато смертная казнь отменена!..»
«Тщетно искал я среди шести-семи тысяч представителей сей фальшивой русской нации, что толпились вчера вечером во дворце в Петергофе, хотя бы одно веселое лицо; когда лгут, не смеются»
«ведь я прибыл изучать эту страну в надежде найти здесь лекарство против болезней, которые грозят нам самим»
«Империя эта при всей своей необъятности — не что иное, как тюрьма, ключ от которой в руках у императора»
«Борьба же двух этих законных властей (наследственной и выборной, иб), где одна слепа как сама необходимость, а другая неуловима, словно страсть, порождает гнев тем более бурный, что у адвокатов обеих систем недостает решительных аргументов и они прибегают к одним и тем же понятиям, дабы прийти к прямо противоположным выводам»
«Петербург — это раскрашенная Лапландия»
«Люди в этой стране привыкли жить уныло потому, что сами почитают жизнь ни за что; каждый чувствует, что бытие его висит на ниточке, и каждый делает свой выбор, так сказать, с рождения»
ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ
«Для исконно русских он (польский коллаборационист, иб) вечно будет предметом зависти и у новых своих господ не вызовет иных чувств, кроме настороженности. Жизнь свою и здоровье он растратит в испытаниях, каким его подвергнут, дабы убедиться в его верности; а затем, в результате, если все наконец убедятся, что на него можно рассчитывать, его станут презирать именно потому, что на него рассчитывают»
«Человеку полувоспитанному никогда не придет в голову оставить гостя одного, чтобы сделать ему приятное /…/ Умение покинуть гостя, не повергая его в шок, есть вершина обходительности и высшее проявление гостеприимства»
«современные руины, возникшие благодаря скорее политике, чем времени. (руины замка в Ропше, где убили Петра III, иб) Однако вынужденное молчание, неестественное уединение, властвующее над этими проклятыми обломками, очерчивают перед нами как раз то, что хотелось бы скрыть; как и повсюду, официальная ложь здесь опровергается фактами; история — это волшебное зеркало, в котором народы, по смерти великих людей, оказавших самое большое влияние на ход вещей, видят бесполезные их ужимки. /…/ Правду не похоронишь вместе с мертвецами: она торжествует над боязнью государей и над лестью народов, ибо ни боязнь, ни лесть не в силах заглушить вопиющую кровь; правда являет себя сквозь стены любых темниц и даже сквозь могильные склепы; особенно красноречивы могилы людей великих /…/ мавзолеи государей, умеют хранить тайну о преступлениях, память о которых связана с памятью о покойном. Когда бы я не знал заранее, что дворец Петра III был разрушен, я мог бы об этом догадаться; видя, с каким рвением здесь стараются забыть прошлое, я удивляюсь другому: что-то от него все-таки остается»
«В кабаках матросы, не вовлеченные в мятеж, прилюдно упрекали гвардейцев в том, что те продали своего императора за кружку пива»
ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ
«Всякий несчастный случай считается здесь делом государственной важности — ведь это значит, что господь Бог забыл свой долг перед императором. Душа этого общества есть политическое суеверие, которое возлагает на государя заботу обо всех невзгодах слабых, терпящих от сильных, обо всех земных жалобах на то, что ниспослано небесами; когда мой пес поранится, он приходит за исцелением ко мне; когда Господь карает русских, они взывают к царю. Государь здесь ни за что не несет ответственности как политик, зато играет роль провидения, которое отвечает за все: таково естественное следствие узурпации человеком прав Бога»
«До сих пор я полагал, что дух человека уже не может больше обходиться без истины, как тело его не может обходиться без солнца и воздуха; путешествие в Россию вывело меня из этого заблуждения. Истина — потребность лишь избранных душ либо самых передовых наций; простонародье довольствуется ложью, потворствующей его страстям и привычкам; лгать в этой стране означает охранять общество, сказать же правду значит совершить государственный переворот»
«когда от меня скрывают хоть малость, мне видится уже не малость, а нечто гораздо большее»
«Вообразите, какое множество рассказов, споров, всяческого рода суждений, предположений, воплей вызвало бы подобное происшествие (массовая гибель людей в Балтийском море при попытке на лодках попасть на народный праздник в Петергофе, иб) в любой другой стране, и особенно в нашей! Сколько газет объявили бы, сколько голосов стали бы повторять, что полиция никогда не исполняет своего долга, что лодки скверны, лодочники жадны, что власти не только не избавляют от опасности, но, напротив, лишь усиливают ее, то ли по легкомыслию, то ли по скаредности /…/ А здесь — ничего!!! Царит молчание, которое страшнее самой беды!..»
«в Петербурге нет кафе, где можно было бы обсуждать газетные статьи, да и самих газет не существует»
«Кто скажет мне, до чего может дойти общество, в основании которого не заложено человеческое достоинство?»
«чтобы вывести здешний народ из ничтожества, требуется все уничтожить и пересоздать заново»
«Раб боится дурного настроения своего господина и изо всех сил старается, чтобы тот пребывал в спасительной веселости. Под рукой у взбешенного царя — кандалы, темница, кнут, Сибирь либо по крайней мере Кавказ, смягченный вариант Сибири»
«Россия — нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов человек в механических кукол, и теперь для того, чтобы воскреснуть и снова начать жить, они ожидают мановения волшебной палочки другого чародея»
«Русского простолюдина бьют в жизни так же часто, как и приветствуют»
«Дурное обхождение здесь упорядочено не хуже таможенных тарифов»
«Здесь уважают кастовое достоинство, но до сих пор никто не подумал ввести ни в законодательство, ни даже в обычай достоинство человеческое»
«А вот каково правосудие: чуть дальше на той же улице увидел я конного курьера, фельдъегеря либо какого-то иного ничтожнейшего правительственного чиновника; выскочив из своей кареты, подбежал он к одному из тех самых воспитанных кучеров и стал жестоко избивать его кнутом, палкой и кулаками, удары которых безжалостно сыпались тому на грудь, лицо и голову; несчастный же, якобы недостаточно быстро посторонившийся, позволял колотить себя, не выказывая ни малейшего протеста или сопротивления — из почтения к мундиру и касте своего палача; но гнев последнего далеко не всегда утихает оттого, что провинившийся тотчас выказывает полную покорность»
«чин и одеяние человека, наносившего удары, доставляли ему право избивать, не зная жалости, кучера фиакра, эти удары получавшего; стало быть, наказание было законным»
«Нация, которой управляют по-христиански, возмутилась бы против подобной общественной дисциплины, уничтожающей всякую личную свободу»
«Российский император, подобно Батыю или Тамерлану, обожествляется подданными; закон у русских — некрещеный»
«Ужас, нависающий над каждым, делает покорность удобной для всех: все, и жертвы, и палачи, полагают, что не могут обойтись без повиновения, которое только умножает зло — и то, что чинят палачи, и то, что терпят на собственной шкуре жертвы»
ПИСЬМО ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
«отречение есть доказательство душевной силы: отказаться по своей воле, прежде чем потерять по чужой — вот в чем кокетство старости»
«для этого несчастного народа император — это Господь Бог, это сама жизнь и сама любовь»
«вся жизнь человека свелась к надежде поклониться государю в благодарность за один его взгляд»
«Чин (штатский, по петровой «Табели о рангах», иб) — это нация, разделенная на полки, это военное положение, на которое переведено все общество, и даже те его классы, что освобождены от воинской службы»
«Петр Великий /…/ пришел однажды к мысли, что паства его чересчур много думает и чересчур независима; в стремлении устранить сию помеху — наиболее досадную для ума /…/ слишком узкого, чтобы осознать преимущества свободы, какую бы пользу ни приносила она нациям и даже правителям их, — сей великий мастер по части произвола, со своим глубоким, но ограниченным пониманием вещей, не придумал ничего лучшего, как поделить стадо, то есть страну, на различные классы, не зависящие от имени отдельного человека, его происхождения и славы его рода; так, чтобы сын самого знатного в империи вельможи мог быть причислен к низшему классу, а сын кого-нибудь из принадлежащих ему крестьян — возведен в один из первых классов, буде на то случится воля императора»
«чин — величайшее из творений Петра»
«Петр I обладал умом проницательным, но недальновидным. /…/ он не нашел ничего лучшего, как использовать приобретенную необъятную силу для того, чтобы с большей легкостью обезьянничать, копируя европейскую цивилизацию»
«русская нация, позже других взошедшая на великую сцену мира, гением своим избрала подражательство, а орудием — подмастерье плотника!» (Петра I, иб)
«Наследники сего законодателя (Петра I, иб) в римском сагуме за столетие добавили к беспомощной привычке подражать своим соседям еще и тщеславное намерение их покорить»
«у них есть чувство собственного достоинства — общественного, ибо человеческое достоинство /…/ в России неведомо»
«Из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира»
«Беспорядочное честолюбие /…/ может /…/ отбить у нации способность к суждению настолько, чтобы она пожертвовала свободой ради своей победы. Не знай я этой задней мысли, /…/ я бы почел историю России за необъяснимую загадку. Тут возникает главный вопрос: что такое эта мысль о завоевании, составляющая тайную жизнь России, — приманка ли, способная более или менее долго соблазнять грубый народ, или же в один прекрасный день ей суждено воплотиться в действительность?»
«с тех пор как я в России, будущее Европы видится мне в черном цвете»
««Русские лишены научного гения, — добавляют эти мыслители, («политические оптимисты», воображаемые оппоненты автора, иб) — в них никогда не проявлялась способность к творчеству; ум их от природы ленив и поверхностен, и если они и усердствуют в чем, то скорее из страха, чем из увлечения; страх придает им готовность пойти на все, набросать начерно что угодно, но он же и мешает им продвинуться далеко по какой бы то ни было стезе; гений, подобно геройству, по природе отважен, он живет свободой, тогда как царство и сфера действия у страха и рабства ограниченны — как и у посредственности, орудием которой они выступают. Русские /…/ более покорны, чем изобретательны, более склонны к религии, чем к философии, в них больше послушания, нежели воли, и мысли их недостает энергии, как душе их — свободы. Самое для них трудное и наименее естественное — это чем-то всерьез занять свой разум и на чем-то сосредоточить свое воображение, так, чтобы найти ему полезное применение; /…/ они смогут на какой-то миг одолеть всех с помощью меча, но никогда с помощью мысли; а народ, которому нечего передать другим народам, тем, кого он хочет покорить, недолго будет оставаться сильнейшим»
«меня /…/ обвиняют в том, что я преувеличиваю опасность /…/ уговаривая /…/ признать зло, покуда оно еще не стало непоправимым /…/ Я вижу этого колосса вблизи /…/ Мне представляется, что главное его предназначение — покарать дурную европейскую цивилизацию посредством нового нашествия; нам непрестанно угрожает извечная восточная тирания, и мы станем ее жертвами, коли навлечем на себя эту кару своими чудачествами и криводушием»
«Въезжая в Россию, надо свою свободную волю оставить вместе с паспортом на границе»
«вежливость здесь превращается в разновидность слежки»
«Русские до сих пор верят в действенность лжи»
«Большинством русских в их отношениях с жителями других стран движут дикая ревность и ребяческая зависть»
«здесь даже в дружбе есть что-то от слежки»
«русские покуда еще не просвещенные люди, но уже испорченные дикари»
«Петербург был возведен не так для России, как против шведов, и должен был стать всего лишь одним из морских портов, русским Данцигом; вместо этого Петр I выстроил для своих бояр ложу с видом на Европу; заперев в бальной зале своих скованных по рукам и ногам вельмож, он позволил им издали и с завистью взирать в лорнет на цивилизацию, усвоить которую им было запрещено: ведь заставлять копировать — значит мешать сравняться с оригиналом!»
