Разрозненные мысли о возникновении и эволюции залешанской культуры
«[…] Traditionen wirken ohne Begründungen,
sie beziehen ihre Geltung aus Gefühl und Gewohnheit.
Das Volk braucht Trost und Zuversicht,
es braucht dem Mythos, nicht die Wahrheit»
Jörg Baberowski,
Der sterbliche Gott. Macht und Herrschaft in Zarenreich[1]
«[…] царское правительство, потерпев моральное банкротство,
замышляет самое отчаянное из всех средств
для восстановления утраченного авторитета
— безумную, кровавую войну»
Сергей Степняк-Кравчинский,
Россия под властью царей
I
Слова о повторяемости некоторых событий истории дважды — сперва трагедией, а затем фарсом, уроненные неосмотрительно Марксом, упорно переползают из статьи в статью, из интервью в интервью, из сообщения в сообщение. Как и во многих иных случаях, похлопывающие панибратски гения по плечу и тычущие миру в глаза кумовство с ним, не удосуживаются обратиться к первоисточнику, что, безусловно, благотворно повлияло бы не только на их интеллектуальный багаж, но и подняло общий уровень начитанности, обогатило духовно. Ознакомившись с первоисточником далее первого абзаца, возможно задумались бы цитирующие над смыслом тиражируемой глупости, и избавили меня от этого необходимого вступления…
У Маркса читаем:
«Hegel bemerkte irgendwo, daß alle großen weltgeschichtlichen Tatsachen und Personen sich sozusagen zweimal ereignen. Er hat vergessen, hinzuzufügen: das eine Mal als Tragödie, das andere Mal als Farce. Caussidière für Danton, Louis Blanc für Robespierre, die Montagne von 1848-1851 für die Montagne von 1793-1795, der Neffe für den Onkel. Und dieselbe Karikatur in den Umständen, unter denen die zweite Auflage des achtzehnten Brumaire herausgegeben wird!»[2]
Итак, Маркс смутно помнит, будто Хегель «где-то заметил, что все большие события и личности мировой истории, так сказать, случаются дважды». Обратите внимание, сколь размыта и туманна эта фраза, сколько в ней оговорок и околичностей! И это у Маркса! в работах которого нет ни одного лишнего слова! формулировки которого чеканны, взвешенны и лаконичны! А тут вдруг: заметил, где-то, так сказать… Может ли так говорить восторженный последователь Хегеля, младохегелеанец Маркс, знавший, вне всякого сомнения, все работы того, кого считал своим учителем, кого называл гигантом, вскарабкавшись на плечи которого создавал свой материализм? Дотошным исследователям творчества философа удалось-таки раскопать одно-единственное место, подходящее под ссылку Маркса. Вот цитата из Лекций по истории философии:
«Durch diesen merkwürdigen Irrtum befangen, ermordeten Brutus, ein höchst edles Individuum, und Cassius, tatkräftiger als Cicero, den Mann, dessen Tugenden sie schätzten. Unmittelbar darauf aber zeigte es sich, dass nur einer den römischen Staat leiten könne, und nun mussten die Römer daran glauben; wie denn überhaupt eine Staatsumwälzung gleichsam im Dafürhalten der Menschen sanktioniert wird, wenn sie sich wiederholt. So ist Napoleon zweimal unterlegen, und zweimal vertrieb man die Bourbonen. Durch die Wiederholung wird das, was im Anfang nur als zufällig und möglich erschien, zu einem Wirklichen und Bestätigten.»[3]
Как видим, мысли философов, выраженные этими абзацами, отличаются кардинально, сущностно. У Хегеля речь идет действительно и недвусмысленно о повторении (die Wiederholung), посредством которого некое событие обретает признание (wird sanktioniert) народа. Ни смысл приведенных автором примеров, ни контекст всей лекции, ни следуемый вывод — ничто ровным счетом — не оставляет ни малейшего пространства для фарса.
Маркс же говорит не о повторении, а о возникновении (sich ereignen) события. Если у Хегеля одни и те же исторические персонажи вынуждены дважды совершить некие действия для достижения и укрепления результата их («превратить в действительность и подтвержденность»), то у Маркса не просто разные исторические персонажи, но персонажи, принадлежащие к разным поколениям, пытаются провести действия, напоминающие действия их великих предшественников, и это обезьянничанье вызывает презрение философа. Только развращенный ум какого-нибудь филистера-писаки, мог увидеть в событиях, приведенных Хегелем в подтверждение мысли о превращении реального в действительное, повод для шутки: ни Гражданская война в Риме, ни Ватерлоо, ни, тем более, Июльская революция 1830 года, не были фарсом не только для непосредственных участников, но и для судеб всего континента. Следовательно, Маркс не имел ровно никаких оснований упрекать Хегеля в забывчивости.
Есть здесь и еще один, пожалуй даже более весомый, аргумент, подтверждающий поверхностное обращение с цитатой. Приведенное выше место открывает работу, в которой Маркс впервые широко применяет разработанный им метод материалистической диалектики к истории. Диалектика исключает всякое топтание на месте, следовательно, исключает повторение событий и личностей. А уж повторение в качестве фарса, звучит с точки зрения диалектики полным нонсенсом. Количественные изменения, накапливающиеся в любой системе во времени, ведут к качественному скачку ее на новый уровень. Вселенная развивается, по крайней мере в объеме доступного нам горизонта знания, прогрессивно. Появившийся на определенном этапе эволюции вселенной биологический вид хомо сапиенс сапиенс, равно как и возникшая в результате его жизнедеятельности экосистема (ноосфера), как неотъемлемые части вселенной, подчиняется законам диалектики, а это значит, что все разговоры о негативной диалектике, регрессе и откатах в развитии социально-политических систем, равно как и о повторяемости событий и личностей — ни что иное, как пустая игра умов исключительных, но не глубоких, занятых поиском объяснения и обоснования феноменов, не укладывающихся в идеальную картину мира этих исследователей, не отвечающих потребам политической модели, которой они служат.
Марксу — опытному и талантливому публицисту — требовалась хлесткая вводная фраза, и он на это одно мгновение поддался эмоциям, не смог скрыть личного презрения к событиям декабря 1851 года. Погнавшись за фразой, он продемонстрировал нам, что и ему, точно так же как и нам всем, легче с презрением отбросить события и личности, не вписывающиеся в теоретическую схему, чем разобраться в диалектической необходимости их появления, заставить себя задуматься над логикой диалектики, поднявшей на поверхность именно этих людей, сделавшей возможными именно эти события.
Еще меньше правды содержит в себе вторая, гуляющая интернетной бесконечностью, мысль, приписываемая тому же многострадальному классику, — о спиральной форме развития истории. Она как бы подтверждает и дополняет первую несуразицу: повторение событий и личностей легитимировано прохождением спирали истории соответствующего места, а фарс их очевиден интерпретаторам в силу, как им кажется, общего упадка нравов и измельчания человеческой природы: раньше ведь не только погода была лучше, но и личности гениальнее, и события драматичнее. Останавливаться здесь долго нечего, скажу лишь следующее. Маркс никогда и нигде не упоминал спирального развития истории, и тот, кто хоть понаслышке знаком с азами диалектики, должен понимать всю несуразицу подобной картины. И все же нет дыма без огня — о спиральном развитии истории говорит Фридрих Энгельс в одной из статей Бременского периода, когда он еще очень молодым человеком метался между поэзией, драматургией и литературной критикой[4]. Спираль здесь служит более поэтическим образом, чем диалектической моделью развития.
И тем не менее, обе модели, в самых различных вариациях, продолжают победное шествие по страницам и головам, а это значит, что несут в себе некое рациональное зерно, иммунное к аргументам логики и постоянно растущему уровню образования. В чем оно? Дело в том, что теории цикличности содержат мысль, занимавшую еще древних: мир развивается не прогрессивно, т. е. не диалектически, а циклично, постоянно повторяющимися циклами[5]. Идея эта настолько живуча, что даже легла в основу целой теории Исторического циклизма. Некоторые из читателей возможно помнят, а иные любознательные легко найдут в интернете, примитивизированную для плебса иллюстрацию этой теории на примере цикличности дат жизней Наполеона I и Хитлера или Линкольна и Джона Кеннеди. Более требовательной части публики должна быть известна и попытка Освальда Шпенглера предложить теорию исторического развития, основанную на культурных циклах. Рассуждения философа привели его к выводу о закате Европы[6] — слова вот уже более ста лет греющее надеждой умы московитов, даже тех из них, кто имени Шпенглера никогда не слыхал. От греха циклизма не убереглись даже авторы достаточно смелой и любопытной попытки системного подхода к московитской истории[7]. В мои намерения не входит защита Маркса — он в моей защите не нуждается, работу Шпенглера уже и без меня разобрали на молекулы люди куда более талантливые, чем ваша покорная слуга, а теории цикличности… бог с ними, пусть им уделяют время те, чьим интеллектуальным способностям они отвечают. Мне же это длинное вступление понадобилось единственно для того, чтобы предостеречь читателей от искушения: приводимые ниже события, подобно пению Сирен, легко могут вовлечь неподготовленных в сети цикличности, каковой в них и близко нет, а есть лишь общность культуры одного народа в разные периоды исторического развития. История есть прямая линия диалектики культуры, угол наклона которой относительно исторического горизонта мы называем прогрессом. Культура — суть аккумулированный опыт выживания отдельного социума (группы) в окружающей среде. Опыт этот включает в себя все действия, инструменты, нормы поведения и пр., помогающее социуму выстоять в борьбе против природы и соседей. Результаты этой борьбы шаг за шагом, из поколения в поколение закрепляются в различных формах: навыках ведения войны и охоты, нормах и правилах общения с близкими и дальними соседями, в семейных и племенных традициях, в технологиях производства материалов, инструментов, орудий, вооружений, домашней утвари, украшений и пр. Так возникают уникальные, присущие лишь данной культуре, культы, сказания, песни, танцы, наскальные рисунки, статуэтки, украшения, рецепты приготовления пищи, лекарств и ядов. Нормы, со временем, закрепляют традициями, правилами, законами… Весь этот массив знаний не наследуется генетически, и может быть передан лишь воспитанием. Усваивание культурных канонов и правил есть биологическая функция, обусловленная нейропластичностью головного мозга и, как таковая, ответственна за выживание индивида. Поэтому любое отклонение от канонов культуры, воспринимается как индивидуумом, так и всей группой, вызовом самому существованию и влечет за собой предсказуемые защитные реакции, определенные, опять-таки, культурой. Вот эта схожесть реакций народа на раздражители и вызывает у поверхностных наблюдателей картину повторяемости — цикличности или спиральности — истории.
