обо мне

наша миссия
или
почему этот блог?

текст в работе…

немного истории

Материалы к биографии

«Где родился знаменитый человек?
Разумеется, в Одессе, где же еще!»
В. Батшев, «Мой литературный календарь»

Я, Ирина Бирна, находясь в здравом уме и трезвой памяти, осознавая ответственность, лежащую на моих плечах перед мировой литературой, равно как и размеры долга будущим исследователям моего творчества, решила кратко, пусть и емко, не пропуская важнейших деталей, вех и пустяков, осветить мой путь от рождения до жизни такой. Освещение проведу со множеством мелких, не имеющих никакого отношения к теме творчества, отступлений.

Моя бедная мама была простой женщиной, но она родила меня. Ей за это многое простилось. Случилось это зимой. В самом начале конца первой декады второй половины XX века. Подробностей не помню, что, принимая во внимание развившуюся со временем страсть к мельчайшим деталям, терзает меня по сей день, и что оставило след на моем творчестве, коий след и предстоит раскрыть будущим исследователям. Поговаривали, будто появилась я на свет вечером. Это сразу не понравилось моей сестре, которую мама почему-то родила утром. Получилось, она старше меня не только на два года, несколько месяцев и дней, но и еще на полдня. Жить с такой правдой женщине не просто. С тех пор отношения наши сложные, но сердечные. Отец, мечтавший иметь «трех футболистов», радовался, получив вторую дочь — предчувствовал в глубоких социальных сдвигах зарождение женского футбола, тяжелой атлетики и «#MeToo»[1].
В детский сад мы не ходили: мама «не для того нас рожала, чтобы отдать на воспитание каким-то женщинам, которых самих еще надо воспитывать». Нас воспитывала бабушка. Вернее, даже две, но баба Зина – папина мама – жила не с нами, хотя и приходила ежедневно единственно для того, чтобы нас «баловать», а маму «нервничать». Домашнее воспитание хорошо тем, что сопли, ангины и прочие царапины с переломами – исключительно домашнего происхождения. Но вшей не было! Был лишай, подаренный одной очень милой дворовой кошечкой, хотя и здесь домашнее воспитание обернулось преимуществом: наши, в терапевтических целях наголо бритые головы, никто не видел, и мы не испытали тяжелого пресса насмешек, которые могли оставить след в характерах на всю жизнь. Впрочем, за сестру я не ручаюсь.
В семье, как и в каждой одесской, царствовали шутка и анекдот. Отец за ужином обязательно рассказывал новый анекдот, очередную хохму, выкинутую им самим или его загадочным коллегой Христофоровичем, на худой конец описывал сцену в трамвае: он всегда и во всем умел находить смешное. Рассказывая, всегда смеялся первым; мама, сохраняя девичью скромность, сперва держалась, недоумевая: «Ну, вот, зашелся! И что тут смешного? И чего бы я заливалась?», но не выдерживала высокой моральной марки и присоединялась к отцу. Потом начинала смеяться бабушка. А мы с сестрой смеялись уже давно – вместе с отцом. Судя по всему, я с детства наделена была хорошей памятью на все плохое. Однажды, было это уже в школе, в классе третьем или четвертом, ко мне на улице подошла старшая сестра моего лучшего друга Валика, Шура. Валика я любила и в мечтах даже показывала ему моих кукол. Шура была старше нас на пять лет, была комсоргом класса и источала жизненную мудрость и опыт. Она подошла и сказала:
— Ира, не рассказывай больше Вале анекдотов. Возможно, в вашей семье рассказывать такие анекдоты нормально, но мы их не понимаем и слышать не хотим.
Я понятия не имела, о каком именно таком анекдоте идет речь, в одном могу уверить будущего исследователя: пошлых отец в дом не приносил, анекдоты были либо одесскими, либо политическими. Меморандум Шуры открыл мне глаза на две вещи: во-первых, оказывается, не во всех одесских семьях царят шутка и анекдот; во-вторых, не все анекдоты можно рассказывать всем. Поэтому, когда в девятом классе, на ленинском зачете, после долгих прений с учителем истории – слепым от рождения инквизитором-коммунистом – о моих встречных обязательствах за того парня, оппонент вдруг потерял всякий контроль и остатки соображения и, ни к селу, ни к городу, громко наябедничал присутствующим: «С твоими взглядами не место в социалистическом обществе!», — я поняла, что снова рассказала кому-то не тот анекдот. Ну, или тот не тому – выбирайте.
В комсомол я так и не вступила, даже заявления не подавала, а инквизитор позаботился о том, чтобы моя характеристика смутила даже девственную душу директора Одесского следственного изолятора, что на Черноморской, рядом с Еврейским кладбищем, случись мне согрешить карманной кражей. Но я согрешила в ином: надула историка и поступила в Одесский мукомольно-атомный институт им. тов. И. Сталина[2]. Мукомолов-атомщиков характеристика не смутила.
Институт-таки закончила и даже получила предложение остаться на кафедре для научной работы. Но комсомол, как оказалось, меня из виду не выпускал. И вот однажды, зимним декабрьским вечером, сижу я в лаборатории, дурных намерений не холю и ни о чем не подозреваю, вычитываю главу диссертации. Резко отлетает дверь и в лабораторию, вращая плечами, лавирует между рядами кульманов мой шеф – доцент К* — бульбомет и парторг факультета.
— Ну, как? – спрашивает он по партийному четко и безапелляционно.
Я к тому времени уже имела почти двадцатисемилетний опыт жизни среди коммунистов и, по словам бабушки, «вивчилась на собак брехати» — могла не хуже секретаря райкома поддерживать принципиальный и нелицеприятный разговор ни о чем как угодно долго:
— Так точно!
— Результаты?
— Положительные. Хотя, есть и такие, которые не вписываются в модель, но, по-моему, тем самым подтверждают ее практическую применимость.
— Прекрасно! Я так и предполагал! Я же говорил! В общем, обязательно включи последние данные в главу!
«Сейчас! Вот прямо все брошу и начну включать, только возьму разбег с Дерибасовской! Я уже с машинисткой договорилась!»
— Обязательно! Как же не включить! Я уже даже начала…Он у меня, впрочем, не злопамятный: выговорится – и забудет.
— Мне, кстати, только что из Москвы решение Совмина привезли… ну, выдержки, конечно, — весь протокол засекречен! Там речь как раз об актуальности нашей тематики: дальнейшее снижение металлоемкости конструкций тяжелого машиностроения…
— Мы же в пищевой промышленности…
— Металл – везде металл!.. Кроме того, знаешь, какой вес имеет упоминание актуального правительственного документа в диссертации? Да при защите…