«Петр Великий совершенно небрег человечностью, временем и природой /…/ заблуждение, отличающее упрямую и всевластную посредственность, другими словами, тиранию»
«у нас погибнет сто тысяч человек — а нам и дела нет: зато мы получим европейский город и станем называться великим народом»
«распорядок кружка, собиравшегося в Эрмитаже, и предназначался он для тех, кто был допущен царицей в сию обитель имперской свободы…
ПРАВИЛА, КОИХ СЛЕДУЕТ ДЕРЖАТЬСЯ ВЗОШЕДШЕМУ
/…/
- Оставьте все ссоры за дверью; прежде, нежели переступить порог Эрмитажа, все, что входит в одно ухо, следует выпустить в другое. Буде кто нарушит вышеуказанный распорядок и два человека будут тому свидетели, то за каждую провинность принужден будет выпить стакан простой воды (не исключая и дам); независимо от того, прочтет он вслух целую страницу из «Телемахиды» (поэма Тредиаковского); тот же, кто в протяжении одного вечера нарушит три статьи сего распорядка, обязан будет выучить наизусть шесть строк из «Телемахиды»»
ПИСЬМО ДВАДЦАТОЕ
«Чем провинился Коцебу? Его стали бояться, потому что он открыто выражал свои взгляды, а в России сочли, что не все они равно благоприятны в отношении установившегося здесь порядка вещей»
«Русские — знатоки по части осмотрительности и лжи»
«за мной следят, как следят здесь за всяким иностранцем»
«великолепная стекольная фабрика, потом громадные бумагопрядильни и еще множество других заводов, управляемых по большей части англичанами»
«Человека здесь ценят лишь по тому, в каких отношениях он состоит с властями»
«При всей необъятности этой империи мне в ней мало простора; тюрьма может быть и обширной — узнику всегда будет в ней тесно»
«Повсюду тот же вкус ко всему, что бьет в глаза»
«украсить дорогу естественнее и приятнее, чем убрать свой дом изнутри»
«все здесь живут тем, что внушают другим восхищение, а быть может, зависть»
«В России изобилие — предмет непомерного тщеславия; я же люблю великолепие, только когда оно существует не для видимости /…/ Нации украшателей и обойщиков не удастся внушить мне ничего, кроме опасения быть обманутым; ступая на эти подмостки, в это царство декораций, я испытываю одно-единственное желание — попасть за кулисы, мной владеет искушение приподнять уголок холщового задника. Я приезжаю, чтобы увидеть страну, — а попадаю в театр»
«в областях, прилегающих к столице, население некрасиво; собственно, его даже нельзя назвать русским, ибо здесь множество представителей финской расы, напоминающих лапландцев»
«их меховые шубы выглядят на каждом по-разному, у них есть свой стиль, но гораздо больше от них вони — ничего нет хуже нее, кроме разве господских духов»
«Народ этот внушает к себе участие, но не доверие»
«когда же крестьяне видят, что господа либо прислужники господ лгут чаще, чем они сами, то продолжают еще сильнее коснеть в хитрости и низостях»
«варварство раба обличает испорченность господина»
«я только простодушно произношу вслух то, что все здесь скрывают из осторожности»
«В этой стране нечистоплотно все и вся»
«неопрятность у северян, вечно запертых в доме, глубже и отвратительнее, чем у народов, живущих на солнце: девять месяцев в году русским недостает очистительного воздуха»
«Но что вам сказать о женщинах? Все те, что встречались мне до сих пор, выглядели отталкивающе. В этой своей поездке я надеялся увидеть хоть несколько красивых селянок. Однако здесь, как и в Петербурге, они толсты, низкорослы, а платье подпоясывают под мышками, повыше груди, которая свободно болтается у них под юбкой — омерзительное зрелище!»
«столь прочный союз чиновников и правительства внушал мне страх; с содроганием любовался я на молчаливый сговор начальников и подчиненных, имеющий целью истребить любые идеи и даже самые факты»
«вся страна здесь — та же тюрьма»
«здешний образ правления есть всего лишь лицемерная тирания»
«С тех пор как я попал в русскую государственную тюрьму и на себе испытал, насколько невозможно там говорить о вещах, ради которых, собственно, всякий иностранец и приезжает в подобные места, я говорю себе: за такой скрытностью непременно прячется глубочайшая бесчеловечность»
«режим, который основан на таком принуждении и требует для своего поддержания подобного рода средств, есть режим глубоко порочный»
«Россия исполняет свое предназначение — и этим все сказано. Если мерить величие цели количеством жертв, то нации этой, бесспорно, нельзя не предсказать господства над всем миром»
«они ненавидят нас — как всякий подражатель ненавидит образец, которому следует; пытливым взором они ищут у нас недостатки, горя желанием их найти»
«от одного вида его мундира происходит нечто невероятное»
«я никогда не стану восхищаться чудесами, сотворенными страхом»
«за вычетом супа, своеобразие которого переходило всякие границы»
«русские /…/ все вещи делают дурно, но не без роскоши»
«разве для русских важно, чтобы сделанная ими вещь служила по своему назначению? Во всех вещах они ищут лишь одного: известного внешнего изящества, кажущейся роскоши, показного богатства и величия»
ТОМ II
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ
«я не вижу никакой разницы между несправедливыми притязаниями народа-захватчика и грабежом разбойника! Единственное отличие преступлений народа от злодеяний отдельных людей в том, что одни приносят большое, а другие малое зло»
«худшая из нетерпимостей есть нетерпимость философская»
«несмотря на стояние на коленях и все внешние проявления набожности, в своих молитвах русские обращаются не столько к Богу, сколько к императору»
«в тяжелые минуты я вспоминаю о Сибири, этой необходимой пособнице московской цивилизации»
«Что станется, когда притеснители выселят из этого уголка земли, где еще недавно процветало рыцарство, цвет старой Европы, самых благородных и отважных ее сынов, в Татарию? Тогда они кончат набивать свой политический ледник и насладятся победой сполна: Сибирь станет царством, а Польша — пустыней»
«в стране, где расстояния, оторванность людей друг от друга, болота, леса и зимы заменяют тем, кто отдает приказания, совесть, а тем, кто эти приказания исполняет, — терпение»
«русская политика в конце концов растворила Церковь в Государстве, смешала небо и землю: человек, который смотрит на своего повелителя как на Бога, надеется попасть в рай единственно милостью императора»
«Все жестокости, все беззакония, творимые той и другой стороной, — предвестие развязки, и, видя их, можно представить себе, какова она будет. Но в народе, который так угнетают, страсти долго кипят, прежде чем происходит взрыв; опасность час от часу приближается, зло не отступает, кризис запаздывает; быть может, даже наши внуки не увидят взрыва, но мы уже сегодня можем предсказать, что он неизбежен»
«Несчастная страна, где всякий иноземец кажется толпе угнетенных спасителем и олицетворяет правду, гласность, свободу в глазах народа, лишенного всех этих благ!»
«краснейте, ибо тот, кто не восстает всеми силами против политики страны, где творятся подобные несправедливости и где смеют утверждать, что они необходимы, является /…/их соучастником и несет за них ответственность»
«Прощение было бы опасным уроком для столь черствого в глубине души народа, как русский. Правитель опускается до уровня своих дикарей подданных; он так же бессердечен, как они, он смело превращает их в скотов, чтобы привязать к себе: народ и властитель состязаются в обмане, предрассудках и бесчеловечности. Отвратительное сочетание варварства и малодушия, обоюдная жестокость, взаимная ложь — все это составляет жизнь чудовища, гниющего тела, в чьих жилах течет не кровь, а яд: вот неизбежная сущность деспотизма!..»
«дети каторжников тоже каторжники и не нуждаются в образовании» (ответ Николая I жене декабриста княгине Трубецкой на просьбу предоставить возможность хоть как-то образовать детей, иб).
«отмените хотя бы ложь, которая царит во всем, искажает и отравляет все у вас, — и вы тем самым сделаете довольно для блага человечества»
«Родные ссыльных, семья Трубецких, родовитая знать, живут в Петербурге и бывают при дворе!!! Вот дух, достоинство, независимость русской аристократии. В этой империи насилия страх оправдывает все!..»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ
«русские считают, что их удел — творить насилие»
«Едва выбившись из грязи, человек тотчас получает право, более того, ему вменяется в обязанность помыкать другими людьми и передавать им тумаки, которые сыплются на него сверху; он причиняет зло, дабы вознаградить себя за притеснения, которые терпит сам. Таким образом дух беззакония спускается вниз по общественной лестнице со ступеньки на ступеньку и до самых основ пронизывает это несчастное общество, которое зиждется единственно на принуждении, причем на принуждении, заставляющем раба лгать самому себе и благодарить тирана; и из такого произвола, составляющего жизнь каждого человека, рождается то, что здесь называют общественным порядком, то есть мрачный застой, пугающий покой, близкий к покою могильному; русские гордятся, что в их стране тишь да гладь. Раз человек не захотел ходить на четвереньках, надо же ему чем-нибудь гордиться, хотя бы ради того, чтобы сохранить свое право на титул человеческого создания…»
«Если бы мне сумели доказать, что несправедливость и насилие нужны для важных политических целей, я заключил бы отсюда, что патриотизм вовсе не гражданская добродетель, как утверждали доселе, но преступление против человечества»
«Неужели меня станут убеждать, что надо веками зарывать останки этого человеческого скота в землю, дабы удобрить почву, прежде чем на ней вырастут поколения, достойные той славы, которую Провидение обещает славянам?»
«чего ждать от народа льстецов, которому льстит его государь? Вместо того, чтобы поднять народ до себя, он сам опускается до его уровня»
«Относитесь с суровостью к тем, кто употребляет свою власть во зло, и со снисхождением к тем, кто страдает, и вскоре вы преобразите ваше стадо в нацию…»
«Вы хотите править всей землей, как то бывало встарь, путем завоевания; вы утверждаете, что с оружием в руках покорите все страны, какие захотите, и потом станете притеснять весь остальной мир. Вы мечтаете подчинить себе все и вся, это и безумно, и безнравственно»
«вера /…/ это единственный свет, который нужен существу, /…/ самой природой обреченному на сомнение»
«несправедливость здесь просто носится в воздухе»
«Зрелище этого общества, все пружины которого оттянуты, как у готового к бою орудия, /…/ страшно»
«если в отравленном тиранией воздухе я задыхаюсь, если ложь вызывает мое негодование, значит, я родился для чего-то другого, потребности моей натуры слишком благородны для обществ, подобных тому, какое я наблюдаю здесь, и я создан для лучшей доли»
«крестьяне меньше всех страдают от отсутствия свободы; они больше всех порабощены, но зато у них меньше тревог»
«единомыслие и незыблемость устоев вознаграждают за самое бесстыдное угнетение»
«Укрепление мощи москвитян принесло цивилизованному миру лишь страх нового вторжения да образец безжалостного и беспримерного деспотизма, /…/. И будь еще этот народ счастлив!.. Но ведь он первый пал жертвой честолюбия, которое питает гордыню его господ»
«они (дома крестьян, иб) похожи на солдатские времянки, только в солдатских времянках не так грязно»
«Слово «жительствовать» предполагает благоустройство, домашность, неведомые этому народу»
«Но не только крестьянки ходят неприбранными. Я видел русских дам, которые путешествуют в самом неприглядном виде. /…/ в гостинице /…/ феи обернулись ведьмами. Вообразите себе юных особ, которых вы видели прежде в свете и которые вдруг явились вашему взору в костюме Золушек, хуже того, в мятых полотняных косынках сомнительной белизны, без шляп и чепцов, в перепачканных платьях, с замусоленными, похожими на тряпки платками на шее, в старых, стоптанных башмаках /…/ путешественниц сопровождала многочисленная прислуга. /…/ челядь, мужчины и женщины, выряженные в старье и рванье, еще более мерзкое, чем у хозяек»
«славянские народы до сих пор живут, как на бивуаке, они еще не усвоили, что для сна нужна особая мебель; европейская кровать кончается на Одере»
«Все леса, какие я видел здесь доселе, лишены деревьев. Их называют лесом, но на самом деле это заросли кустарника, топкие и сирые, над которыми кое-где возвышаются неказистые сосны да редкие березы, чья чахлая поросль только мешает обрабатывать землю»
«На равнинах не видно вдаль, потому что всегда что-нибудь мешает; куст, урочище, дворец скрывают от глаз просторы вместе с завершающей их линией горизонта. Впрочем, ни один пейзаж здесь не запечатлевается в памяти, ни один ландшафт не привлекает взора; никаких живописных очертаний, ровные участки редки, лишены разнообразия, ничем не пересекаются, поэтому они все совершенно одинаковы»
«Когда Торжок неожиданно встает перед взором путешественника, едущего из Петербурга, он производит впечатление лагеря, разбитого посреди пшеничного поля»
«он (смотритель на станции, иб) говорил с весьма серьезным видом и /…/ считал совершенно естественным, что в стране, где государь — это все, царь имеет в своем распоряжении целую дорогу. Король, который говорил «Франция — это я» , останавливался, чтобы пропустить стадо овец, и во времена его правления любой путник, пеший или конный, любой крестьянин, шедший по дороге, повторял принцам крови, которых встречал по пути, нашу старую поговорку: «Дорога принадлежит всем»; важны не столько сами законы, сколько способы их применения.