Но, довольно об этом. Надеюсь, я подготовила иммунную систему читателей к сопротивлению бактериям цикличности и вирусам спиральности, и предлагаю приступить к теме беседы. Впрочем, еще одно необходимое пояснение. Совпадений и аналогий, подобных приведенным ниже, можно насобирать в 800-летней истории московии как блох на дворняжке: события и их результаты 1917 и 1991, реформы Ивана IV и Петра I, оттепель Хрущева и перестройка Горбачева… Я точкой старта моих рассуждений выбрала эпохи Крымских авантюр исключительно из личностных наклонностей характера и имени полуострова, который в очередной — который уже раз! — если не сломает хребет империи зла, то уж во всяком случае отбросит ее назад, в места болотного ее происхождения.
Это твердо знаю!
II
В марте 1801 года на престол торжественно вступил отцеубийца Александр I. Александр, конечно же, папу шарфиком не душил, здесь мы имеем дело скорее с синдромом Ивана Карамазова, если позволено будет так выразиться. Александр — старший сын Павла и наследник престола — так часто и упрямо повторял в разных вариациях одну и ту же фразу, смысл которой сводился к тому, что при его царствовании «жить будем, как при бабушке», что не мог не возбудить надежд в рядах просвещенного дворянства. Александр прекрасно знал что, зачем и кому говорил: это самое дворянство было очень недовольно проевропейскими реформами Павла, направленными как раз на ущемление прав дворян, церкви и армейской верхушки. Рано или поздно слова наследника должны были найти своих смердяковых в мундирах, готовых подсуетиться.
Сразу после начала нового царствования, короткая эпоха реформ Павла была названа тиранией, а на смену ей пришла новая, которую, чтобы не путать, прозвали либеральной, а молодого сатрапа — благословенным. Александр действительно начал странно: открывал университеты (до него на России был один-единственный, да и тот едва-едва находил публику для заполнения предоставленных ему аудиторий), лицеи и школы. Так появились Дерптский и Вильнюсский (1803), Казанский и Харьковский (1804) и, наконец, зачем-то Петербургский (1819)[8] университеты; основан был, в числе прочих, и Царскосельский лицей. Университетам была дарована относительная самостоятельность, смягчен контроль над читаемыми предметами, ограничена цензура. Именно Александр открыл на России сезон конституционных игр: даровал одну конституцию порабощенной Польше, вторую сохранил только что завоеванной Финляндии, и неустанно повторял обещания сочинить еще и третью — для российских своих рабов…
Все эти нововведения: образование, школы, смягчение нравов, слухи о конституции и прочие наносные европейские игрушки, никак не вписывались в московитскую культуру и очень тревожили просвещенную публику. Пушкин выразил общее мнение стихами, знакомыми нам с детства:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Стихам этим, по понятным причинам, уделено исследователями крайне мало внимания, почему и позволю себе отвлечь на них читателей несколькими строками. Стихи дают нам удачную иллюстрация того, что такое был Пушкин[9], насколько глубоко можно допускать поэзию и поэтов в храм науки, а историкам и литературоведам пользоваться поэтическими цитатами для подтверждения тех или иных исторических теорий и моделей.
Итак, поэт рисует нам Александра — слабого, лукавого, плешивого, щеголеватого, ленивого правителя, случайно попавшего на престол. Оставим на совести Пушкина «плешивого щеголя» — поэт совершенно одинок в этой оценке. Александр был высок, строен, элегантен и, по мнению дам, очень красив, пользовался огромным успехом у них. Каждый желающий может найти множество описаний внешности поэта современницами и современниками, и поразмыслить о природе страстей, терзавших его душу и породивших эти строки. Нас же больше интересует деятельность царя, описанная поэтом-современником.
Слабый и ленивый царь не только провел фундаментальные реформы образования и государственного устройства, но и в составе европейской коалиции победил Наполеона, присоединил к России Восточную Грузию, Финляндию, Бессарабию и Варшавское герцогство, играл не последнюю скрипку на Венском конгрессе, где решали судьбу постнаполеоновской Европы, стал одним из основателей Священного союза… О нечаянности славы, пригревшей его, мог говорить лишь злопыхатель, человек, эмоции которого застлали глаза на очевидное и общеизвестное: Александр I, как и его бабушка, не ждал подарков от судьбы — чаянных или нечаянных —, он подмял судьбу под себя и сделал себя сам, легко переступив через отцеубийство.
Единственным верным словом, сорвавшимся у поэта, есть слово «лукавый», и если бы Пушкин добавил сюда еще и «коварный», то от этого выиграл бы не только портрет монарха, но и сам поэт тем самым несколько подретушировал свою репутацию в глазах будущих поколений. А можно было бы просто написать, что Россией тогда правил настоящий московит: подлый, насквозь лживый, беспринципный и коварный… Александр, после многих бесплодных попыток в составе самых разных коалиций и союзов победить Наполеона, предал союзников и братьев по оружию, и переметнулся в лагерь врага, заключил с ним мирный договор — Тильзитский мир[10]. Какую роль сыграло здесь позорное бегство с поля боя 120-тысячной армии Беннигсена[11] — был ли этот шаг уже частью тайной договоренности с Наполеоном, или привычным поведением русской армии пред лицом опытного, хорошо вооруженного и обученного противника, мы не знаем, а знаем лишь то, что предательство русских привело к сокрушительному поражению их прусских союзников. Возможно, стало то бегство той самой каплей, лишившей Александра последних иллюзий на возможность победы в открытом противостоянии, и толкнуло на поиск иного пути, который и привел его в Тильзит. По условиям договора Александр выклянчил у наивного европейца Балканы и Финляндию[12], вымаливал еще и остатки Польши с Варшавой, но тут Наполеон проявил политическую трезвость и отказал. Получил эти подарки Александр практически забездаром: все, чего просил взамен великодушный Наполеон, было участие России в поддержке континентальной блокады Британии…
Тут хочу отвлечься и рассказать старый анекдот, как нельзя лучше иллюстрирующий политику России не только того времени…
В бар влетает мужчина с перекошенным лицом и выпученными глазами, подбегает к стойке и говорит срывающимся шепотом:
— Сто грамм водки! Скорей! Пока не началось!..
Бармен, которому передается состояние клиента, быстро наливает…
— Еще! — шепчет клиент, — Пока не началось…
Бармен наливает еще одну рюмку, которую посетитель тут же опрокидывает в рот и говорит:
— Еще! Пока не началось…
Тут к бармену возвращается чувство реальности, и он спрашивает:
— А кто платить будет?
— Ну, вот, — вздыхает посетитель, — началось…
Точно так же вел себя и Александр, только баром была Европа, и бармен Наполеон позволил водить себя за нос аж целых семь лет. За это время Александр оккупировал и присоединил к империи Финляндию и успел оторвать от Балкан Бессарабию… И продолжал успешно и продуктивно торговать с Британией. А потом Наполеон, вдруг и, разумеется, коварно и вероломно, потребовал выполнения союзнических обязательств, посмел напомнить о том, что Россия обязалась прекратить торговлю с Британией, за что, собственно, и позволено было ей расширить свои территории.
Здесь следует сделать еще одно отступление, имеющее, впрочем, непосредственное отношение к обсуждаемой теме. Все те любители цикличности, что муссируют совпадения дат Наполеона и Хитлера, почему-то скромно тупят глазки и упорно не замечают самого главного совпадения между событиями 1807 и 1939 годов, приведшего к краху Французской империи и Третьего Райха! Совпадения между Тильзитским миром и Пактом Молотова-Риббентропа. А ведь они ошеломляющие, схожие в деталях вплоть до географических названий! Судите сами:
— Александр клянчил у Наполеона Финляндию, Польшу и Балканы;
— Сталин у Хитлера — Финляндию, страны Балтии, Балканы и Польшу.
За исключением стран Балтии, которые были уже частью империи Александра, желания обоих кремлевских душегубов идентичны.
По условиям обоих соглашений:
— Александр получил Финляндию и Балканы;
— Сталин — Финляндию (смог аннексировать лишь часть), Польшу, страны Балтии и Бессарабию.
Наполеон отказал Александру в Польше из стратегических соображений, желая иметь между созданным им год назад Райнским союзом и Россией буферное государство. Хитлер согласился со всеми требованиями Сталина.