— Хорошо. Спасибо. Включу. Давайте номер.
— Принесу… ты сколько еще здесь будешь? Я сейчас на комсомольское собрание факультета, потом – на кафедру, схвачу бумаги – и к тебе. Откорректируем введение и впишем номер решения Совмина… — он вдруг оборвал себя и уставился на меня. Даже побледнел. – А ты почему не идешь на собрание?
— А я не комсомолка.
— Как?! За что тебя исключили?
— Я не вступала… как-то так, не случилось…
Шеф схватил эбонитовую трубку и накрутил три цифры:
— Андрей! – заорал он, — ты там сидишь и ничего не знаешь! А у нас тут скандал! Ира – ты ее знаешь – без пяти минут кандидат – «кирпич» на столе – и не комсомолка!![3]
Андрея я знала давно, еще со студенческих времен: он был спортсменом-любителем и часто искал моего профессионального совета по тем или иным проблемам увеличения мышечной массы, повышения выносливости или скорости; был он парторгом института, а в свободное от партии время служил ассистентом кафедры автоматизации.
— Так, — сказал шеф, кладя трубку, — завтра подашь заявление. Послезавтра состоится внеочередное собрание и тебя примут. Андрей организует, — пояснил шеф, следуя движению моих бровей.
— Мне через два месяца – двадцать семь, и я автоматически, по возрасту, должна буду покинуть комсомол, — мне очень не хотелось портить себе биографию.
— Не важно!.. – сказал шеф неуверенно, если только коммунист может испытывать неуверенность, говоря глупости, и тут же нашелся: — Тебя же на защиту не выпустят!
Наивная попытка взять на испуг: к защите меня допускать будут через год, может, даже через два – тогда мое светлое беспартийное прошлое уже ни у кого не вызовет чувства зависти.
Председательствовал на экстренном собрании, посвященном одному вопросу – принятию в комсомол меня, грешной, Борюся – хозяин соседней лаборатории, собутыльник на почве научных разочарований и добрый приятель. Но, как оказалось, принципиальный коммунист. Мой ровесник, еврей, но с принципами – видимо и ему не те анекдоты в детстве рассказывали. С первых слов, не доводя дела до воспаления характеров, он начал расставлять точки над «i» и бревисы над «й»:
— Всем понятно, что здесь происходит: Ирина закончила диссертацию и теперь решила вступить в комсомол, чтобы исключить всякие неожиданности при защите. И не только – она наверняка уже задумалась о дальнейшей карьере и должности доцента, куда ее тоже не проведут без комсомола. – И смотрел мне в глаза, трепеща от собственной нелицеприятности.
Я встала, искренне поблагодарила собравшихся, и вышла. Поднялась к себе и набрала Андрея:
— Слушай, Андрюша, ну и к чему этот цирк? Если вам так уж приспичило сделать с меня на два месяца комсомолку, так организуйте хоть прилично.
Следующее собрание состоялось через два дня. Борюся присутствовал, но не председательствовал. Сидел в президиуме третьим сбоку. Я ответила на сакральный вопрос о главной обязанности комсомольца и, под саркастическую ухмылку Борюси, была торжественно принята в организацию. При одном воздержавшемся. В тот вечер Борюся принес в лабораторию водку, кильку в томате, сало, хлеб и мы крепко выпили на развалинах его коммунистических мечтаний, не выдержавших столкновения с реальными потребами власти.
Через месяц я комсомол покинула, а еще через девять защитила диссертацию.
Остановлюсь, вкратце, на защите.
Я защищалась в тот день первой. Пришла рано утром, развешала плакаты. Постепенно стали собираться члены Совета. Пришли секретарь и стенографистка, гости – семья, друзья и коллеги. Началась процедура. Сперва ученые мужи решали есть ли кворум, т. е. присутствуют ли необходимые восемнадцать членов. Долго считали на пальцах и по головам, вычитывали фамилии, наконец постановили, что кворум есть. Но тут кто-то решил блеснуть параграфом, и заявил, что кворум определяется процентным отношением числа присутствующих к общему числу членов Совета и, по его выкладкам, для кворума необходимо присутствие не восемнадцати, а девятнадцати членов. Начали пересчитывать вновь и вновь пришли к нужному результату. Предоставили слово соискателю. Соискатель уложилась в положенные двадцать минут – это, пожалуй, самый важный момент защиты: короткий доклад может вызвать подозрения в легковесности и несерьезности работы; доклад длиннее покушается на перенесение обеденного перерыва, что, учитывая года, пожертвованные присутствующими науке, чревато обострениями гастритов, колитов и язв. После доклада выступили оппоненты, нежно похвалившие работу и прямо указавшие на некоторые недостатки, которые мне же пришлось для них придумывать. Начались прения. Как и положено, один из членов сказал сакральное: «Мало науки. Это же диссертация на звание кандидата наук, коллеги! А где наука?» Начались споры о том, что есть «наука» и, после того как не решили, сосредоточились на феномене прикладной науки. Не определили и его, и довольные, радужно блеснувшие гранями эрудиции, погремев всласть цитатами, перешли к голосованию. Известно, что голосовать единогласно не положено. Ненаучно. Подозрительно: «В Москве ведь тоже не дураки сидят». Поэтому положенный «черный шар» не удивил никого, включая соискателя. Начались поздравления и пожелания.
Закончилось детство. Началось отрочество, в котором и пребываю по сей день.
Писать начала рано. Точно сказать не могу, но было еще темно. Часов, может, шесть. Всё спало, я села за стол и вывела: «Я сам человек маленький. Среднестатистический»…Писать начала под давлением новых родственников. Я – дурная наследственность! – часто рассказывала о моих первых шагах по немецкой земле, о типах, каких встречала на улицах, в амтах, магазинах и общежитии, где жили мои новые знакомые, о причинах, заставивших их покинуть родину, о воровстве, которым многие из них баловались в преступно доступных немецких магазинах, о моих собственных бесах душевных – атавизмах и рудиментах советской системы воспитания гордого человека. Смеялась чаще сама и потом долго объясняла, почему. Хотя тут уже виной разница менталитетов и сложность перевода. Продолжалось мое хохотание довольно долго, до тех пор, пока кого-то не посетила счастливая мысль, как избавить семью от этой напасти. Этот кто-то сказал: «Почему бы тебе не описать всё? Думаю, это интересно и твоим землякам, и немцам». Так появилась та самая первая фраза о «маленьком человеке»…