Во Франции нравы и обычаи всегда смягчали политические установления; в России они, наоборот, ужесточают их, и это приводит к тому, что следствия становятся еще хуже, чем самые принципы»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ
«нравы народов Востока и Запада, несовместимые по своей природе и притом нераздельно слившиеся друг с другом в полуварварском обществе, где порядок держится на страхе, — это зрелище можно увидеть лишь в России»
«Общественное, умственное и политическое положение России в настоящий момент — результат и, так сказать, резюме царствования Ивана IV, которого сами русские прозвали Грозным, Петра I, которого люди, кичащиеся своим подражанием Европе, прозвали Великим, и Екатерины II, которую народ, мечтающий о мировом господстве и заискивающий перед нами в ожидании, пока он сможет нас завоевать, обожествляет»
«Тяга к подражанию в них так сильна, что они простодушно обижаются, когда слышат, что их страна не похожа ни на какую другую: своеобычность, которая кажется нам достоинством, представляется им пережитком варварства; они воображают себе, что, не поленившись приехать на край света, чтобы посмотреть на них, мы должны безмерно обрадоваться, найдя за тридевять земель от дома дурное подражание тому, что мы покинули из любви к переменам»
«занятие это (качели, иб) тихое и спокойное — такие развлечения под стать народу, в котором страх воспитал осторожность»
«ловкость присуща русским во всем, в том числе и в воровстве»
«привычка брать все, что плохо лежит, не мешает тем же самым людям быть очень набожными»
«Не было ни одного перегона, когда бы мой ямщик не перекрестился раз двадцать при виде каждой, даже самой маленькой часовенки; затем, так же исправно соблюдая долг вежливости, он снимал шапку, приветствуя всех встречных извозчиков /…/ Отдав дань приличиям, мы приезжали на почтовую станцию, где неизменно оказывалось, что набожный и учтивый плут, запрягая либо распрягая лошадь, что-нибудь да стащил: сумку с инструментами, кожаный ремень, чехол для чемодана, на худой конец свечу от фонаря, гвоздь, болт; у них не принято возвращаться домой «с пустыми руками»
«мой фельдъегерь безжалостно обсчитывал ямщиков, пользуясь тем, что я еще в Петербурге выдал ему все деньги вперед, в том числе и плату за лошадей»
«в стране, где власть имущие считают самую обыкновенную честность законом, который годится лишь для того, чтобы управлять мещанами, но никак не распространяется на их собственное сословие»
«Для нас, — говорила она («одна знатная дама» – собеседница автора, иб), — совершенно немыслим ваш общественный строй; меня уверяют, что нынче во Франции самого знатного вельможу могут посадить в тюрьму за двести франков долга; это возмутительно»
«В России существует целая сеть женской дипломатии, и Европа, быть может, недооценивает этот особый способ влиять на политику. Благодаря своей армии двойных агентов, политических амазонок, чье оружие — тонкий мужской ум и коварные женские речи, русский двор собирает сведения, получает донесения и предупреждения, которые в случае огласки пролили бы свет на множество тайн, разъяснили бы многие противоречия, обнаружили бы много низостей»
«мы печемся о них и об их семьях (о крестьянах, иб) /…/ они уверены, что у них и их потомков будет все, что им нужно, и в сто раз меньше достойны жалости, чем ваши свободные крестьяне»
«если у них нет никаких забот, то нет и никакой собственности, а следовательно, ни привязанностей, ни счастья, ни нравственного чувства — никакого противовеса материальным тяготам жизни; ибо общественного человека формирует частная собственность, на ней одной зиждется семья»
«в такой стране, как Россия, варварство носится в воздухе»
«человек, очерствевший от вечного торжества несправедливости, теряет совесть»
«Одни говорят: «русский народ кроток»; на это я отвечу: «В том нет никакой его заслуги, это всего лишь привычка повиноваться…»»
«Когда Церковь отказывается от свободы, она утрачивает моральную силу; будучи сама рабой, она порождает только рабство»
«В России еще и поныне почтение к власти — единственная движущая сила общества»
«не торопиться — значит лишиться уважения; в этой стране для пущей важности надо делать вид, будто спешишь»
«В России деспотизм на троне, но тирания — везде»
«Русский барин, который в приступе ярости не забил насмерть своего крепостного, заслуживает похвал, он поступил гуманно, меж тем как француз, который не вступился за жеребенка, проявил жестокость»
«картина страны, где природа не создала ничего, а искусство произвело только наброски да копии»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ
«в 1730 году Вебер насчитал в Москве тысячу пятьсот церквей и /…/ в те времена местные жители хотели довести это число до тысячи шестисот»
«при наследниках Чингисхана Азия в последний раз ринулась на Европу; отступая, она топнула ногой — и на земле появился Кремль!
Государи, которые владеют нынче этим священным прибежищем восточного деспотизма, считают себя европейцами, потому что изгнали из Московии калмыков, своих братьев, тиранов и учителей; не в обиду им будь сказано, никто не был так похож на ханов из Сарая , как их противники и последователи, московские цари, позаимствовавшие у них все, вплоть до титула. Русские называли татарских ханов царями»
«Сие имя не есть сокращение латинского Caesar, как многие неосновательно думали, но древнее восточное, которое сделалось у нас известно по славянскому переводу Библии и давалось императорам византийским, а в новейшие времена ханам монгольским, имея на языке персидском смысл трона или верховной власти; оно заметно также в окончании собственных имен монархов ассирийских и вавилонских: Фаллассар, Набонассар и проч.» (Карамзин. Т. 6. Гл. 7.)
«Вы желаете узнать, какой ценой добилась она (госпожа Говард, хозяйка единственной чистой гостиницы в России, иб) чистоты, ведь чистота /…/ в России же — настоящее чудо? Она построила во дворе отдельный флигель, и русские слуги спят там. Эти люди входят в главное здание лишь по приказанию хозяев. Госпожа Говард идет в своих предосторожностях еще дальше. Она не принимает почти никого из русских»
«под стенами Кремля, этой гигантской горы, созданной во имя тирании руками рабов»
«Если б великан, который зовется Российской империей, имел сердце, я сказал бы, что Кремль — сердце этого чудовища: но сердца у России нет, значит, Кремль— ее голова…»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ
«Наследие сказочных времен, когда всюду безраздельно властвовала ложь: тюрьма, дворец, святилище; крепостной вал для защиты от иноземцев, укрепленный замок для защиты от черни, оплот тиранов, тюрьма народов — вот что такое Кремль!»
«Страх человека всемогущего — самое ужасное, что есть в этом мире»
«все обличает беспорядок и произвол, все выдает постоянную тревогу странных созданий, которые обрекли себя на жизнь в этом фантастическом мире, за свою безопасность. Но эти бесчисленные памятники гордыни, прихоти, сластолюбия, славы, благочестия, несмотря на кажущееся разнообразие, выражают одну-единственную мысль, которая подчиняет себе все: эта мысль — вечный страх, порождающий воинственность. Кремль бесспорно есть творение существа сверхчеловеческого, но злобного. Прославление рабства — такова аллегория, запечатленная в этом сатанинском памятнике, столь же необычном для зодчества, сколь видения апостола Иоанна необычны для поэзии: это жилище под стать действующим лицам Апокалипсиса»
«Эти громадные столбы, эти всевозможные главки — пирамидальные, круглые, остроконечные, но всегда отдаленно напоминающие человеческое лицо, — возвышаются над городом и страной»
«Жить в Кремле — значит не жить, но обороняться»
«чудовище, деспотизм, который построил себе в Москве цитадель: Кремль»
«(Кремль, иб) скопище тюрем, пышно именуемых дворцами и соборами. Впрочем, русские зря стараются: как ни исхитряйся, а тюрьма все равно тюрьма»
«эта красота наводит ужас»
«На земле нет и не будет ни шедевра деспотизма, равного Кремлю, ни народа такого суеверного и терпеливого, каким был народ Московии в легендарное царствование своего тирана»
«неизбежные опустошения, которые произвел в душе русского народа абсолютный произвол; прежде всего это дикое пренебрежение к святости данного слова, к истинности чувств, к справедливости поступков; затем это торжествующая во всех делах и сделках ложь, это все виды бесчеловечности, недобросовестности и обмана, одним словом, притупление нравственного чувства»
«из всех ворот Кремля выходят пороки и заполоняют Россию»
«Другие народы терпели гнет, русский народ его полюбил; он любит его по сей день»
«Он (Кремль, иб) не радует взор, но внушает страх. Он не прекрасен, он ужасен, ужасен, как царствование Ивана IV»
«преступление состоит не только в том, чтобы творить несправедливость, но и в том, чтобы ее терпеть; народ, который, провозглашая смирение первейшей добродетелью, завещает потомкам тиранию, пренебрегает собственными интересами; более того, он не исполняет своего долга»
«нынешние русские — достойные потомки подданных Ивана IV»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЕ
«предмет, ставящий в тупик философа, вечный источник изумления и опасных раздумий, — действие, которое оказала эта беспримерная тирания (Ивана «грозного», иб) на истребляемый народ; жертвы не только не восстали против деспотической власти, но, напротив, прониклись к ней безграничным почтением»
«Иван IV /…/ после кончины был оплакан всеми подданными без исключения, в том числе и детьми убиенных им жертв»
«они научились находить предмет для восхищения даже в бесстыдстве своих правителей; политическая покорность сделалась для русских культом, религией. Насколько мне известно, нет другой страны, где бы жертвы боготворили своих палачей!.. Разве римляне падали к ногам Тиберия или Нерона, умоляя их не отрекаться от абсолютной власти и по-прежнему жечь и грабить Рим, проливать кровь его жителей и бесчестить их детей?»
«трусость его (Ивана «грозного», иб) возрастала одновременно с жестокостью, ибо у него, как почти у всех злодеев, бесчеловечность являлась следствием страха. До конца дней своих он не мог забыть о том, что претерпел в юности, — о деспотизме бояр. Их распри угрожали его жизни в ту пору, когда он был слишком слаб, чтобы постоять за себя; кажется, будто в зрелом возрасте им овладело единственное желание — отомстить за отроческую беспомощность»
«Он (Иван «грозный», иб) приговаривает к ссылке или к смерти этих преступников, замахнувшихся на самодержавную власть, этих министров, имевших наглость долгое время почитать себя мудрее царя, — и вся нация соглашается с приговором»
«Поклонение самому себе со всеми вытекающими из него последствиями — вот на чем, с согласия всей России, зиждились государственная политика царя и его правосудие. Несмотря на свои злодеяния, Иван IV был любимцем нации; повсюду, кроме Московии, на него смотрели бы как на чудовище, извергнутое адом»
«Он заставляет сыновей казнить… собственных отцов!.. И находятся такие, кто соглашается!!! Оказывается, любовь к жизни может заставить человека убить того, кто ему эту жизнь даровал»
«Русские отточили страх до того, что он принял форму любви»
«люди боятся анархии, иначе говоря, русские предвидят миг, когда им больше не удастся избегать свободы и придется думать и желать самостоятельно на благо самим себе; придется показать себя мужчинами и, что гораздо труднее, гражданами: то, что составило бы счастье другого народа, приводит этот в отчаяние»
«затравленная /…/ Россия, не помня себя, падает к ногам Ивана, которого боится меньше, чем самой себя; она молит этого неотвратимого победителя принять окровавленный венец и скипетр, она подбирает их с земли и вручает ему, выпрашивая у него дозволения вновь склонить голову под тем железным ярмом, которое ей никогда не надоест носить»
«Когда человек смиряет гордыню, это — благо, когда он любит рабство, это — зло; религия укрощает, рабство унижает; между ними такая же разница, как между святостью и зверством»
«(русские, иб) почитают за добродетель принести все, что имеют, в жертву империи… ненавистной империи, чье существование зиждится исключительно на пренебрежении человеческим достоинством!!! Ослепленные монархическим идолопоклонством, преклонив колени перед политическим кумиром, которого они сами же и изваяли, русские, как в наш век, так и в век Ивана, забывают, что для человечества, включая и славян, уважение к истине и справедливости важнее судьбы России»
«долготерпение жертв пугает меня даже больше, чем неистовость тирана. /…/ как бы ни изменялись обстоятельства, те же взгляды русские исповедуют по сей день, так что, роди русская земля второго Ивана IV, все повторилось бы вновь»
«русские с отвагой и низостью людей, алчущих господства над миром, в слезах молят Ивана, чтобы он продолжал править ими/…/ и чтобы он сохранил тот порядок, который вызвал бы ненависть у любого другого народа, не опьяненного фанатическим предчувствием грядущей славы»
«для русских действовать по собственному усмотрению — такое страшное испытание, о каком они с их подлым патриотизмом боятся даже помыслить: ведь следствием этого испытания не может не стать хаос, гибельный для империи рабов. В низости, достигшей подобных пределов, есть нечто величественное; это — /…/ залог нерушимости Государства»
«народ, мечтающий о рабстве, как другие мечтают о свободе, народ, алчущий собственной крови и готовый умереть ради забавы государя»
«последствия этого помрачения ума (эпоха Ивана «грозного», иб) не изжиты и по сей день»
«Иоанн много рассуждал о должности венценосцев блюсти спокойствие держав, брать все нужные для того меры — о кратковременности жизни о необходимости видеть далее гроба» (Карамзин. Т. 9. Гл. 2.)