— Александр изначально, еще до подписания договора, не собирался выполнять его главного и, по сути, единственного, условия: участия России в континентальной блокаде Британии. Британия была главным торговым партнерам России, и разрыв экономических связей с ней грозил великой империи, не имеющей ни науки отечественной, ни промышленности и полностью зависящей от импорта готовой продукции, экономическим коллапсом.
— Не собирался выполнять своих обязательств и Сталин.
— Оба тирана были готовы на любые условия, лишь бы втравить новоиспеченных союзников в большую войну против Британии, рассчитывая ударить в удобный момент им в спину и захватить всю Европу.
— Александру удалось целых семь лет водить Наполеона за нос и кормить обещаниями завтра же присоединиться к блокаде, а когда далее врать стало невозможным, он прекратил отвечать на письма союзника, что, собственно, и побудило последнего двинуться во главе экспедиционного корпуса на Россию. Наполеон не шел воевать; до Бородина Александр оставался для него, пусть и предавшим условия договора, но все еще союзником, которого император надеялся убедить в личной беседе.
— Сталин, аннексировавший летом 1940 года вместе с Бессарабией еще и Северную Буковину и Область Герца, совершил, возможно, самую большую, роковую, ошибку за все три десятка лет своего царствования. Именно после этого вероломного нарушения условий Пакта, понял Хитлер с кем имеет дело и дал приказ на разработку Плана Барбаросса.
— Оба — Наполеон и Хитлер — проиграли в результате кампаний против России и СССР соответственно, но проиграли не России и СССР, а коалициям, которые оба кремлевские палача исхитрились составить из тех, кого всего несколько лет назад предали.
Но вернемся к нашим имперским баранам.
Как видим, был Александр обычным московским сатрапом, ничем от своих романовских предков не отличавшимся. Пожалуй, было в его царствование меньше крови, меньше кнута и батога, привычных московскому люду от мала до велика, от дней оных и по сию пору. Возможно, в этом и есть разгадка того всеобщего презрения и даже ненависти, какие питали к благословенному просвещенные современники и которую выразил поэт Пушкин — каким-то нерусским был этот Александр, воля ваша[13]. Но вот он простыл в дороге и умер в Таганроге (милая шуточка все того же А. Пушкина), и на смену ему, бездетному, пришел его младший брат Николай.
Вот этого полюбили все и сразу! Вот этот был настоящий русский! Начал с того, что повесил пятерых несчастных мечтателей-декабристов и еще сто двадцать четыре их подельника упек на каторгу. К безграмотным солдатам, подчиненным этим прожектерам и понятия не имевшим о том, что происходит на Сенатской площади, Николай был гораздо щедрее: более двухсот из них прогнал через строй, а еще четыре тысячи отправил на Кавказ — подыхать в бесконечной войне… Вот тут-то все поняли, что дождалися! На Россию пришел, наконец, настоящий царь! Русский! И вздохнули облегченно. Нельстец Пушкин проникся надеждой славы и добра и слагал царю хвалу свободную, Белинский (несколько позже, правда) публично требовал едва ли не смертной казни для Тараса Шевченко за беззлобную шутку о коронованном сатрапе, а сотни родственников повешенных и сосланных в кандалах на каторгу с радостью выплясывали на балах палача, дрались за счастье быть туда приглашенными. Картина этой моральной гибкости московитов настолько потрясла маркиза де Кюстина, настолько была дикой европейцу, что он отвел ей целую главу своей книги[14].
Следующим шагом Николая, вызвавшим бурный восторг прежде всего интеллигенции и либералов, было возвращение к скрепам. В моду стали вводить кокошники и другие элементы русского народного костюма, меньше стало французского языка (во всяком случае, при дворе), жестче цензура, особенно переводных изданий, университеты лишили даже тех крох свободы, которые подарил им «кочующий деспот». Но главным в деле подъема патриотизма стало… не угадаете ни за что!.. Победобесие! Да-да, оно родное! Именно при Николае I начался культ Бородина; именно тогда из позорного бегства русского воинства с заранее хорошо укрепленных позиций начали лепить выдающуюся победу русского оружия, из заштатного генералишки, не смогшего организовать оборону в самых благоприятных условиях — гениального полководца, а из бежавших и бросавших в панике оружие при первом появлении французов, рабов — чудо-богатырей. Тринадцать александровских лет — от Бородина до смерти победителя Наполеона — события те никто не вспоминал, Кутузова гениальным, не называли, куда там — даже полководцем не называли. Теперь же выдумали целый День Бородина и ежегодно на Бородинском поле стали проводить празднества. Из казны текли широкие денежные потоки на театрализованную битву, в которой, пред глазами императора, двора, знати и иностранных гостей, была восстановлена поруганная историческая правда: русские побеждали французов, но, следуя хитрому плану ставки, уходили с поля боя, чтобы сохранить армию. После блестящей победы реставраторов, начинались гуляния и пиршества. Сколь щедрыми были подарки из казны, можно судить хотя бы по тому, что в восхвалении Бородина рвались принять участие все, кто научился держать перо в руках, независимо от того, изображали они буквы или ноты[15].
Не меньший, если не больший всеобщий восторг вызвала последующая кровавая баня, заданная Николаем Польше. Тут вовсе уже не осталось равнодушных и сомневающихся: не только великие поэты — Пушкин, Жуковский, Тютчев, Хомяков — нет, вся Россия, как один человек, стояла за Николаем и его мясниками Дибичем и Паскевичем, ликовала и жаждала еще больше крови «кичливых ляхов».
Патриотический угар крепчал по мере безнаказанности: никто в Европе не отреагировал на нападение России на Персию, на очередную войну с Турцией, а приглашение поучаствовать в избиении венгров окончательно уверило московитов и их царя в том, что Россия стала великой державой и в праве теперь вершить судьбы мира. Николай Палкин звучало гордо!
И вот, через четыре года после того, как великие полководцы-каратели удачно утопили в крови Венгерское восстание, Николай решил поставить жирную точку в вопросе о Бизантийском наследстве: Балканы и Константинополь с Дарданеллами и Босфором — все это исконные русские владения, и пришла им пора возвращаться в родную гавань…
Но одно думает конь, а другое тот, кто его запрягает. Британии и Франции идея русского владычества над судоходством в Черном море почему-то не понравилась. Непримиримые, казалось бы, враги объединились и попросили Николая по-хорошему умерить аппетиты. Но не тут-то было, маховик величия уже не мог быть остановлен изнутри отсталой и прогнившей империи, для этого требовались внешние силы.
Война, как известно, окончилась полным разгромом России на всех фронтах — от Дуная, Крыма и Балтийского моря до Камчатки и Курильских островов — всюду, где появлялись силы союзников, они спокойно и деловито ощипывали двуглавую имперскую ворону по собственному своему усмотрению и соизволению. В который раз мир увидел, что орда карателей, численно многократно превосходившая хорошо обученную и вооруженную армию противника, никаких шансов на победу не имеет.
У великой России оставался один-единственный выход — капитуляция. Николай никак с этим согласиться не мог: подписать капитуляцию означало уйти в историю разрушителем всего того, что создавали бабушка, папа и старший брат. Продолжать войну Россия тоже не могла. Выход из ситуации был очевиден, хотя и трагичен лично для зарвавшегося тирана. О том, как от него избавили империю, до сих пор спорят историки: ушел ли он сам? помогли ли ему лекарствами от простуды, которую он так вовремя подхватил? имело ли место очередное отцеубийство? — глубоки черные воды придворных тайн, и много загадочного скрыто под ними…
Условия капитуляции были тяжелы, но, к сожалению, не смертельны. Россия потеряла, кроме значительных территорий, весь черноморский флот, все укрепления на Аландских островах и побережье Черного моря, была лишена дарованных ей ранее прав протектората над всеми христианами Османской империи. В результате войны она осталась практически разоруженной, с разоренной финансовой системой, высочайшей инфляцией, обнищавшим, даже по российским меркам, населением. Позор Крымской войны, в очередной раз, продемонстрировал тотальную техническую отсталость России не только от развитых стран Запада, но и от Османской империи. Ситуация вынудила Александра II проводить реформы: аграрная отсталая страна застряла в позднем средневековье и ей, для удовлетворения захватнических амбиций, жизненно необходима была промышленность. Промышленность невозможна без сопутствующих и поддерживающих элементов государственной машины: науки, системного технического образования, рабочих рук и просвещенной, современной бюрократии для управления всеми этажами государственного здания. Но в стране с узаконенным рабством, где 90% населения были собственностью государства и кучки рабовладельцев, рабочих рук просто не было. Поэтому первой реформой Александра II стало освобождение крестьян. Отмена рабства была мерой экономически вынужденной, предопределенной разгромом в Крымской войне, а вовсе не победой идей прогресса и просвещения, смягчения нравов или внезапной вспышкой гуманизма, спровоцированной творениями золотого века русской литературы.
Освобождением крестьян дело не кончилось. Для стабилизации системы, Александру пришлось, скрепя сердце, продать Аляску и провести реформу финансов; за ней последовала реформа высшего образования, городского самоуправления, судебная реформа…
С Крымской войны началась агония империи. Все последующие события — вплоть до нашего сегодня — суть лишь логические этапы распада ее прогнившего тела. Выпущенные на свободу миллионы безграмотных, развращенных и ленивых рабов[16], были неспособны найти себе применение в новых условиях, и вынуждены были идти в новое, еще более тяжкое, рабство на фабрики и заводы всяких третьяковых, шуваловых, морозовых, путиловых, строгановых и пр. Реформа, даже при всей ее половинчатости[17], дестабилизировала социальный баланс, а западные идеи, в том числе и не понятые никем на России, марксистские, довершили начатое. Большевистская терапия, в которой имперцы увидели панацею, спасти империю уже могла. Как не спасли и тщательно спланированные, развязанные ею обе Мировые войны.