Пишу до сих пор и писать буду впредь, — как говорят немцы: «Macht Spaß».

***

Ирина Бирна родилась в Одессе, там же закончила школу и Институт пищевой промышленности им. М. В. Ломоносова; кандидат технических наук; под судом и следствием не была. В Германии – с 1993 года. Литературный дебют – роман «Записки обычного человека», «Литературный европеец», Франкфурт (Майн), 2013 г.
Последующие публикации (все – «Литературный европеец»):
«Сказка о том, как Иванушка-дурачок против Тьмы бился», 2014;
«Украина. Война. Год второй» — сборник публицистики, 2015;
«Пляж», роман, 2015
«Романы и рассказы» в 2-х томах, 2019
«Жизнь за окном», путевые заметки с натуры, 2019.

Постоянный автор журналов «Мосты» и «Литературный европеец» — с 2013 года опубликовала более семидесяти рассказов, статей, фельетонов и эссе.
Лауреат Премии журнала «Литературный европеец» (2014-16).

[1] Совсем еще молодой, но уже ужасно популярный вид женского спорта.

[2] Честно говоря, ко времени моего поступления институт уже назывался скромнее: Одесский институт пищевой промышленности им. М. В. Ломоносова, но в памяти народной оставался мукомольно-атомным.

[3] Для потомков, незнакомых с социалистическими реалиями, поясню: весь монолог шефа – яркий пример социалистического реализма. Диссертация существовала лишь в виде одной главы, которую я в описываемый момент вычитывала, и черновых набросков «Заключения». Всю остальную «воду» — «актуальность», партийные документы и высказывания классиков марксизма-ленинизма о приоритетном развитии отраслей пищевой промышленности в эпоху развитого социализма – все это еще предстояло собирать по каплям в библиотеках, газете «Правда» и диссертациях предшественников. Но для достижения светлой цели принципы социалистического реализма допускали мечту делать былью в любой момент времени.

***

Текст написан для сборника Русские зарубежные писатели начала XXI века. Автобиографии (составители Виктор Фет и Владимир Батшев, Литературный европеец, 2021, Франкфурт/Майн, 351 с.