«не знать ни отца ни матери, знать единственно государя» (требование к опричнику, иб)
«Даже стыд — та кара, что последней настигает нации, изменившие самим себе, не отверзает русским глаза!..»
«Иван IV мог бы порадоваться твердости Петра I и Екатерины II»
«разница между прошлым и настоящим этой страны не так велика, как кажется»
«Отвага — не что иное, как очень сильный страх»
«Я много раз слышал, что безумие — наследственная болезнь членов русской императорской фамилии: на мой взгляд, те, кто так говорят, просто льстят Романовым. Я полагаю, что виной всему не дурное здоровье индивидов, а порочное устройство самого общества»
«Но сии люди, — пишет историк ливонский (Карамзин. Т. 9. Гл. 4. Историк ливонский — Христиан Кельх (1657–1710), автор «Истории Лифляндии» (1695)), — ни от казней, ни от бесчестия не слабели в усердии к их монарху. Представим достопамятный случай. Чиновник Иоаннов, князь Сугорский, посланный (в 1576 году) к императору Максимильяну, занемог в Курляндии. Герцог, из уважения к царю, несколько раз наведывался о больном чрез своего министра, который всегда слышал от него сии слова: жизнь моя ничто: лишь бы государь наш здравствовал! Министр изъявил ему удивление. «Как можете вы, — спросил он, — служить с такою ревностию тирану?» Князь Сугорский ответствовал: «Мы, русские, преданы царям, и милосердым, и жестоким». В доказательство больной рассказал ему, что Иоанн незадолго пред тем велел, ЗА МАЛУЮ ВИНУ, одного из знатных людей посадить на кол; что сей несчастный жил целые сутки, в ужасных муках говорил с своею женою, с детьми и беспрестанно твердил: Боже! помилуй царя!.. То есть (добавляет от себя Карамзин) россияне славились тем, чем иноземцы укоряли их: слепою, неограниченною преданностью к монаршей воле в самых ее безрассудных уклонениях от государственных и человеческих законов».
«Не боюся смерти: боюся только опалы» (Один из любимцев Иоанновых, Василий Грязной. Карамзин. Т. 9. Гл. 4.)
«Для России Ливония была воротами в Европу. Она была для русских тем, чем стал сегодня Константинополь»
«русские и не умеют быть человечными»
«Иван — идеальный тиран. Кремль — идеальный дворец тирана»
«Начну с извинений, которые Карамзин счел своим долгом принести деспотической власти после того, как осмелился изобразить власть тираническую; смесь отваги и боязни, заметная в этом фрагменте, /…/ внушила мне, восхищение, смешанное с состраданием к историку, которому обстоятельства до такой степени препятствуют изъяснять свои мысли»
«за прошедшие годы, а особенно в продолжение нынешней войны (Крымской, иб) тирания вновь воскресла в России и сделалась, пожалуй, еще ужаснее, нежели в царствование Павла I»
«(Иван IV, иб) разгадав тайны самодержавия, сделался как бы земным Богом для россиян, которые с сего времени /…/ начали удивлять все иные народы своею беспредельною покорностию воле монаршей» (Карамзин. Т. 6. Гл. 7)
«Иоанн оставил государство, удивительное пространством, сильное народами, еще сильнейшее духом правления, то, которое ныне с любовию и гордостию именуем нашим любезным отечеством» (Карамзин. Т. 6. Гл. 7.)
«Явное сходство панегирика славному правителю с приговором извергу позволяет оценить, насколько смутны идеи и чувства, владеющие лучшими русскими умами. В этом неразличении добра и зла — напоминание о том, как велика пропасть, отделяющая Россию от Европы.
Истинным основателем Российской империи в том виде, в каком она существует и поныне, был именно Иван III»
«Все государство, — говорил он (Петр I, иб), — заключено в государе, все в государстве должно совершаться на благо ему, абсолютному и деспотическому монарху, который не обязан давать отчет в своих деяниях никому, кроме Бога! — Поэтому всякое оскорбление его особы, всякое непристойное суждение о его поступках и намерениях должны караться смертью»
Прим 136 к этому пассажу: «Артикул 20 («Артикул воинский», 1716 г., иб) гласит: «Кто против его величества особы хулительным словом погрешит, его действа и намерения презирать и непристойным образом в том рассуждать будет, оный имеет живота лишен быть и отсечением главы казнен. Толкование. Ибо его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен, но силу и власть имеет, свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять…»
«де Сегюр пишет: «В сентябре 1716 года царевич Алексей, желая спастись от нарождающейся русской цивилизации, ищет убежища в лоне цивилизации европейской. Он отдает себя под покровительство Австрии и тайно поселяется с любовницей в Неаполе»
«Генерал Глебов, уличенный в любовной связи с бывшей царицей, посажен на кол посреди эшафота, в четырех углах которого выставлены на всеобщее обозрение головы одного епископа, одного боярина и двух сановников , колесованных и обезглавленных в тот же самый день. Этот ужасный эшафот в свой черед окружен кольями, на которые насажены головы более чем пяти десятков священников и других граждан»
«Петр упорно искал и находил заговоры там, где их не было»
«Жителям города (Москвы, иб) предписывалось под страхом смерти шпионить за соседями и доносить на них»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ
«Для меня Кремль — это /…/ вся Россия!»
«крестятся без устали; все эти действия совершаются посреди улицы с проворством и беззаботностью, обличающими не столько благочестие, сколько привычку»
«империю осмотрительности и безмолвия» (Россию, иб)
«Множество луковиц-куполов, среди которых не найти двух одинаковых, блюдо с фруктами, дельфтская фаянсовая ваза, полная ананасов, в каждый из которых воткнут золотой крест» (храм Василия Блаженного, иб)
«богомольцы попадают внутрь храма — тесного, жалкого, ничтожного» (храм Василия Блаженного, иб)
«Государь этот, оставаясь, как вы сейчас поймете, верным себе, отблагодарил архитектора, украсившего Москву, по-своему: он приказал выколоть бедняге глаза, дабы тот никогда уже не смог создать второго такого храма.
Не преуспей несчастный в строительстве, его бы наверняка посадили на кол, однако результат его трудов превзошел все ожидания великого монарха, поэтому несчастный всего-навсего лишился глаз: обнадеживающая перспектива для художников!»
«холодное и пошлое подражание античности» (Оружейная палата, иб)
«страх — первый чудотворец!»
«Что за удивительное путешествие я совершил: в две недели отдалился от Европы на четыре столетия!»
«у нас в средние века чувство собственного достоинства было развито куда больше, чем в России сегодня. У нас хитрые и двуличные государи, правившие Россией из Кремля, никогда не заслужили бы имени великих».
«Великий князь Московский в старые времена должен был оказывать татарам такой почет: когда от них прибывали послы, он выходил к ним навстречу пешком и предлагал им чашу с кобыльим молоком (этот напиток они почитают самым сладостным), а если, выпивая его, они проливали хоть несколько капель на конскую гриву, он обязан был слизать их языком» Монтень, Опыты, I, 48 («О боевых конях»)»
«правители России отнюдь не без причины скрывают русскую историю от русских»
«не думаю, что в Западной Европе нашелся бы хоть один король, способный обесчестить монархическую власть принятием таких условий, на каких с разрешения повелителей-татар правили своей страной в XIII, XIV и XV столетиях московские великие князья»
«между независимыми славянами и русскими, которых три века рабского существования приучили повиноваться тирании, пролегла пропасть, а у обоих этих народов нет, по правде сказать, ничего общего»
«Петр же, живший в столетии XVIII, по причине своего ложного представления о способах совершенствования нации, сделался не кем иным, как данником иностранных держав, подражателем голландцев, с дотошностью варвара копирующим чужую цивилизацию»
«Только император Наполеон с его колоссальным тщеславием мог разглядеть смешную сторону в этой катастрофе (московской кампании, иб), которую народы мира будут до скончания веков вспоминать с содроганием и которая вот уже три десятка лет отвращает европейские державы от войны»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ
«По правде говоря, наслаждение, которое доставляет вид Москвы, — низшего сорта: этот город не является детищем гения, и знатоки не находят в нем ни одного памятника, достойного внимательного изучения»
«чем меньше знаешь русского, тем любезнее его находишь»
«Я /…/ предвижу серьезные политические следствия, какие может иметь для Европы желание русского народа перестать зависеть от промышленности других стран»
«Предметы разногласий (между католиками и православными, иб) столь ничтожны, что споры могут продолжаться лишь благодаря невежеству сторон»
«Вместо того чтобы заниматься серьезными исследованиями, я — за неимением документов — забавляюсь, рассматриваю лица простолюдинов, их полувосточные, получухонские наряды»
«в 1814–1815 годах командиры, выводя свои отряды за пределы отечества, говорили казакам: Убивайте как можно больше врагов, уничтожайте противника, ничего не опасаясь. Погибнув в бою, вы через три дня возвратитесь домой, к женам и детям; вы воскреснете во плоти и крови, душой и телом; чего вам бояться?
Люди, привыкшие почитать приказы офицеров за волю Бога Отца, понимали эти обещания буквально; вы знаете, как отважно они сражались: до тех пор, пока возможно было избежать опасности, они удирали, как последние мародеры, но, увидев, что гибель неминуема, встречали ее как настоящие солдаты»
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ
«За последние два дня я видел множество достопримечательностей: прежде всего татарскую мечеть. Победители отправляют сегодня религиозную службу в укромном уголке столицы побежденных — христиан, которые в плату за свою терпимость имеют свободный доступ в святилище магометан»
«Вся Россия, нация-дитя, — не что иное, как огромный коллеж; здешняя жизнь напоминает военное училище, с той лишь разницей, что учеба длится до самой смерти»
«русские вельможи /…/ пышность /…/ принимают за цивилизацию, мишуру за элегантность, из всего этого я делаю вывод, что они еще более невежественны, чем мы думаем»
«преподавая московским боярам и купцам мелочную науку общежительности, этот великий воспитатель своего народа (Петр I, иб) сам опускался до подлейших занятий, вплоть до ремесла палача; ему случалось собственноручно отрубать в течение одного вечера более двадцати голов, а затем хвастать своею ловкостью; он гордился той беспримерной жестокостью, с какой покарал виновных, но потому еще более несчастных стрельцов: этот-то достойный наследник Иванов наставлял русских, его они почитали как бога, в нем видели непревзойденный образец русского монарха — и все это немногим более ста лет назад, в то самое время, когда в Париже представляли «Гофолию» и «Мизантропа»»
«Жизнь ровная, покойная, посвященная частным привязанностям и радостям умной беседы, им (русским вельможам, иб) бы скоро наскучила»
«здесь общество родилось одновременно со злоупотреблениями»
«Трудятся они не для того, чтобы принести пользу окружающим, но для того, чтобы получить вознаграждение, огонь созидания в их груди не горит, воодушевления, рождающего возвышенные плоды, они не ведают, чувства, не требующие иных оценок и иных наград, кроме тех, что исходят из собственного сердца творца, им неизвестны. Лишите их таких движителей, как корысть, страх или тщеславие, и они предадутся бездействию; в изящных искусствах они выказывают себя рабами, прислуживающими во дворце; священное одиночество гения им недоступно; чистая любовь к прекрасному их не насыщает.