III
Рассматривая эпоху, начавшуюся воцарением Павла I и завершившуюся поражением в Крымской войне его сына, Николая I, выделим следующие этапы:
- Павел принял страну в состоянии глубочайшего кризиса всех уровней: политического, социального, технологического, экономического и структурного, и
- начал необходимые реформы с целью стабилизировать систему, не дать империи развалиться на составные части;
- Реформы были очередной попыткой перенести части успешной европейской модели на московскую почву и
- были — тоже в очередной раз! — восприняты обществом как покушение на основы, что и стоило Павлу жизни;
- Александр, по сути, продолжил начатое отцом;
- Его попытка демократизировать и либерализировать страну не встретила ни сочувствия, ни понимания со стороны образованных слоев общества — дворянства и разночинцев, но осторожное лавирование между необходимыми преобразованиями и интересами политических группировок, сохранили ему, в отличии от отца, жизнь;
- Николай I принял страну на подъеме и воспользовался относительной стабильностью системы для того, чтобы начать большую — Крымскую — войну;
- Для мотивации населения, поднятия патриотического настроения и оправдания войны, по распоряжению Николая была проведена масштабная ревизия истории, фальсифицированы многие события и их результаты.
Не стану утомлять читателей описанием событий сравнительно недавнего прошлого — они хорошо известны и многократно описаны — обращу лишь внимание на то, что все отмеченные выше этапы, и в той же последовательности, мы находим во второй рассматриваемой нами эпохе: от плачевного состояния страны, принятой в 1985 году Горбачевым, до Крымской войны, развязанной путиным на апогее экономического подъема; от ненависти всего населения московии к реформаторам Горбачеву и Ельцину, до всеобщего обожания палача путина; от робких попыток приоткрыть щель в железном занавесе навстречу европейской культуре, до полного возвращения к триаде — народности, православию и самодержавию; от неприятия всем населением московии, и прежде всего ее интеллектуальной элитой, либеральных и демократических идей, до ликвидации всех источников свободной информации.
Есть еще одна общность, которую я выделю отдельным абзацем:
Николай и путин начали Крымские войны будучи совершенно и абсолютно уверенными в том, что Европа находится полностью под их контролем и не посмеет стать на сторону жертв, а потому и затеваемое будет легкой прогулкой: Больной человек Европы вряд ли устоит неделю под напором русских чудо-богатырей, а безоружная Украина, если и посмеет сопротивляться, то уж никак не дольше трех-четырех дней.
Умы поверхностные, ленивые и недалекие найдут здесь периодичность и сделают вывод о том, что русская система развивается циклично, восставая, как Феникс, из практически полного экономического ничтожества до процветания, и заканчивая неизбежно войной, экономическим коллапсом и повторением цикла. И действительно, подобные циклы, более или менее ярко выраженные, мы легко найдем во все эпохи развития московии, начиная со времен, когда москвы еще не существовало и в помине, а на месте кремля были землянки деревни Кучки.
Исторические точки со сходными социально-политическими и экономическим координатами, остаются ни чем иным, как точками со сходными координатами, их регулярно, в рамках некоего исторического периода, повторяющаяся секвенция ни при каких условиях не образует цикла. Всякий цикл характеризует нулевая точка, начальное состояние системы, в которую, спустя какое-то время — время цикла — возвращается система для того, чтобы начать новый цикл. Совершенно очевидно, что в истории ничего подобного происходить не может, и Россия конца Крымской войны 1856 года — это не Россия начала царствования Александра I. Между 1801 и 1856 годами страна развилась во всех отношениях: технически, культурно, социально, демографически, экономически, политически… Точно также, московия, которая подпишет капитуляцию после поражения во Второй Крымской войне, не будет той страной, какую пытался реформировать Горбачев в конце восьмидесятых годов прошлого века. Следовательно, утверждать, что Россия, как система, развивается циклически, значит игнорировать прогресс системы, т. е. отрицать ее развитие. Социально-политические системы слишком сложны, слишком многофакторны, слишком вариабельны, слишком зависимы от граничных условий для того, чтобы мы могли выделить и обозначить какие-либо циклы их эволюции.
История не повторяется. Ни циклами, ни спиралью, ни фарсом. Она не повторяется никак, нигде и ни при каких условиях.
История каждого феномена берет свое начало из некой точки, координаты которой нам условно известны: Большой взрыв, зарождение жизни на Земле, Аграрная революция, Ренессанс… Возникновение всякого феномена обусловлено некими причинами, накопившимися внутри системы и достигшими стадии Квантитативного перехода. Понятно, что причины эти, или их следы, могут быть обнаружены и прослежены по всей протяженности диалектического развития феномена: Реликтовое излучение, Митохондриальная ДНК, археологические следы культур, идеи французских энциклопедистов и т. д. Следовательно, возвращаясь к теме нашей беседы, то, что исследователи принимают за спиральность или цикличность в развитии московии, есть ни что иное, как следы первопричин ее возникновения, реликтовое излучение того большого взрыва — Квантитативного перехода — что привел к ее возникновению.
IV
Das Volk der Galater war vor allem für seinen Hang zur Gewalt bekannt. […]
Die galatische Landschaft war karg, dafür aber ideal gelegen
für Überfälle auf benachbarte Königreiche.
Die Galater – groß, rothaarig und mit dem Hang, nackt zu kämpfen –
verdienten sich ihren Lebensunterhalt mit
„ihrer Begabung, Schrecken zu verbreiten“.
Holland, T. Herrschaft. Die Entstehung des Westens.[18]
Миграция населения, знакомого с аграрными технологиями, в Европу проходила тремя потоками в три этапа. Первый поток мигрантов ученые датируют седьмым тысячелетием до Р. Х. Он проходил из Плодородного полумесяца через Малую Азию и Балканы. Второй, начавшийся приблизительно в то же время, шел через Кавказский хребет в низовья Дона, третий — спустя приблизительно тысячелетие после первых двух — из Северной Африки через Гибралтар на Пиренеи. Здесь следует несколькими словами закрепить, чем была аграрная культура для людей того времени. Сельское хозяйство, прежде всего — выращивание зерновых и выпечка хлеба — были революционными технологиями, обеспечивающими овладевшему ими народу колоссальные преимущества по сравнению с соседями охотниками-собирателями и кочевниками. Ни одно из последующих достижений человечества, включая сюда открытие деления ядер вещества, покорение космоса и создание искусственного интеллекта, не имело такого решающего влияния на эволюцию рода хомо сапиенс сапиенс. Излишки аграрных продуктов позволяли создать стратегические запасы продовольствия, которые, в свою очередь, не только способствовали расширению миграции популяции, но и создали все то, без чего невообразим мир человека: письменность, цифровые системы, философию, науки, медицину, литературу, театр…
Из Аграрной революции выросла европейская культура, в основе которой индивидуум, частная собственность и свобода.
Без этих базовых феноменов аграрная деятельность невозможна: обрабатывать землю мог лишь человек, свободный в своих действиях, уверенный в том, что результаты труда будут принадлежать исключительно ему, как и орудия для достижения этих результатов. Обработка земли была невозможна без постоянных и глубоких наблюдений за природой, климатом, почвой, без селекции семян и домашних животных. Необходимость защиты поселений от набегов соседей предполагала выделения из социума людей, способных эту защиту обеспечить. Так постепенно, из века в век, происходило расслоение населения: из массы аграриев выделялись те, без которых существование социума было невозможно, и которые, в силу этой своей эволюционной необходимости, составляли элиту — военные, политики, администрация, юристы, ученые. При этом посты вождей, какими бы титулами они не были украшены: князь, король или император —, оставались выборными, а граждане — свободными субъектами, племенное прошлое которых не имело значения при решении правовых, социальных, экономических и других споров. Мы можем с полным правом утверждать, что
— европейская культура, как продукт Аграрной революции, была изначально демократической, таковой и оставалась на протяжении всей эволюции (в терминах и реалиях соответствующих эпох, разумеется);
— основной вектор развития европейской культуры направлен квалитативно: аграрии были вынуждены качественно развивать и преобразовывать мир вокруг себя — выводить новые сорта растений, породы скота, углублять научные знания, совершенствовать социальную структуру общества.
Популяция сельских хозяев в Европе неуклонно росла, и постепенно распространялась на все большие территории, пригодные для земледелия, ассимилируя или вытесняя автохтонов охотников-собирателей. Остановить проникновение аграриев последние не могли, у них для этого не было ни сил, ни средств, ни возможностей, и пришельцы вскоре расселились на большей части континента — от Сицилии и Пиренейского полуострова до юга Швеции и Дона[19]. Между Доном и Вислой около VI по Р. Х. появились славяне[20]. Это важно здесь подчеркнуть: славяне изначально были европейскими аграриями, носителями европейской культуры. Восточнее Дона и севернее нынешней линии Воронеж-Курск-Гомель сельское хозяйство было невозможно — здесь начиналась лесополоса, уходящая далее на север в болотистые бассейны Волги и Оки. Населяли эти места финно-угорские племена охотников-собирателей. Южнее, в бескрайних степях между Доном и Волгой, и далее до Каспийского моря, Южного Урала и границ Китая кочевали прототюркские и протомонгольские племена.