С их свершениями в сфере практической дело обстоит точно так же, как с их творениями в мире мысли: там, где бал правит хитрость, благородство кажется обманом.
Величие души /…/ не нуждается в наградах; однако, ничего не требуя, великая душа ко многому обязывает, ибо стремится сделать людей лучше: в России же она сделала бы их хуже, ибо здесь великодушие почитают притворством. У народа, ожесточенного постоянным страхом, милосердие слывет слабостью; с таким народом можно справиться, лишь запугивая его; неумолимая суровость ставит его на колени, мягкость же, напротив, позволила бы ему поднять голову; его нельзя убедить, но можно принудить к покорству, он не умеет быть гордым, но может становиться дерзким: он бунтует против снисходительной власти и повинуется безжалостной, ибо принимает злобу за силу»
«Все путешественники обвиняют их в непостоянстве; упрек этот более чем основателен: стоит русским проститься с вами, и они тотчас же вычеркивают вас из сердца; я объясняю этот изъян не только их легкомыслием и ветреностью, но и недостатком образованности»
«В этой стране все умы затянуты в одинаковый мундир»
«В физическом отношении климат, в нравственном — правительство истребляют в этих краях всех слабых и немощных; все, кто не отличается ни могучим телосложением, ни тупым умом, гибнут; выживают лишь скоты /…/ промежуточные стадии между тираном и рабом, безумцем и скотом русским неведомы»
«они думают, что, все презирая, над всем возвысятся; их похвалы суть оскорбления; они превозносят, тоскуя от зависти»
«русские лживы, как вода» (образ, позаимствованный у Шекспира, Отелло, д. 5, явл. 2)
«монархи угнетают их столько же по привычке, сколько из сострадания»
«Дабы правильно оценить политическое положение России, следует помнить, что месть ее жителей будет особенно страшной по причине их невежества и многотерпеливости, которой рано или поздно может наступить конец. Правительство, которое ничего не стыдится, ибо притворяется, что ни о чем не ведает, и черпает силу в этом мнимом неведении, не столько прочно, сколько жутко: страдания нации, отупение армии, ужас власть имущих, особенно тех из них, кто сами наводят наибольший страх, раболепство церкви, лицемерие знати, невежество и нищета простолюдинов, угроза ссылки, нависшая над всеми без исключения, — вот страна, какой создали ее нужда, история, природа и Провидение, чьи пути испокон веков неисповедимы…
И с этими-то хилыми средствами великан, едва покинувший свою древнюю азиатскую колыбель, желает нынче нарушить равновесие европейской политики!..»
«В Петербурге солгать — значит исполнить свой гражданский долг»
«Понятно, что Европа, созревшая в трехсотлетних более или менее свободных спорах и омоложенная полувековой эпохой революций, должна дать решительный отпор тайному натиску подобной державы»
«ныне Россия сильна лишь постольку, поскольку мы признаем за ней силу»
«Вечно подражать другим народам, дабы казаться просвещенными, не став ими на деле, — вот что завещал России Петр I»
ПИСЬМО ТРИДЦАТОЕ
«русские винят во всем свою жертву, чтоб оправдать собственное злопамятство»
«странноприимный дом — нечто вроде гостиницы при монастыре, но за чертою освященной земли, — здание весьма просторное, и комнаты в нем на вид довольно пригодны для жилья; однако стоило мне лечь, как выяснилось, что всегдашние мои предосторожности не помогают; по обыкновению, я не тушил света, и вся ночь для меня прошла в борьбе с полчищами насекомых; были среди них и черные, и коричневые, всякого вида и, должно быть, всякой породы. Разгорелся жаркий бой; гибель одного из них словно возбуждала мщение соплеменников, и они устремлялись на меня, к тому месту, где пролилась кровь; отчаянно отбиваясь, я в ярости восклицал: «Еще бы им крылья — и был бы сущий ад!» /…/ насекомые эти кишмя кишат под сенью мощей преподобного Сергия, основавшего сию знаменитую лавру. Небесная благодать проливается и на их благоденствие, и в этой святой обители они плодятся более, чем где-либо еще на свете. /…/ Этим ополчением частенько славятся и святые угодники, соединяя крайнюю аскетичность с нечистоплотностью, — нечестивое сочетание, которое не может не возмущать настоящих приверженцев Господа. Что же будет со мною, грешным, которого паломничьи паразиты язвят без всякой пользы для небес? /…/ Стулья, столы, потолок, пол, стены — все кишело живностью; я не решался ни к чему подойти, боясь потом занести заразу в свои собственные вещи. /…/ Я так подробно распространяюсь об этих неудобствах, чтобы показать /…/ чего стоит тщеславие русских и на какой высоте находится материальный быт у обитателей благополучнейшей части империи. /…/ я съел подобие завтрака и отправился в лавру, где поджидало меня новое полчище врагов; но эта легкая кавалерия, укрывшаяся в складках ряс православных монахов, уже ничуть меня не страшила — незадолго перед тем я выдержал натиск куда более грозных воинов; после ночной битвы гигантов дневные стычки и вылазки фланкеров казались сущею забавой; а говоря без обиняков, укусы клопов и страх перед вшами настолько закалили меня, что целые тучи блох, взметаемые нашими шагами в церквах и монастырских сокровищницах, уже беспокоили меня не больше дорожной пыли или печной золы. /…/ Нечистоплотность — нечто большее, чем кажется; /…/ она обличает нравственный упадок, который хуже любых телесных недугов; будучи в известной степени добровольною, эта парша тем лишь отвратительней; явление это относится сразу и к нравственной, и к физической нашей природе; оно проистекает одновременно от душевной и телесной немощи; это порок и вместе с тем болезнь»
«среди русских царит самая гадкая неряшливость»
«Сей знаменитый пустынник основал в 1338 году Троицкий монастырь, чья история не раз сливалась с историей всей России; во время войны с ханом Мамаем святой инок помог советом князю Дмитрию Ивановичу, и тот, одержав победу, в благодарность щедро одарил хитроумных монахов; позднее их монастырь был разрушен новыми ордами татар, однако мощи преподобного Сергия, чудесно обретенные под развалинами, придали новую славу этой обители молитв, отстроенной Никоном на благочестивые царские дары»
«Несмотря на мои долгие и упорные просьбы, мне так и не захотели показать библиотеку; переводчик мой всякий раз отвечал одно и то же: «Не велено!..»
Странно было видеть такую застенчивость монахов, утаивающих сокровища науки, но зато выставляющих напоказ сокровища мирской суеты. Я заключил отсюда, что на их драгоценностях меньше пыли, чем на их книгах»
«Антонио (слуга маркиза, иб) ночует в коляске и вместе с фельдъегерем, /…/ сторожит ее. Большие дороги в России довольно безопасны; зато в деревнях славянские крестьяне почитают повозки и их принадлежности своею законною добычей, и если не стеречь коляску самым тщательным образом, то наутро я вполне могу обнаружить ее без верха и вообще обобранною — без пасов, без штор, без фартука, одним словом, превращенною в незатейливый тарантас, в обыкновенную телегу; и во всем селе ни одна душа не ведала бы, куда делась украденная сбруя; если бы, после долгих розысков ее обнаружили у кого-нибудь в сарае, то разбойник отговорился бы тем, что нашел-де ее да принес! Такое оправдание в ходу среди русских; воровство укоренилось в их нравах; а потому воры живут с совершенно чистою совестью, и физиономия их до конца дней выражает безмятежный покой, способный обмануть даже ангелов. На память мне то и дело приходит наивно-характерная поговорка, непрестанно звучащая у них в устах: «И Христос бы крал, кабы за руки не прибили».
Не думайте, будто пороком воровства поражены одни лишь крестьяне: воровство имеет столько же видов, сколько есть ступеней в общественной иерархии. Всякий губернатор знает, что ему, как и большинству его собратьев, грозит провести остаток своих дней в Сибири. Если, однако, за время своего губернаторства он исхитрится наворовать довольно, чтобы в нужный момент защитить себя в суде, то он выпутается; если же (случай невозможный) он остался бы честен и беден, то пропал бы. Замечание это не мое, мне доводилось слышать его от нескольких русских, которых я считаю достойными доверия, но воздержусь называть их имена. Рассудите сами, насколько следует верить их рассказам.
Кригс-комиссары обкрадывают солдат и наживаются на их голоде; вообще, среди здешних чиновников честность была бы так же опасна, как сатира, и так же смешна, как глупость»
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ
«русские — одна из самых ветреных и вместе самых непроницаемых наций на свете. Что сделала она, чтобы способствовать развитию человеческого духа? Она еще не имела ни философов, ни моралистов, ни законодателей, ни ученых, чьи имена остались бы в истории; зато никогда не было и не будет у ней недостатка в отменных дипломатах, хитроумных политиках; низшие же классы если и не дают изобретательных мастеров, зато изобилуют превосходными подмастерьями; наконец, если здесь недостает слуг способных облагородить свою профессию высотою души, то во множестве найдутся отличные шпионы»
«редко случается оттуда (из бани, иб) уйти, не унеся на себе некое неопровержимое доказательство безобразной нечистоплотности русского народа»
«особенно отвратителен холодный кислый суп; это какой-то ледяной рыбный бульон — русские любят им потчевать. Готовят здесь и супы со сладким уксусом, которых я отведал, чтобы больше к ним не прикасаться»
«Здесь имеется особый класс людей, соответствующий нашей буржуазии, но не имеющий ее твердого характера — следствия независимости, и ее опытности — следствия свободы мысли и образованности ума»
«Из своих канцелярий эти незаметные тираны, эти деспотичные пигмеи безнаказанно угнетают страну»
«Российские императоры /…/ в тех, кого ставили своими министрами, желали иметь лишь рабов»
«/…/ такие чиновники становятся бедствием для страны.
Полуобразованные, соединяющие либерализм честолюбцев с деспотичностью рабов, напичканные дурно согласованными между собою философскими идеями, совершенно неприменимыми в стране, которую называют они своим отечеством»
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ВТОРОЕ
«в Петербурге, если человек упадет в Неву, никто и не думает его вытаскивать»
«Одно лишь чувство собственного достоинства, одна лишь свобода заставляет человека дорожить собою, своим отечеством, вообще чем бы то ни было»
«Чтоб привести здесь национальные нравы в согласие с новейшими европейскими идеями, потребуется века полтора, да и то при условии, что все это долгое время русскими будут править одни лишь просвещенные государи — как теперь говорят, поборники прогресса»
«Будущее покажет свету, сумеет ли этот народ возместить себе воинскою и политическою славой то счастье, которого лишают его общественное устройство и непрестанное подражание чужеземцам»
«все национальное, даже музыка, делается здесь оружием оппозиции»
«робкий и грозный, как подавленная страхом злоба»
«то были не преступники — о нет, то были поляки, беззаветные и злосчастные герои»
«при деспотизме нет иного преступника, кроме палача»
«Здесь все шпионят, пусть даже по-любительски и безвозмездно»
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ
«магометанам вообще свойственна честность в денежных делах»
«для русского он (Нижегородский военный и гражданский губернатор Михаил Петрович Бутурлин, иб), показался мне гостеприимным и общительным»
«рынок — небольшие крытые ряды, источавшие запахи менее всего благовонные»
«Присутствие подобных насекомых в людских жилищах (тараканов, иб) говорит о такой неопрятности и нерадивости, что я невольно пожалел о своей затее — ездить по здешним краям»
«Богатство это внушает ужас. Сколько же требуется осужденных, чтоб разрабатывать такие рудники (железные, иб)! А если преступников недостает, приходится нарочно их множить»
«местные жители (в Нижнем Новгороде, иб) — сами азиаты и хранят отпечаток своего происхождения»
«тишина, безлюдье и полиция — одним словом, Россия!»
«В странах просвещенных даже тупицы в десятилетнем возрасте знают то, что в отсталом обществе постигают только люди великого ума, да и то лишь к тридцати годам.
Народ в России не знает арифметики; все расчеты он от века выполняет с помощью деревянной рамки, внутри которой помещены ряды подвижных шариков»
«Впрочем, мне рассказали о том, как отец ныне живущего — я чуть не сказал «царствующего» — графа Шереметева однажды пообещал крестьянскому семейству вольную за чудовищно большую сумму в пятьдесят тысяч рублей. Деньги он получил, после чего оставил обобранное им семейство своими крепостными»
«Старики в России морочат вас чистосердечно, сами того не замечая; ложь слетает с их уст так же простодушно, как откровенное признание. Хотелось бы мне знать, с какого возраста в их глазах обман перестает быть грехом»
«/…/ киргизских лошадок, которым предназначено /…/ возить на себе людей — таких же рабов, как они сами, но часто все же менее достойных жалости, чем лишенные свободы животные»
«русские и есть азиаты, пообтесавшиеся, но вряд ли цивилизованные»
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ
«Рассказал мне об этом /…/ сам губернатор, желая показать, сколь мягко действует механизм деспотического правления, облыжно осуждаемый в странах с либеральными учреждениями» (речь о денежной реформе, проведенной Николаем I перед самой ярмаркой и долженствующей разорить большинство купцов, см. ниже, иб)
«Политическое состояние России можно кратко определить так: это страна, где правительство говорит все что пожелает, потому что только оно и вправе говорить»
«взбалмошное безрассудство властей возмещалось изворотливостью подданных»
«(молчание и непротивление купцов денежной реформе, которая имела целью их разорить, маркиз объясняет, иб) страхом, этим подлинным властелином России. /…/ купцы /…/ думали, что если дело дойдет до судебной тяжбы или просто получит слишком громкую огласку, то на них обрушатся и суд, и полиция, и уж тут-то так называемый закон будет применен со всею строгостью»
«прибыль от внезапно осуществленной по высочайшему указу реформы — отъятия у бумажных денег части их прежней стоимости и соответственно повышения достоинства серебряного рубля — предназначена была возместить личной казне государя расходы, которые он понес, когда взялся перестраивать Зимний дворец за свой счет и, дабы восхитить Европу и Россию своим великодушием, отклонил подношения от многих городов, частных лиц и крупнейших негоциантов»
«Чтобы жить в России, мало скрытности, требуется еще и притворство. Таиться — полезно, лицемерить же — необходимо»
«В обычном обществе простой народ толкает вперед всю нацию, а правительство его осаживает; здесь же правительство погоняет, а народ его сдерживает»
«В России, где власть — единственная цивилизующая сила, территориальные, торговые и умственные усовершенствования исходят от правительства, им замышляются и под его водительством осуществляются» (Gurovsky A. Verite sur la Russie. P., 1834. P. 59)
«всякий раз как возникает хотя бы легкое затруднение при сооружении какой-нибудь стены, всякий раз как собираются обновить фасад старинного дома или же построить новый дом на одной из нижегородских улиц или набережных, — губернатор обязан изготовлять чертеж и представлять сей вопрос на разрешение государя. «Что за человек!» — восклицают русские»
«Если верить достопочтенному нижегородскому губернатору, то все очень просто: от привычки к власти формы управления делаются мягкими и необременительными»
«Простолюдины в частных своих распрях друг с другом очень редко обращаются в суд. Этот их зоркий инстинкт представляется верным признаком неправедности судей»
«Страх повсюду производит одно и то же благо — тишину»
«В России почтение к деспотической власти сливается с мыслью о вечности»
«выражение его лица (фельдъегеря, представленного к маркизу в сопровождение, иб) — хитрое, жесткое, сухое и низменное, которому еще предстоит сделаться надменным; наконец, весь характер этого глупца, живущего в стране, где глупость отнюдь не безобидна, как у нас, ибо в России она всегда пробьет себе путь»
«между обманщиком и обманутым существует совершенное сходство, и различаются они лишь силою»
«здесь так же невозможно определить подлинность священных камней (исторических зданий, иб), как и достоверность слов и документов. В каждое новое правление исторические здания преображаются заново, словно бесформенная глина, по воле государя»
«Сей железный человек (Петр I, иб) счел и доказал, что волею московского царя можно заменить все — законы природы, правила искусства, истину, историю, человечность, кровные узы, религию»
«Перегной людских поколений дает урожай лишь на почве, взрыхленной просвещением»
«Народы обретают право на признательность человечества не тогда, когда алчно поглядывают на соседей, а когда обращают все силы свои на себя, добиваясь высших достижений как в духовной, так и в материальной цивилизации»
«/…/ Строгановых — знатных вельмож, ведущих род свой от первых русских купцов, которых обогатило завоевание Сибири при Иване IV. Тогдашние братья Строгановы сами набрали войско бесстрашных завоевателей, которые и присоединили к России целое царство»
«День наш завершился посещением оперного театра на ярмарке, где давали русский водевиль. Подобные водевили опять-таки не что иное, как переводы с французского»
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ
«В Нижнем некто г-н Жаман рассказал мне, что недавно у себя в имении — по соседству с владениями г-на Мерлина, еще одного иностранца, благодаря которому история эта и сделалась известна, — был убит новый помещик-немец, известный знаток земледелия и рьяный проповедник новых способов севооборота, до сих пор неупотребительных в здешних краях.
/…/ все это подстроили принадлежавшие убитому крестьяне в отместку за нововведения в возделывании полей, которым иностранец пытался их научить»
«общественная безопасность обеспечивается слепым повиновением войск; их покорность проистекает от совершенного невежества сельских жителей»
«тогда князь, решившись дознаться до разгадки этого необычного дела, прибег к чисто русскому целебному средству — велел высечь одержимую розгами» (рассказ о молодой девушке, насильно выданной замуж и, чтобы избежать ласок нелюбимого мужа, симулирующей помешательство. Очевидно, сумасшедший дом был ей милее, иб)
«Посредством слова «воображение» ученые наши снимают с себя обязанность объяснять те явления, которых не могут ни отрицать, ни понять. У иных метафизиков «воображение» становится чем-то вроде «нервов» у иных врачей»
«менее всего в России понимают свободу мысли и слова»
«на словах-то говорят о терпимости, /…/ но это все для толпы да для иностранцев; а втайне слишком дерзких журналистов все же наказывают.
Когда же я повторяю, что во Франции все предается гласности, /…/ хитро смеются в ответ, вежливо умолкают и не верят ни одному моему слову»
«В России есть порядок; одному Богу ведомо, когда в ней появится цивилизация»
«Меня ужасает такое колдовское действие власти»
«Российский император прибывает в Москву, словно ассирийский царь в Вавилон»
«в России, /…/ в этой стране, не имеющей прошлого, люди терзаются всеми муками самолюбия, свойственными выскочке, который знает жизнь и прекрасно понимает, что думают окружающие о его внезапном обогащении»
«разыграть ужасную комедию битвы, где они стяжали себе не богатство, но славу — жалкое вознаграждение за сверхчеловеческую верность долгу; усталость и безвестность — вот все, что получили они за свое повиновение, которое именуют славным, чтоб подешевле от них откупиться» (о ветеранах Бородина и театральном представлении на поле битвы, иб)
«Все подобные развлечения (театрализованное представления Бородинского сражения, иб) имеют источником одну и ту же мысль — пренебрежение к жизни человека.
Вот до чего способна дойти власть человека над другими людьми; разве может сравняться с нею власть закона над гражданином? Между ними всегда будет огромное расстояние»
«Император Николай издавна обладает привилегией, унаследованной, кажется, от некоторых его предшественников, — а именно привилегией говорить и делать вещи, из ряда вон выходящие, не привлекая к ним большего внимания. Должно быть, он был сильно чем-то развлечен, если не отдал себе отчета в том, насколько странно затягивать победную песнь на поле беспримерного поражения» (Бородинская годовщина и театрализованная битва, иб)
ИЗЛОЖЕНИЕ ДАЛЬНЕЙШЕГО ПУТИ
«при виде Волхова представились мне ужасные сцены осады города-республики, который был дважды взят и опустошен Иваном Грозным. Мне виделось, как эта венценосная гиена, улегшись на развалинах, ликует при виде войны, мора и расправы»
«В те дни на глазах у царя казнили до шестисот человек в день; и все эти ужасы совершались в качестве возмездия за преступление, с тех самых пор каравшееся самым беспощадным образом, — за связь с поляками. Случилось все это около трехсот лет назад, в 1570 году»
«/…/ места, некогда знаменитые своею разнузданною вольностью (Новгород, иб), ныне же опустошенные так называемым «порядком», который здесь равнозначен смерти»
«Заводом управляет англичанин, г-н Вильсон /…/ он добросовестно, как истый русский инженер /…/»
«русский деспотизм повелевает мертвецами, храмами, историческими событиями, каторжниками, арестантами — вообще всеми теми, кто не может заговорить и воспротивиться злоупотреблениям власти»
«чего можно ожидать от искусства в стране, где молодые художники носят мундир?»
«Все воспитанники Академии, как оказалось, состоят на службе, соответственно одеты, выполняют команды, словно кадеты морского училища. Уже это одно говорит о глубоком презрении к тому, чему здесь якобы покровительствуют, или, вернее, о совершенном непонимании законов природы и таинств искусства; даже в открытом равнодушии к художеству было бы не так много варварства»
«в России свободно лишь то, до чего нет дела правительству»
«искусство нуждается в свободе и тесная связь между гениальностью творчества и независимостью творца /…/ служит залогом благородства художественной профессии»
«не смейтесь — я сам видел, осматривая Академию живописи, как на дверях одного из залов начертаны эти слова — «Русская школа»!!!»
«Если вы, на беду свою, не только русский, но еще и чувствуете себя художником, вам нужно уезжать за границу»
«один мой знакомый немец, проведя несколько лет по делам в России, наконец уезжал из этой страны навсегда; вместе с ним был его друг; и едва ступили они на палубу поднимавшего якорь английского корабля, как у всех на глазах обнялись, восклицая: «Слава Богу, можно теперь свободно дышать и говорить что думаешь!..»»
«Изумление и недоумение охватывают меня при мысли о том, сколь многие умы прельщает русское правительство. Мало того, что оно принуждает к молчанию своих подданных, оно добивается к себе почтения даже на расстоянии — от иностранцев, вырвавшихся из-под его железной плети»
«говорить правду в лицо угнетателям — обязанность по-своему радостная»
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ Г-НУ ***
«Если ставить свои предвзятые мнения выше очевидной действительности, то к чему путешествовать? Решившись видеть чужие народы такими, какими хочется их видеть, можно не покидать своего дома»
«сей горький плод деспотизма (любовь к порядку, иб) столь драгоценен, что за него, считают они, не жаль заплатить любую цену»
«Матерям здесь (в России, иб) следовало бы оплакивать рождение детей более, чем их смерть»
«Странно сложена душа человека: когда в жизни его царит страх, он не ищет смерти, он уже знает, что это такое»
«Попробуйте же любить и защищать истину в стране, где основа государственного устройства — поклонение идолу!»
«у русских жизнь безотраднее, чем у любого другого народа Европы; причем говоря «народ», я разумею не одних лишь крепостных крестьян, но и всех, кто населяет империю»
«во вкусах своих они (русские, иб) властны не более, чем в поступках. Так называемые изящные искусства были им вменены в обязанность приказом, словно воинские упражнения. Образец всего их общества — армейский полк с его мелочною дисциплиной»
«русские же, даже те из них, кому присвоено прозвище великих, всегда умели только плестись за модою»
«в характере этого поверхностно развитого народа вообще все противоречиво; более же всего он отличается неизобретательностью. Чтоб изобретать, ему нужна была бы независимость»
«Завоевательный дух его порожден не мощью, а лишь претензией; весь его талант — мериться с другими; весь его гений — подражательство; если все же кажется, будто есть в нем некая самобытность, то потому только, что еще ни один народ на свете не имел такой нужды в образцах для подражания; от природы наблюдательный, он становится самим собою, лишь перенимая чужие создания»
«За четыре века колебаний между Европой и Азией Россия до сих пор так и не сумела оставить делами своими след в истории человеческого духа, ибо национальный ее характер изгладился под толщею заимствований.