Охотники-собиратели и кочевники занимали во многом схожие экологические ниши. Как первые, так и вторые жили дарами природы и, следовательно, полностью зависели от ее капризов. Лес и степь могли прокормить определенное количество людей в ограниченный период времени. С ростом популяции или истощением ареала проживания племя было вынуждено мигрировать в поисках пищи для себя и скота. Совершенно очевидно, что на пути миграции стояли иные племена, с которыми приходилось вести постоянные войны за ресурсы.
Способ жизни охотников-собирателей и кочевников создал культуру, основной вектор развития которой направлен квантитативно: для выживания популяции решающую роль играли ее величина и размер территории, которую она контролировала и на которой она могла чувствовать себя в безопасности. Причем для защиты территории в условиях постоянной угрозы, популяция должна была быть не просто многочисленной, но и строго организованной, с ясной и четкой вертикалью власти. Без сильного, мудрого вождя, талантливого воина, племя было обречено на истребление — физическое, в результате набега соседей, или социальное, будучи ассимилировано победителем. Из совершенно исключительной роли вождя для всего племени возник властецентризм (Пивоваров, Фурсов, 2001), как один из главных признаков этой культуры, с его неизбежным обожествлением и персонификацией власти. Реальность, в которой жили охотники-собиратели и кочевники, неминуема вела к тому, что они не могли быть ничем иным, как объектами социально-политических и экономических отношений.
Постоянные войны и кочевой образ жизни обусловили отказ индивидуума от каких-либо прав и частной собственности: вынужденные быть постоянно готовыми покинуть привычное место обитания или вступить в бой за его защиту, охотники-собиратели и кочевники мало заботились о благоустройстве временного жилья, легко отказывались не только от предметов быта, но и средств гигиены. Вот, как Тацит описывает их быт:
«У феннов — поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи. И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды, кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного — не испытывать нужды даже в желаниях.»[21]
Тацит, следует еще добавить в скобках, никогда предков московитов не видел, и писал эти строки со слов путешественников и торговцев, забредавших в те гиблые для европейца места, но тем более поражает точность оценок. Наблюдательность купцов может быть объяснена единственно тем культурным шоком, который они ощущали, столкнувшись с северянами. Народ тот не знал частной собственности, не дорожил ни собственной жизнью, ни жизнями своих близких, презирал даже собственные культы. Ему было чуждо все то, что было свято для европейца. В одном ошибся историк: фенны были такими не из лени, а в силу того, что климатические условия и ландшафт приучили их жить одним днем. Весь опыт поколений говорил им, что главное — как-то пережить сегодня. А завтра как-нибудь, авось, небось, кривая вывезет, бог не выдаст, свинья не съест…
Река Дон на востоке и леса с болотами на севере аграрной зоны Европы были совершенно уникальным явлением: эта относительно узкая полоска ландшафта разделяла две культуры, два мира, построенные на антагонистических принципах — Европу и Залесье, Европейскую и Залешанскую культуры. Подобного соседства мы нигде более не находим.
Робкие контакты между культурами на протяжении тысячелетий были ограничены меновой торговлей по обе стороны естественной границы. Товары и продукты, перемещаемые в обе стороны, несли информацию о соседях. Северяне с восторгом принимали все, производимое высокотехнологичным и развитым Югом: хлеб, вино, колбасы, окорока, обувь, одежду, утварь, украшения, но главное — изделия из металла, которого они, до контактов со славянами, вообще не знали — подковы, элементы сбруи, наконечники копий и стрел, мечи, ножи, щиты, кольчуги, шлемы… В обратном направлении шли, главным образом, продукты леса и степи: меха, мед, ягоды, лыковые изделия, кумыс. Можно с уверенностью утверждать, что условия торговли диктовали славяне, и что барбары имели все основания быть недовольными, что, учитывая особенности их культуры, неминуемо вело к кровавым конфликтам в приграничье.
Разница в уровнях жизни — один из важнейших движителей миграции населения. В какой-то момент недовольство северян южанами и зависть к уровню их жизни получили поддержку возросшими военными возможностями, и барбарами овладело непреодолимое желание не только грабить славян приграничья, но и вовсе переселиться в благодатные южные земли, поработить местное население и заставить его работать на себя, став, таким образом, уже не покупателями и не просителями, а владельцами южных богатств. Так начались набеги барбаров сперва на приграничные поселения славян, а потом и далее — все глубже и глубже в чуждую им, но такую заманчивую культуру. Набеги были настолько выгодным предпринимательством, что вскоре стали делом целых народов. В разные эпохи в Европу вторгались скиты, сарматы, хунны, половцы, печенеги, венгры, викинги, монголы… Здесь следует обратить внимание на исключительно важную деталь: все захватчики, кому посчастливилось закрепиться в Европе, полностью утрачивали свои культурные, этнические и религиозные особенности и растворялись в европейской культуре. Из этого правила нет ни одного исключения: барбары были либо изгнаны европейцами (монголы), либо приняли европейскую культуру (сарматы, хунны, викинги, венгры[22]).
Еще одним крайне доходным делом было пиратство на важнейших торговых путях, как водных, так и сухих. Предпринимательство здесь скоро разделилось на два направления: одни традиционно грабили караваны и суда, другие предлагали купцам защиту и брали, таким образом, под контроль важнейшие торговые артерии. Именно эта деятельность и привела в земли славян скандинавов[23], из которых со временем и выделился некто Рюрик (с братьями или без — здесь нет единства среди исследователей). Скандинавы имели целью взять под контроль две важнейшие торговые артерии: Днепр, связывающий Балтийское и Черное моря, север Европы с югом, и Волгу, связывающую Европу с богатым Востоком. Рюрикам удалось закрепиться в Киеве и основать династию; для контроля за волжской торговлей они основали крепость Ростов, а спустя полтора столетия, потомок Рюрика, Великий князь Киевский Ярослав Мудрый решил усилить русское присутствие и построил в ростовских землях пограничный форпост Суздаль.
Здесь важно остановиться и еще раз подчеркнуть: поселения Ростов и Суздаль были основаны за чертой естественного расселения славян, на землях народов, чья культура была не просто иной и даже не чуждой, но антагонистичной европейской.
Так Рюриковичами была, из самых лучших и здоровых политико-экономических соображений, заложена мина замедленного действия под самый фундамент Руси.
В Суздаль прибыл воевода с небольшой ратью, достаточной для удержания местных племен в повиновении и для контроля над торговыми путями. В походы ни ратники, ни воеводы жен не брали, следовательно, мы можем говорить об активных контактах ратников с местными женщинами. Интерес к таким контактам был особо велик со стороны местных — положение жены, наложницы, подруги ратника, матери его ребенка поднимало местную женщину на недосягаемый для соплеменниц уровень: ратники были для них пришельцами из нового, неведомого и очень богатого мира. Впоследствии, с ростом городов, росла и потребность в ремесленниках, холопах, слугах, монахах, строителях, торговцах. Особенно возросла потребность в рабочей силе и обслуге с момента выделения Суздаля с Ростовом в Ростово-Суздальское княжество при правнуке Ярослава Владимировича Мудрого Юрии Долгоруком. Теперь обоим городам требовалось гораздо больше рабочих рук для строительства, управления, христианизации местного населения, защиты рубежей княжества от набегов северо-восточных барбаров и посягательств родственников-князей… Приток необходимой рабочей силы и ратников шел за счет бедных народов Севера и Востока, из славянского юга сюда переселялись лишь единицы: бояре, монахи, ремесленники. Этот процесс московитские историки придумали назвать массовой миграцией славян в земли мери, веси и чуди. При этом они забыли пустячок: славяне в Залесье массово мигрировать не могли — отсутствовала главная движущая сила миграции: экономическая выгода[24]. Версия, продвигаемая московскими историками о том, что славяне массово покидали дома и поля на богатом Юге и переселялись в гнилые болота Залесья исключительно из любви Юрию — есть продукт мышления носителей залешанской культуры, для которых личность князя обожествлена, а население лишено субъективности, с научной же точки зрения она не выдерживает никакой критики.
Во-первых, сложно вообразить себе крестьянина, да и вообще любого здравомыслящего человека, готового обречь своих детей и жену на голодное прозябание единственно из любви к своему начальнику.
Во-вторых, сложно вообразить себе человека, готового бросить свой промысел и переселиться в края, где его знания и опыт гарантированно останутся невостребованными и ему придется овладевать новой профессией.
В-третьих, Юрия киевляне не любили, иначе не отравили бы, отчаявшись избавиться от его настырных посягательств на Киевский стол.
В-четвертых, в рассуждениях апологетов массовой миграции сталкиваемся мы с непреодолимым логическим противоречием. Н. Ключевский, яро продвигая гипотезу миграции из любви к князю, в другом месте вынужден признать: «В областях южной Руси[25] местное неслужилое население обыкновенно довольно равнодушно относилось к княжеским распрям. Боролись, собственно, князья и их дружины, а не земли, не целые областные общества, боролись Мономаховичи с Ольговичами, а не Киевская или Волынская земля с Черниговской, хотя областные общества волей или неволей вовлекались в борьбу князей и дружин. Напротив, в Суздальской земле местное население приняло деятельное участие в ссоре своих князей»[26]. Из приведенной цитаты, кроме упомянутого логического конфликта (совершенно ясно, что крестьяне, которые не знают имени князя, политикой которого не интересуются, которого не стремятся защитить или поддержать, не станут ради него покидать родных поселений и полей, уходить в голодную неизвестность от сытого и обустроенного быта), можно сделать еще два важных вывода. Первый. В Залесье жил иной народ, носитель иной культуры. Этот народ был готов поддерживать князя, умирать за него; князь для них был гарантом выживания, тогда как для славян — лишь сменным руководителем княжества. Жизнь народа протекала сама по себе, Рюриковичей — сама по себе. Второй. Социально-политические отношения Руси носили демократический характер, жители ее были свободными субъектами правовых отношений, и в таком качестве принимали решения совершенно свободно и самостоятельно, принудить их мигрировать не мог ни один князь.