Примкнув к греческой схизме и тем отделив себя от Запада, она много веков спустя, с непоследовательностью уязвленного самолюбия, вновь обратилась к нациям, сложившимся в лоне католицизма, дабы перенять у них цивилизацию, до которой не допускала ее сугубо политическая религия. Перенесенная из дворца в воинский стан, чтобы поддерживать там порядок, эта византийская религия не отвечает высочайшим потребностям души человеческой; она помогает полиции морочить народ — и только»
«способности верить, зависит от уважения, каким пользуется духовенство. Человек, призванный сообщать другому человеку божественные откровения, должен иметь свободу»
«священники презираемы народом — несмотря на царское покровительство, а вернее, по причине такого покровительства, которое ставит их в зависимость от государя даже в делах божественного призвания.
Народ, сознающий себя свободным, никогда не станет чистосердечно повиноваться зависимому духовенству»
«православный поп будет учить народ только повергаться ниц перед силою!!»
«Когда на Западе потомки варваров с поклонением, близким к обожанию, изучали древних греков и римлян, они переиначивали их, приноравливая к своей жизни: легко ли распознать Вергилия в Данте, Гомера в Тассо или даже Юстиниана и римское право в феодальных кодексах средневековья? Подражание учителям, ничего не имевшим общего с новыми нравами, помогало утончению умов, развивая язык, но не ограничивалось бесплодным воспроизведением образцов. Благоговейный восторг перед прошлым не глушил, но возбуждал гений европейцев; русские же воспользовались нами иначе»
«Жители Южной Руси некогда отличались известною тонкостью вкуса, и благодаря сношениям с Константинополем, которые издревле, даже в самые варварские века, поддерживали киевские князья, в этой части славянского государства царила любовь к искусствам; в то же время предания Востока помогали сберечь там чувство величественного и сохранить известную сноровку в художествах и ремеслах. Однако достоинства эти — плоды старинной связи с передовыми народами, наследниками античной цивилизации, – были утрачены при нашествии монголов»
«рабское состояние порождает низменность души и исключает подлинную учтивость — ведь в ней нет ничего холопского, в ней выражаются высочайшие и тончайшие чувства. Цивилизованным же народ может называться только тогда, когда учтивость становится для всех его представителей до единого как бы расхожею монетой. Тогда первобытная грубость и животное себялюбие, свойственные человеческой природе, уже с колыбели сглаживаются теми уроками, что каждый получает в семье; в детстве человек, где бы он ни родился, отнюдь не сострадателен, и никогда не станет он действительно учтивым, если еще в начале жизни его не отвлечь от жестоких наклонностей»
«подобная утонченность, естественно вырабатывающаяся со временем, неведома нынешним русским; им памятен не столько Византии, сколько ордынский Сарай, и за немногими исключениями они пока еще лишь прилично одетые варвары»
«Чтобы стать подлинно учтивым, нужно долго учиться человечности, а уж потом вежливости»
«Петр Великий с безоглядностью непросвещенного гения, с нетерпеливою дерзостью человека, почитаемого всемогущим, с настойчивостью своего железного характера вознамерился разом похитить у Европы готовые плоды цивилизации, вместо того чтобы смиренно высевать ее зерна в свою собственную землю. Все созданное этим без меры прославленным человеком оказалось ненатуральным; добро, сотворенное его варварским гением, было на удивление преходяще, тогда как зло — непоправимо»
«мертв тот народ, у которого нет ничего своего, кроме покорства»
«Россия — огромный театр. Если зритель хочет сохранить хоть какие-нибудь иллюзии, ему ни в коем случае не следует заглядывать за кулисы. Быть может, недалек тот день, когда вся Европа разделит мое мнение по поводу того гигантского шарлатанства, на котором покоится могущество российских императоров»
«не по силам людским задача, стоящая пред государем, который вдруг возжелал бы человечно царствовать над нечеловечным народом»
«Ослепленные блестящими атрибутами преступления, размахом иных злодеяний, оправданных своим результатом, народы приходят к выводу, что есть два рода злодейства и две морали, что необходимость, или, как говорили прежде, государственная надобность, снимает вину со знатных преступников, если только они сумели согласовать бесчинства свои со страстями всей страны»
«Сердечность незнакома русским — ее они у немцев не позаимствовали»
«узревши истину, я тотчас же высказываю ее вслух, не рассчитывая последствий, ибо зло, по убеждению моему, происходит не от истин провозглашаемых, а от истин утаиваемых»
«Когда я веду свой рассказ, у меня одна лишь религия — культ правды; /…/ я стремлюсь превратиться в зеркало — то есть быть прежде всего беспристрастным, а в таком деле одного намерения уже довольно (по крайней мере, для умного читателя; не могу и не желаю признаться себе, что бывают и иные, ибо тогда писательство сделалось бы нестерпимо скучным)»
«Свобода — это ведь не что иное, как обеспечение прав слабого, /…/ когда я увижу, что и требования меньшинства принимаются в расчет, — тогда я тоже закричу: «Да здравствует свобода!»»
«Клич «да здравствует свобода!» может хоть завтра раздаться даже и у границ Сибири во время кровавого бунта, при зареве пожара; слепой и жестокий народ может перерезать своих господ, восстать против темных самодуров, обагрить кровью воды Волги, только свободней он не станет — на нем ярмом тяготеет варварство»
«Надо прямо признать, что русский народ еще не имеет правосудия»
«справедливость в России — не более чем исключение из правила»
«Ежели любой рассказ о России и ее обитателях оказывается оскорблением личности — тем хуже для русских; это неизбежное зло, так как, сказать по правде, ничто не существует в России само по себе, но возникает и исчезает по благоусмотрению одного человека; не путешественники тому виною»
«В России мне открылось, что принцип неограниченной монархии /…/ ведет к последствиям чудовищным. /…/ от некоторых форм правления народы должны быть избавлены навсегда»
«при подобном порядке император либо сам издает, либо велит издать, либо допускает издать и пустить в ход такие законы (простите, что называю сим священным именем неправедные повеления, но я лишь пользуюсь тем словом, какое в ходу в России), которые, например, позволяют объявить законных детей, рожденных в законном браке, не имеющими ни отца, ни фамилии — не людьми, а цифрами»
«русского народа еще и нет — есть только императоры, имеющие рабов, и вельможи, также имеющие рабов; народа все они не образуют»
«Император пытается ныне создать русскую нацию»
«Какова бы ни была в России видимость, под нею всегда таятся насилие и произвол. Устрашая подданных, тирания обрела покой — только тем власть и сумела по сей день облагодетельствовать свой народ»
«в Российской империи люди бедствуют больше всего на свете, страдая от тягот варварства и цивилизации одновременно»
«Пора бы этим людям, столь зорким к порокам и нелепостям нашего общества, привыкнуть к тому, что и о них самих говорят не обинуясь; окружая их дипломатическим молчанием, мы лишь вводим их в заблуждение, расслабляем их ум; если русские хотят быть признаны народами Европы и иметь с нами дела на равных, пускай сперва научатся слушать суждения о себе. Такому суду подвергаются все народы и не придают тому особенного значения. С каких это пор немцы принимают у себя англичан под тем лишь условием, что те станут хорошо отзываться о Германии? У всякого народа есть веские причины быть таким, каков он есть; и самая веская из них та, что иным он быть и не может»
«В завещании Мономаха мне попались любопытные мудрые поучения, обращенные к сыновьям; особенно поразило меня одно место — это признание весьма полезно запомнить: «Всего же более чтите гостя, и знаменитого и простого, и купца и посла; если не можете одарить его, то хотя брашном и питием удовольствуйте: ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую об нас славу» (из поучения Владимира Мономаха своим сыновьям в 1126 году) /…/ такими самолюбивыми ухищрениями гостеприимство изрядно обесценивается»
««Забыв гордость народную, /…/ мы выучились низким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых; обманывая татар, более обманывали и друг друга; откупаясь деньгами от насилия варваров, стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду, подверженные наглостям иноплеменных тиранов /…/» (Карамзин. Τ 5. Гл. 4.)»
«Власть народная также благоприятствовала силе бояр, которые, действуя чрез князя на граждан, могли и чрез последних действовать на первого: сия опора исчезла. Надлежало или повиноваться государю, или быть изменником, бунтовщиком; не оставалось средины и никакого законного способа противиться князю. — Одним словом, рождалось самодержавие» (Карамзин. Т. 6. Гл. 6.)
«Из-за всевластия самодержцев здесь нет уважения к судебному приговору; император, став лучше осведомлен о деле, всегда может отменить то, что решил он, будучи осведомлен плохо»
«Признания Карамзина показались мне вдвойне значительны в устах столь льстивого и робкого историка, как он»
«У русских не было средневековья, у них нет памяти о древности, /…/ рыцарского прошлого, уважения к своему слову; они доныне остаются /…/ по-китайски церемонно вежливыми, по-калмыцки грубыми или, по крайней мере, нечуткими, по-лапонски грязными, /…/ и дико невежественными /…/, по-жидовски хитрыми, по-холопски пронырливыми, по-восточному покойными и важными в манерах своих, по-варварски жестокими в своих чувствах»
«ни у кого недостает великодушия, чтобы подняться выше хитрости; они внушили мне отвращение к этой способности, без которой у них не проживешь. Следящие за каждым своим шагом, они кажутся мне самыми жалкими людьми на свете. Прискорбное это достоинство — такт житейских условностей, узда, накинутая на вольное воображение, принуждающая беспрестанно жертвовать своим чувством ради чужого; с отрицательным этим достоинством несовместны иные, положительные и высшие, достоинства; это ремесло честолюбивого льстеца, всегда готового исполнять чужую волю, постоянно следящего и отгадывающего, к чему ведет дело хозяин, — вздумай он сам дать делу толчок, его тут же прогонят вон. Чтобы дать делу толчок, нужна гениальность»
«Благодаря такой изощренности, достойной сераля, русские непроницаемы для чужого взгляда; всегда, правда, заметно, что они нечто скрывают, но что именно — неизвестно, а им того и довольно. Еще хитрее и опаснее станут они тогда, когда научатся скрывать самое свою хитрость»
«В сердце русского народа кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям — одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетенных и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесенных лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами; ожидание славы и богатств отвлекает ее от переживаемого ею бесчестья; коленопреклоненный раб грезит о мировом господстве, надеясь смыть с себя позорное клеймо отказа от всякой общественной и личной вольности»
«Россия видит в Европе свою добычу, которая рано или поздно ей достанется вследствие наших раздоров; она разжигает у нас анархию, надеясь воспользоваться разложением, которому сама же способствовала, так как оно отвечает ее замыслам; сделанное с Польшей затевают вновь, в большем размере[3]. Париж уже не первый год читает возмутительные газеты — возмутительные во всех смыслах, — оплачиваемые Россией. «Европа идет тою же дорогой, что и Польша, — говорят в Петербурге, — напрасным либерализмом она сама себя ослабляет, тогда как мы остаемся могущественны потому именно, что не свободны; потерпим же под ярмом, за свой позор мы отыграемся на других»»
«Рим и весь католический мир не имеют большего и опаснейшего врага, нежели император российский»
«Русское православное духовенство всегда являло и будет являть собою своего рода ополченцев, лишь мундиром своим несколько отличных от светских войск империи. Подчиненные императору попы и их епископы составляют особый полк клириков — только и всего»
«Одно лишь слово правды, брошенное в Россию, — все равно что искра, упавшая в бочонок с порохом»
«Богатство русских — покров, наброшенный на нищету; все заключается для них в видимости, и видимость у них обманывает чаще, чем где-либо еще. Оттого любой приподнявший край покрова навсегда погиб во мнении Петербурга»
«Общественная жизнь в этой стране — сплошные козни против истины»
«Всякий, кто не дает себя провести, считается здесь изменником»
«Россия — не более чем сообщество завоевателей, сила ее не в мышлении, а в /…/ хитрости и жестокости»
«едва лишь перед московитами откроются дороги в чужие края, как они толпами устремятся вон из своей страны.
Сейчас они толкуют о своей умеренности, открещиваются от замыслов завоевания Константинополя[4]»
«Нет-нет, лучше уж обознаться, но рассказать, чем верно все разглядеть и смолчать. Пусть даже, излагая свои наблюдения, я буду дерзок — скрывши их, я был бы преступен[5]»
«единственное достояние русских — покорность и подражание, руководство же их умом, мнениями и свободною волей принадлежит государю. История составляет в России часть казенного имущества, это моральная собственность венценосца, подобно тому как земля и люди являются там его материальною собственностью; ее хранят в дворцовых подвалах вместе с сокровищами императорской династии, и народу из нее показывают только то, что сочтут нужным. Память о том, что делалось вчера, — достояние императора; по своему благоусмотрению исправляет он летописи страны, каждый день выдавая народу лишь ту историческую правду, которая согласна с мнимостями текущего дня»
«если на Западе утихнут страсти, если между правительствами и подданными установится союз, то жадные завоевательные чаяния славян сделаются химерой»
«Я не обвиняю, а просто повествую»
«У кого же в Европе согласные друг с другом нужды? У французов и немцев, а также у тех народов, которым природою суждено следовать за двумя этими великими нациями»
«Откуда столь ничтожное положение церкви (московской православной, иб), которой все, казалось бы, споспешествует в ее делах? Вот в чем вопрос»
«она (московская православная церковь, иб) не имеет никакой силы в сердцах людей, порождая одно лишь ханжество да суеверие»
«император в бесстрастном милосердии своем объявил, что нет ни причин для наказания, ни преступника, коего должно покарать, а есть лишь безумец, коего должно держать взаперти; больной, добавил он, будет препоручен заботам лекарей.
Сей новый род пытки был незамедлительно применен» (о приговоре П. Я. Чаадаеву, иб)
«Вот вам свежий пример того, как вершатся ныне в России дела совести (дело Чаадаева, иб). Спрашиваю в последний раз: вправе ли путешественник, имевший несчастье или же счастье собрать такие сведения, оставить их неизвестными? В подобных обстоятельствах достоверное помогает разобраться в предполагаемом, и из того и другого вместе образуется убежденность, которою человек обязан, если может, поделиться со светом»
«В Испании политическая несвобода возмещалась личною независимостью»
«Только пожив в этой пустыне, /…/ в этой тюрьме /…/ — начинаешь чувствовать, насколько же свободно живется в других странах Европы, какое бы правление ни было в них принято. В России /…/ свободы нет ни в чем — разве что /…/ в одесской торговле. Оттого-то император, наделенный пророческим чутьем, недолюбливает тот независимый дух, что царит в этом городе, обязанном своим процветанием уму и неподкупности француза»
ПРИЛОЖЕНИЕ
«участь нашу отягощала жестокость дурных помещиков, в грубости своей превосходящих простонародье» (воспоминание пленного француза о 1812 г., иб)
ДОПОЛНЕНИЯ
- ЗАМЕТКА АВТОРА О ТРЕТЬЕМ ИЗДАНИИ (1846)
«Даже русские заслужили благодарность, ибо из их опровержений, или, говоря точнее, из их отрицаний, автор узнал правильное написание многих русских слов /…/ Улучшениями этими /…/ автор обязан лишь дотошности, с какой русские сочли необходимым исследовать книгу, смутившую их политическое идолопоклонничество, умерившую их амбиции и уязвившую их тщеславие»
- К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ 1846 г.
«Отрывки из книги «Злоключения католической церкви обоих обрядов в Польше и в России», переведенной с немецкого графом де Монталамбером
«Нет такой жестокости, которой не подвергали бы этих несчастных (униатов), дабы принудить их перейти в ряды схизматиков; если они отказывались покидать свои храмы, их выгоняли оттуда кнутом и истязали до тех пор, пока боль не заставляла их согласиться на требования мучителей /…/
Смерть настигла Екатерину как будто нарочно для того, чтобы спасти униатскую церковь. Императрица умерла в ноябре 1796 года; если бы не это, очень скоро хилые остатки этой церкви были бы полностью уничтожены, и Екатерина избавила бы своих наследников (императора Николая I) от печальной необходимости брать на себя перед Богом и людьми вину за преступление, которое навсегда запятнает его имя /…/
Гонений на униатов были жестокими при Екатерине II, но при нынешнем царствовании жестокость эта только возросла. /…/ Нынешнее правительство не только запрещает священникам переходить в католичество, но, напротив, принуждает всех тех униатов, которые при Екатерине II, Павле I и Александре приняли латинскую веру, возвратиться к вере схизматической.
Указ Екатерины II, подписанный в 1789 году, был вновь введен в действие в году 1833-м, со многими очень жестокими добавлениями; согласно этому указу, подлежит наказанию, как мятежник, всякий католик, священник или мирянин, происхождения высокого или низкого, который воспротивится на словах или на деле распространению главенствующей религии или помешает каким-либо образом вхождению в лоно русской церкви отдельных семей или целых деревень»»
«В 1836 году русские священники прибыли в имение г-на Маковецкого, богатого помещика Витебской губернии, и приступили к выполнению своей миссии; крестьяне, поддерживаемые своим господином, оказали им решительное сопротивление. Русские священники (попы) известили об этом правительство, и император немедленно отдал приказ лишить г-на Маковецкого всех его владений и сослать в Сибирь»
«/…/ указ 1833 года, гласящий: «Все семейства, которые при Екатерине II и ее святых наследниках, императорах Павле I и Александре I, приняли латинскую веру, ныне считаются принадлежащими к русской православной церкви»»
««Некто г-н Бурачек, униат, предки которого были православными, пожелал взять в жены девицу, исповедующую ту же веру, что и он, и получил ее согласие, однако ни один из священников-униатов не решился обвенчать жениха и невесту; все ссылались на императора, запрещающего подобные браки; переезжая из города в город, жених наконец нашел в окрестностях Смоленска священника-униата, который, тронутый такой верностью религии отцов, тайно обвенчал молодых. Правительство, узнав обстоятельства заключения этого брака, и объявило его недействительным. Г-на Бурачека и священника лишили имущества и выслали в Сибирь.
Русское правительство пыталось оправдать эти жестокости , утверждая, что объявлять ту или иную семью, того или иного человека православным не значит ущемлять свободу совести, что таким образом этих людей просто-напросто возвращают к религии их предков, религии, которую они якобы оставили по невежеству и не имея на то никакого права»»
««Сходные и даже более жестокие акты насилия осуществлялись агентами русского правительства в военных поселениях, где большинство составляли поляки и русины, исповедующие католическую веру. Достаточно упомянуть лишь о том, что произошло в 1835 году в Старосельском военном поселении Витебской губернии. Однажды командир собрал всех солдат и объявил, что им предстоит принять ту же веру, какую исповедует император, ибо такова его воля, повиноваться которой — их священный долг. Большинство солдат сказали, что им легче умереть, чем предать свою веру, но не успели они произнести эти слова, как русские солдаты того же полка по приказу командира бросились на своих товарищей и обрушили на них палочные и сабельные удары, от которых многие из несчастных вскоре умерли»»
««Более 160 священников заплатили жизнью за героическую верность своей религии: их подвергли различным унижениям, а затем сослали в Сибирь, где большинство из них умерло»»
««Россия, преуспевающая в делах Веры мудрыми попечениями и благочестивым примером августейшего монарха, стремится, подобно ему, излить благодарные чувства перед Небесным виновником сего мирного торжества своего, которого благие последствия неисчислимы. Отныне можно смело сказать, что, кроме лишь собственно так называемой Литвы и Жмуди[6], все основное население западных областей Империи есть не только русское, но и православное; и напрасно было бы усилие врагов ее утверждать противное вопреки исторической истине и действительной сущности вещей. Их мнение не найдет себе отголоска в коренных тамошних жителях, вспомнивших свое начало, свой язык и свою древнюю Веру»» («Прекращение Унии», «Северная пчела» 25–27 октября 1839, иб)
- ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ПЯТОМУ ИЗДАНИЮ (1854)
«Император Николай прежде всего — уроженец своей страны, страна же эта не может вести честную политику, ибо судьба постоянно увлекает ее на путь завоеваний, свершаемых на благо деспотизма, подобных которому нет в мире, ибо он весьма искусно притворяется цивилизованным. Только люди бесконечно доверчивые или бесконечно недобросовестные могли искать в этой стране лекарство от опасностей, грозящих Европе»
«Я же сочту, что трудился не напрасно, если смогу льстить себя надеждой, что на грядущем суде приготовленные мною документы помогут докладчику изложить существо сегодняшних прений»
ПРИМЕЧАНИЯ
- «Для чего служат установления в стране, где правительство не подчиняется никаким законам, где народ бесправен и правосудие ему показывают лишь издали, как достопримечательность, которая существует при условии, что никто ее не трогает: так собаке показывают лакомый кусок и бьют, когда она хочет к нему приблизиться. /…/ Надо бы сказать русским: для начала издайте указ, позволяющий жить, а потом уже будете мудрить с уголовным правом»
«Сила побежденного и варварство победителя — вот вся Россия!»
«Г-н Толстой, на которого я уже ссылался, излагает политическую доктрину своих соотечественников следующим образом: «И пусть мне не говорят, что человек, правящий единолично, может не проявить должной твердости, что его заблуждения могут привести к серьезным катастрофам, особенно если он не несет никакой ответственности за свои действия… /…/
Что сталось бы с русскими, если бы их депутаты собирались ежегодно, чтобы шесть месяцев подряд обсуждать меры, в которых большинство из них ровно ничего не смыслят? /…/ что же сталось бы со всеми нами, не управляй Россией монарх, чья мудрая и энергическая, ничем не скованная мысль печется не о чем ином, как о счастье России?» (Яков Толстой, «Взгляд на российское законодательство», 1840г., с. 143, 144).»
Сказанного, я полагаю, довольно, чтобы доказать, что политические идеи самых просвещенных из наших русских современников немногим отличаются от тех взглядов, которые исповедовали подданные Ивана IV, и что в своем монархическом идолопоклонничестве они не отличают безграничный деспотизм от монархии, ограниченной конституцией»
«преданность жертвы тирану — род фанатизма, присущий азиатам и русским»
«Оплакивать собственную жертву — истинно русская черта»
«я обнаружил максиму турецких царедворцев, применимую ко всем угодникам, но особенно к угодникам русским — то есть ко всем русским вообще; она помогает уяснить, что между Турцией и Московией немало схожего: «Будь ласков с фаворитами, избегай опальных и не доверяйся никому» (Lady Mary Wortly Montegu’s Letters, p. 159, t. 11).»
[1] Ранее критики ставили на гомосексуальные склонности маркиза, сегодня на этой ниве не прокормится даже московское телевидение; сегодня в моде «русофобия» всех, трезво оценивающих московские реалии.
[2] Ср. примечание российского издателя: «/…/ один из источников долголетия книги Кюстина — в том, что она не только описывает поездку по реальной России реального маркиза-писателя, но осуществляет своеобразный суд над идеей /…/ России»
[3] (363) Примечание Кюстина к пятому изданию 1854 г.: «Она хвасталась тем, что трудится ради поддержания порядка, сама же при этом платила разносчикам анархии. До Июльской революции парижская «Насьональ» получала деньги от Поццо ди Борго» (российский посол в Париже, иб) (в скобках здесь и далее – номер примечания в тексте оригинала, иб).
[4] (370) «/…/ Добавим, что, несмотря на все опровержения российских политиков, подозрения относительно видов России на завоевание Константинополя сохранялись не только у явных политических противников Российской империи, но и у наблюдателей нейтральных и даже сочувствующих; так, Отчет III Отделения за 1841 год утверждает, что «в Германии не постигают, каким образом Россия до сего времени не воспользовалась благоприятными обстоятельствами, дабы завладеть Константинополем, который был бы важнейшим условием преобладания ее политиков в Европе», и приводит высказывание короля вюртембергского, который в частной беседе признался, что «не верит совершенному со стороны России самоотвержению, а напротив, убежден, что неминуемо придет время, когда русские займут Константинополь» (ГАРФ. Ф.109. Оп. 223. № 6. Л, 83, 84).
[5] (371) «Итак, признавая свою слабость и сожалея о своем малом влиянии, я тем не менее считаю своим долгом напомнить Западной Европе о том, что спасение ее зависит от основания сильной и независимой греческой империи, столицей которой со временем сделается Константинополь. Такова единственная законная цель союза Франции с Англией. Таков также единственный способ помочь раздробленной Польше». В пятом издании 1854 г. Кюстин сделал к этому месту примечание: «Дай Бог, чтобы плодом нынешней войны сделалось подобное преображение европейской части Турции».
[6] Жмудь — территории между низовьем Немана и рекой Виндавой (Вентой).