В-пятых, какое число крестьян, если такие вообще были, могло уйти за Юрием на суздальские болота? Какому числу местных охотников-собирателей они противостояли? И кто кого, в итоге, ассимилировал? Напомним здесь сказанное выше: ни один из народов, пришедших в Европу, завоевавших части ее, не сохранился как этнос, как носитель собственной, принесенной сюда, культуры. Все были поглощены европейской культурой. Все стали европейцами! Точно так же мы в праве утверждать, что небольшой процент славян — ремесленников, дружинников, бояр, смердов, монахов и пр. — ассимилировался и был полностью поглощен залешанской культурой. Следовательно, московиты-залешанцы, обратившиеся в начале XVIII века по велению Петра I в русских, ни славянами, ни европейцами быть не могут. Ни этнически, ни культурно.
В-шестых, сам Юрий рассматривал суздальское княжение как изгнание и унижение, всю жизнь стремился вернуть себе, как он полагал, законный, Киевский стол. Стал бы он в таких условиях звать за собой в Суздаль крестьян и горожан Руси? Напротив, заняв Киев, он привез с собой целую армию преданных лично ему жителей Залесья, наделил землей и расположил на важнейший постах княжества.
И, наконец, в-седьмых. Юрий был дважды изгнан из Киева и вынужден был дважды убираться восвояси, в Суздаль. Если массовая миграция из любви к нему имела место, то ходили ли крестьяне за своим любимцем всякий раз туда-сюда? Ведь они не знали будущего и всякий раз были уверены в том, что очередной переезд князя — в каждую из сторон — окончательный.
Нет, как ни важна теория массовой миграции славян на север для обоснования европейского прошлого московитов, факты убеждают нас, что ничего даже близко похожего на миграцию быть просто не могло. Для этого у славян не было никаких разумных оснований.
***
У Юрия Долгорукого было одиннадцать сыновей от двух жен, но лишь двум из них суждено было оставить заметный след в истории: второму или третьему по старшинству — Андрею, прозванному Боголюбским и самому младшему — Всеволоду, по кличке Большое Гнездо.
««В лице князя Андрея великоросс впервые выступает на историческую сцену…» — написал когда-то об Андрее Боголюбском великий русский историк Василий Осипович Ключевский. И речь здесь шла вовсе не об этнической принадлежности знаменитого владимирского князя. Ключевский в данном случае писал о «самых ранних и глубоких основах государственного порядка, который предстает пред нами в следующем периоде». Когда государственный центр Северо-Восточной Руси закрепится в Москве, «в лице московского князя получит полное выражение новый владетельный тип, созданный усилиями многочисленных удельных князей северной Руси: это князь-вотчинник, наследственный оседлый землевладелец, сменивший своего южного предка, князя-родича, подвижного очередного соправителя Русской земли».»[27]
Как видим, с князя Андрея начинается история московии, и утверждение это не мое, а так-таки великого историка В. Ключевского. И пусть авторы статьи о первом великороссе, следуя многовековой традиции московитской исторической науки, солгали в первом же абзаце, к личности князя недобросовестность потомков отношения не имеет… Или, все-таки имеет?.. Может, ложь эта — черта великорусской натуры, начало которой они связывают с личностью князя Андрея?
Чтобы разобраться, давайте сперва восстановим мысль историка полностью: «В лице князя Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление нельзя признать удачным»[28]. И чтобы читатель не подумал, что выпущенная московскими историками часть фразы пустяк или эмоциональная описка Ключевского, добавим еще одну характеристику, данную им Андрею в той же лекции несколькими абзацами ниже: ««Это был настоящий северный князь, истый суздалец-залешанин по своим привычкам и понятиям, по своему политическому воспитанию. […] От всей фигуры Андрея веет чем-то новым; но едва ли эта новизна была добрая […] живя сиднем в своём Боголюбове, наделал немало дурных дел: собирал и посылал большие рати грабить то Киев, то Новгород, раскидывал паутину властолюбивых козней по всей Русской земле из своего тёмного угла на Клязьме. Повести дела так, чтобы 400 новгородцев на Белоозере обратили в бегство семитысячную суздальскую рать, потом организовать такой поход на Новгород, после которого новгородцы продавали пленных суздальцев втрое дешевле овец, — всё это можно было сделать и без Андреева ума».
Как видим, Ключевский хоть и обслуживал имперские амбиции московии, не распродал еще окончательно моральных ориентиров ученого и не мог закрывать глаза на очевидные исторические факты. Следующие поколения его коллег-историков утратили в процессе эволюции всякое воспоминание о научной этике и приверженности фактам, не говоря уже о простой человеческой порядочности. Но давайте вернемся к исходной цитате.
Есть здесь одно словцо, которое крайне редко появляется в трудах об Андрее: этническая принадлежность. И тут я позволю себе остановиться несколько подробнее. Я не любительница копаться в постельном белье и сводить особенности характера, склонностей и привычек исторических личностей к их происхождению и этносу, но в данном случае это совершенно необходимо — речь ведь, ни много, ни мало, о первом-таки великороссе! Кроме того, речь в моих построениях пойдет не о расовой чистоте Андрея, а о культурной экосистеме, в которой он был рожден и которой был воспитан.
По официальной версии Андрей был сыном суздальского князя Юрия Долгорукого и половецкой княжны, дочери хана Аепы Осенева; по неофициальной — матерью его была женщина местного происхождения — вероятнее всего, мерянка. Современные методы генетического анализа легко могли бы закрыть вопрос об отцовстве Юрия и этнической принадлежности матери Андрея, но московитская наука почему-то не спешит с исследованиями. На летописи же полагаться мы не в праве — большинство их, как это отмечает все тот же В. Ключевский, были написаны три-четыре века спустя, т. е. во времена роста могущества московского княжества, чьи князья брали начало от младшего брата Андрея — Всеволода Юрьевича Большое Гнездо, и по приказу которых, собственно, и были написаны или переписаны летописи. В наших рассуждениях точное происхождение матери Андрея решающего значения не имеет, и ниже я буду для краткости опираться на официальную версию. Главное для нас: она не была ни славянкой, ни христианкой, никогда не была в Руси, понятия не имела о демократических принципах ее устройства, напротив — принадлежала кочевому народу с присущими его культуре вождизмом, строгой иерархической структурой, вертикалью власти, экстремальной агрессивностью и культурно унаследованным чувством собственной неполноценности по отношению к славянам. Что же до биологического отцовства, то у каждого из нас оно зиждется единственно на доброй славе матери. Таким образом, можно утверждать, что настоящий фактологический материал не позволяет сделать однозначных выводов об этническом происхождении Андрея. Согласно результатам антропологических исследований, проведенным с черепом князя, лицо его носило типичные признаки как для представителей народов севера-востока Европы, так и для народов тюрко-монгольской расы[29].
Различные отделы головного мозга отвечают за реакции человека на вызовы окружающей среды, развитие способностей, навыков и наклонностей. Это известно давно; новейшие исследования нейрофизиологов показали, что работают эти отделы не обособленно. Они соединены между собой и постоянно обмениваются информацией. Эти соединения ученые назвали осями головного мозга, и говорят сегодня о «когнитивной значимости межрегиональных связей (т. е. осей, иб) внутри сложных биологических систем»[30]. Иными словами, оси головного мозга определяют поведение индивидуума, влияют на его когнитивные способности, отвечают за эмоциональные реакции и т. д. Оси — и это критически важно в наших построениях — возникают на начальном этапе становления головного мозга, на эмбриональной стадии развития организма. Открытие это переворачивает все наши представления о мозге новорожденного, как о чистом листе бумаги, на который воспитанием можно нанести любые тексты и вырастить какую заблагорассудится личность. Какую долю в формировании осей головного мозга играет геном отца — вопрос совершенно открытый, но то, что личность матери, ее культура, среда, в которой она выросла, опыт поколений ее народа, выступают фактором решающим, не подлежит, на мой взгляд, никакому сомнению. Головной мозг Андрея был форматирован залешанской культурой его матери.
Далее — воспитание. Заложенные в детстве установки и реакции определяют характер индивида и влияют на его личность на протяжении всей жизни. Паттерны, вынесенные ребенком из узкой семейной среды, усвоенные и закрепленные воспитанием, определяют картину мира индивидуума, и он стремится навязать приобретенные модели всем группам, с которыми вступает в контакт в течении всей жизни[31].
Воспитывали мальчика мать и мамки да няньки, которыми она себя окружила — люди духовно и культурно ей близкие. Юрий, очевидно, не присутствовал при рождении третьего сына, иначе трудно объяснить, почему новорожденный носил до крещения половецкое имя Китай. Какое участие отец принимал в воспитании, нам не известно, но вряд ли стоит подозревать Юрия в интересе к процессу: ему хватало забот в атмосфере междоусобиц и семейных дрязг Рюриковичей.
Таким образом, характер Андрея, черты его личности формировались в залесском Суздале, отрезанном от свобод демократического Юга, под влиянием окружавших его матери, мамок, смердов и холопов, в абсолютном большинстве своем представителей местного населения и половцев, пришедших с молодой княжной и составлявших основную часть двора. Надо ли удивляться тому, что Андрей, по свидетельству В. Ключевского, «[…] совсем не разделял страсти своего отца к Киеву, был вполне равнодушен к матери городов русских и ко всей южной Руси». На Юге он появился впервые уже зрелым почти сорокалетним мужем, в 1149 году, во время первого вокняжения его отца в Киеве. Тогда Юрий призвал его к себе и доверил не самое большое, но жизненно для Киева важное, княжество Вышгородское, защищавшее столицу с севера. Оторванный от любимых болот, но — главное — попав в совершенно новую культурную среду, вынужденный теперь согласовывать свои действия с боярами и даже учитывать настроение горожан, Андрей не прокняжил и полугода, и сбежал, в тайне от отца и против его воли, домой, причем не в Суздаль даже, а еще дальше — в маленький и захолустный Владимир-на-Клязьме. Здесь, во Владимире не было веча, как в Суздале и Ростове, здесь можно было править по местным обычаям, опираясь на силу ничем не ограниченной единоличной власти. А чтобы окончательно искоренить всякое воспоминание о демократических традициях Юга, Андрей изгнал из своих пределов всех бояр, приехавших сюда еще с его отцом. Вскоре им последовали мачеха и единокровные братья.
Убийство киевлянами отца[32] и судьба старшего брата Ростислава, дважды изгнанного новгородцами, симпатии к демократии Андрею не прибавили. Он объединил под своим владычеством княжества Владимирское, Ростовское и Суздальское, став, таким образом, «самовластным правителем земли Суздальской» (Ключевский), и начал готовить большую войну против Киева — рассадника демократической заразы и источника всех бед Руси. Ему удалось уговорить некоторых князей и собрать огромное войско, где большинство составляли суздальцы и наемники-половцы. Вот это и была та русская рать, те «свои» (Ключевский), что резали безоружных мирных киевлян, не щадя ни детей, ни женщин, ни священников, ни монахов, это они разграбили и осквернили святыни христианства, не пощадив даже Святую Софию — Митрополию Руси. Как отмечают многие исследователи, разграбление Киева было первым межэтническим конфликтом в Руси, совершившие его ни христианами, ни славянами не были, их ничто не связывало ни с культурой, ни с традициями Киева.
«Андреевич, (сын Андрея Боголюбского, иб) посадивши дядю в Киеве, с полками своими ушёл домой к отцу на север с честью и славою великою, замечает северный летописец, и с проклятием, добавляет летописец южный. […] Никогда ещё не бывало такой беды с матерью городов русских. Разграбление Киева своими было резким проявлением его упадка, как земского и культурного средоточия. Видно было, что политическая жизнь текла параллельно с народной и даже вслед за нею, по её руслу. Северный князь только что начинал ломать южные княжеские понятия и отношения, унаследованные от отцов и дедов, а глубокий перелом в жизни самой земли уже чувствовался больно, разрыв народности обозначился кровавой полосой, отчуждение между северными переселенцами и покинутой ими южной родиной было уже готовым фактом: за 12 лет до киевского погрома 1169 г., тотчас по смерти Юрия Долгорукого, в Киевской земле избивали приведённых им туда суздальцев по городам и по сёлам.»[33]
Здесь не могу еще раз не отдать поклон Ключевскому, сохранившему, пусть и на атавистическом уровне, следы порядочности, полностью утраченной великороссами в процессе эволюции. Он зорко усмотрел и мужественно указал своим студентам на «разрыв народности», т. е. на то, что суздальцы не были ни русскими (русинами), ни славянами, что вражда между двумя граничащими народами началась задолго до разграбления Киева, и, наконец, что в основании этой вражды были понятия, наследованные обоими противостоящими друг другу народами от отцов и дедов, иными словами — речь о культурах народов. Поэтому простим профессору этих «своих», которые грабили Киев и зверствовали на его улицах, в домах и церквях.
Религиозная политика. Решив строить новое государство, основанное на иной, диаметрально противоположной европейской, философии, Андрей не мог не обратить внимания на роль и значение церкви в государственной архитектуре. Когда в первой половине XVII века Карл I Английский оправдывал свою религиозную политику и вспыхнувшую на ее основе гражданскую войну тем, что религия является «единственной надежной основой любой формы власти: если она заброшена или придет в упадок, для правительства больше не существует стабильности»[34], он не говорил ничего нового — эта истина была известна уже древним иудеям, и под каждым его словом мог подписаться и наш герой — князь Андрей…
Христианство возникло в конце прошлой эры, как ответ на эволюцию экономических отношений в Римской империи. Ни римский, ни египетский, ни греческий политеизмы, ни монотеизм иудеев удовлетворить потребности новой эпохи уже не могли. Политеизмы возникли еще в эпоху собирателей-охотников, и поклонение богам природы — Солнцу, Воде, Земле, Ветру и т. д. было логичным следствием действительности, их окружавшей. Со времени Великой Аграрной революции, т. е. с начала активного противостояния природе, селекции растений и домашнего скота, регулярных наблюдений за климатом и возникновением на этой основе первых наук, древние боги были обречены, и надо только удивляться, что они продержались на культурном поле еще четыре тысячелетия, до тех пор, пока вернувшиеся из бабилонского плена иудеи, не сочинили собственного бога.
Новый бог был типичным продуктом времени и той экологической ниши, в которой жили иудеи: они сражались за место на самом густонаселенном кусочке суши, на который на равных основаниях претендовали многие племена и народы. Бесконечные войны и вооруженные столкновения породили бога жестокого, ревнивого, завистливого, не знающего жалости к нарушителям его заветов, но такого, что избрал иудеев своим народом и даровал им землю, за которую они проливали кровь. Иного бога в условиях постоянных войн придумать было невозможно. Но это родимое пятно иудейства делало религию совершенно неприемлемой для иных народов, живших в политеизме. Их боги были несравнимо гуманнее, добрее и легко менялись местами в пантеонах метрополий. Кроме того, граждане Рима с аппетитом ели свинину, не находили никакой пользы в обрезании, а мотивационная составляющая иудейства вызывала у них лишь недоумение, поэтому они и не стремились стать частью избранного народа.
Приблизительно в то же время (V век до Р. Х.), когда иудеи сочиняли своего бога, в Атенах победила народная революция, в результате которой власть перешла в руки граждан города. Тогда впервые в известной нам истории возникла новая форма правления: демократия. Демократические принципы Атен наследовал Рим, где даже в условиях империи не существовало наследственного престолонаследия, и пост императора оставался должностью выборной, зависящей от многих факторов, среди которых не последним было мнение народа Рима.
К моменту рождения будущего бродячего проповедника Иисуса, Римская империя находилась в зените могущества: войны по переделу территориальной собственности если не ушли в прошлое, то, во всяком случае, утратили экзистенциальный характер; высокоразвитое сельское хозяйство гарантировало достаточно сытое существование покоренным народам; росли и ширились ремесла и промыслы, прежде всего — металлургия и производство оружия; усиливалось влияние науки на все сферы жизни, в казну текли богатые налоги со всех сторон Средиземноморья… И все это происходило на основе демократии, вернее даже, было возможно единственно в условиях полиэтнической демократии. Эта совершенно новая ситуация требовала и новой народной философии, т. е. религии. И такая религия возникла. По городам и весям империи то тут, то там стали появляться бродячие пророки, рассказывающие людям, о новом царстве правды, о свободе и равенстве всех людей на Земле, о боге, который любит не один народ, а всех людей, независимо от цвета кожи и принадлежности какой-либо касте управленцев. С пророками, разумеется, боролись, их преследовали, хватали и даже казнили. Одному из них повезло: информация о его казни по каким-то причинам оказалась особо живучей и передавалась из уст в уста, обрастая все новыми и новыми подробностями. Дошло до того, что стали утверждать, будто бродяга был не бродяга вовсе, а сын того самого иудейского бога, и будто бы воскрес он на третий день после распятия и вознесся на небо к папе…
Простите мне этот вынужденный краткий экскурс в историю христианства, но без него мои дальнейшие выкладки утратят известную часть необходимой логической поддержки. Итак: христианство возникло как первая, и до сих пор единственная, религия свободы, религия свободных, равноправных граждан. «Nie zuvor hatte es etwas Vergleichbares gegeben: ein Bürgerrecht, das sich nicht der Geburt, nicht dem Herkommen, keinen Rechtsvorschriften verdankte, sondern einzig und allein dem Glauben»[35]. Или вот, из Посланий апостола Павла — Галатам: «Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (5.1.), «К свободе призваны вы, братия» (13); Колоссянам: «И нет уже ни Эллина, ни Иудея, ни обрезанного, ни необрезанного, ни барбара, ни Скита, ни раба, ни свободного, но всё и во всем — Христос» (3.11.); Коринтянам: «Господь есть Дух, а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор 3:17) (курсив мой, иб).
А теперь вернемся в «темный угол на Клязьме», где царит залешанская культура собирателей-охотников и кочевников, и где слово «свобода» изначально имеет негативную коннотацию, если известно вообще, заметим в скобках. Могло ли христианство, в его каноническом виде, вписаться в залешанскую культуру? Совершенно очевидно и определенно: нет. Следовательно, Андрею была остро необходима собственная церковь, отвечающая культуре народа. Андрей понимал, что создание собственной церкви будет заметно облегчено, если народу Залесья дать некую святыню, почитаемую Русью, «и тем показать, что над этою землею почиет особое благословение Божие»[36]. Такую святыню он нашел в подвластном ему Вышгороде. Это была не просто реликвия, не просто святыня, но самая главная святыня Руси — икона Богородицы, привезенная в 1130 году из Бизантии в подарок киевскому князю Мстиславу Владимировичу Великому. По преданию, автором иконы был сам св. евангелист Лука. В 1149 году, убегая из Вышгорода, Андрей, как простой церковный вор, выкрал икону. «Подговоривши священника женского монастыря Николая и диякона Нестора, Андрей ночью унёс чудотворную икону из монастыря и вместе с княгинею и соумышленниками тотчас после того убежал в суздальскую землю»[37].
Здесь необходимо прервать рассказ для небольшого психологического эскиза. Представьте себе ситуацию: князь вынужден (!) унижаться перед смердами своими — священником и дьяконом —, без помощи и согласия которых он не в состоянии забрать из своего (!) княжества какой-то пустяк! Раскрашенную доску! Но даже подговорив двух священнослужителей, он — князь (!!!) — опять-таки вынужден (!!!) как тать в ночи бежать с женой и кучкой преданных ему суздальцев во Владимир-на-Клязьме! Бежать, постоянно озираясь, не послали ли вышгородцы погоню. Как вы думаете, унижение подобного уровня может ли забыть человек, выросший и воспитанный в представлениях о власти ничем, никем и никак не ограниченной? И не дали ли личное унижение и гадкое ощущение липкого страха, которые должен был в полной мере испытать амбициозный князь во время бегства, дополнительный стимул к разрушению источника унижения, не добавили ли еще одну каплю к тем зверствам, какие совершили суздальцы в Киеве по его приказу?
Украсть икону — дело важное, но недостаточное для создания собственной церкви. Владимир-на-Клязьме входил в состав Ростовской епархии, которая подчинялась Киевской митрополии, а та, в свою очередь, Константинопольскому патриархату. Епископа ростовского, как и всех его коллег на Руси, назначал Киев с одобрения и согласия Константинополя. И подчинялись епископы исключительно Киеву. В 1157 Андрей изгнал ростовского епископа Нестора, в надежде убедить Царьград посадить на ростовскую епархию его, Андреева, кандидата. Но Константинополь назначил на вакантное место своего человека — Леона. Андрей Леона не принял и посадил на это же место Феодора. В 1160 году Андрей обратился к патриарху Луке Хрисовергу с жалобами на Леона и предложил вывести Владимир из подчинения ростовскому епископу и образовать новую — Владимирскую — митрополию, подчиненную непосредственно Константинополю. На место митрополита Владимирского он предложил все того же лжеепископа Феодора. Патриарх отверг обе просьбы, оправдал Леона и утвердил его в должности. Тогда князь повысил ставку и сам своей волей назначил Феодора митрополитом, подтвердив, тем самым, претензию на собственную митрополию. Двоевластие длилось до конца 60-х годов: в Ростове сидел епископ Леон, во Владимире — никем не признанный митрополит Феодор. В 1168 году Андрей даже послал Феодора в Киев на Церковный Собор с предложением свергнуть Киевского митрополита. Предложение это было отвергнуто всеми ста пятьюдесятью участниками Собора.
Феодор был идеальным лицом новой церкви: «Любимец Андрея Феодор […] подобно своему князю, ни во что ставившему Киев, не хотел знать киевского митрополита: не поехал к нему за благословением […]. Так как это было нарушение давнего порядка на Руси, то владимирское духовенство не хотело ему повиноваться: народ волновался. Феодор затворил церкви и запретил богослужение. […] Феодор […], принуждая повиноваться своей верховной власти, позволял себе ужасные варварства: мучил непокорных игуменов, монахов, священников и простых людей, рвал им бороды, рубил головы, выжигал глаза, резал языки, отбирая имения у своих жертв. […] трудно допустить, чтобы все это могло происходить под властью такого властолюбивого князя против его воли. Если подобные варварства не плод преувеличения[38], то они могли совершаться только с ведома Андрея […]»[39]. Но время для радикальных перемен еще не пришло, еще был силен Киев и авторитет Киевской митрополии. Андрею пришлось подчиниться и отослать Феодора к киевскому митрополиту. В Киеве самозванца допросили и после допроса сослали нераскаявшегося Феодора на Песий остров для покаяния. Феодор и там не раскаялся, продолжал упорствовать и был, в конце концов, отправлен назад, к Андрею. В Ростове, по приговору андреева суда, бывшему ставленнику князя отрубили руку, отрезали язык, выкололи глаза и с жерновом на шее утопили в Ростовском озере[40].
Все эти годы Андрей не только строил козни против Киева и Царьграда, но вовсю старался понравиться последнему: возводил церкви, основывал монастыри, щедро жертвовал на церковные нужды и даже сам бывал замечен ночами в храмах, где молился в слезах. И терпеливо ждал своего часа.
Час этот настал в 1169 году, когда ему удалось, наконец, сколотить коалицию северных князей, заручиться поддержкой союзников-половцев, и разорить Киев. Если теперь вспомнить все, сказанное выше о его политике в отношении церкви, становиться понятным и последовательным разорение святынь Руси: не добившись своего политическими средствами, подкупами и шантажом, Андрей стремился если не уничтожить, то, во всяком случае, максимально ослабить митрополию Киевскую. Расчет был прост: либо митрополит Киевский добровольно покинет разоренный и опустошенный Киев, и перенесет митрополию во Владимир, где Андрей уже успел построить копии киевских храмов, либо вынудит Константинополь основать еще одну митрополию — в том же Владимире, в столице победителя Киева.
Но и этот план Андрея провалился.
V
Разграбление Киева в марте 1169 года было тем самым Большим взрывом, реликтовое излучение которого мы наблюдаем в продолжение всей эволюции Залесья — от Суздаля к московии и далее через Российскую империю и СССР — снова в московию. Там, в Киеве началось поглощение Европы Залесьем. Но Европа сопротивляется и, в силу этого сопротивления, история московии выглядит постоянными сменами эпох расширения-сжатия. Эпохи эти не имеют ничего общего с циклами Пивоварова-Фурсова, и продолжительность их зависит единственно от соотношения сил в паре противостоящих друг другу культур Европа-московия.
Андрей ни одной из своих целей не достиг, навязать Руси залешанскую культуру ему не удалось: Лествица продолжала регулировать права наследия, вече сохранились во всех городах, включая даже подвластные Андрею Ростов и Суздаль, митрополит Киевский во Владимир не убежал. Единственное, что удалось Андрею — образовать второе Великое княжение — Владимирское, и расколоть, тем самым, единство государства[41]. Впервые в истории Руси отдаленная окраина, ни культурно, ни этнически с метрополией не связанная, обретала, по сути, статус второй столицы. Это привело к расколу в семье Рюриковичей, по сравнению с которым блекли все прежние междоусобицы. Племянник Андрея, сын его младшего брата Всеволода большое гнездо, Ярослав призвал на помощь культурно близких татар, и лишь с их помощью довершил начатое дядей. Только после второго разорения Киева союзными суздальско-татарскими войсками под командованием Батыя (1240), удалось залешанцам подорвать европейскую базу Руси. Киевское Великое княжение было пожаловано благодарным Батыем верному союзнику Ярославу, а от него перешло его сыну и внучатому племяннику Андрея Александру невскому. Так, руками татар, была окончательно уничтожена Лествица и основана династия князей московских[42]. После третьего, и уже окончательного, разорения Киева залешанами (1299), будущая московия обретает законченные социально-политические формы, дошедшие до нас: Владимир становится столицей всея Руси, с окончательно оформленной и закрепленной монархией, династическим принципом наследия и собственной церковью (митрополит Киевский вынужден был переехать из разгромленной столицы Руси во Владимир). Церковь эта стоит в таком же отношении к христианству, как залешанская культура — к европейской.
С помощью и руками татар продолжается эпоха расширения залешанской культуры, названная историками «собиранием земель русских москвой». Постепенно пали республики Новгорода и Пскова, был захвачен и аннексирован Смоленск. В 1362 году происходит сжатие: литовский князь Ольгерд освобождает территорию современной Украины, и она остается независимым субъектом сперва Литвы, а затем Речи Посполитой более двух веков — до 1564 года, когда царю московии Алексею удалось обманом аннексировать Левобережную Украину. Начинается эпоха нового расширения, которая будет длится 353 года, до тех пор, когда Россия не утратит практически все свои европейские колонии: Украину, Польшу, Латвию, Литву, Эстонию, Финляндию, Бессарабию. Но эпоха очередного сжатия продлилась всего несколько месяцев, и уже в начале 1918 года зверствами красных залешан в Киеве[43] начинается очередная эпоха расширения. Она продлилась до 1945 года — апогея владычества залешанской культуры в Европе. Московитам удалось если не оккупировать, то насадить свои режимы в Польше, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Албании, Венгрии, Монголии, создать целое марионеточное государство — ГДР.
В 1991 году произошло очередное сжатие, самое значительное в истории этой территории: московия практически вернулась в пределы ареала залешанской культуры и утратила претензии на связь с Европой.
С 2014 года мы наблюдаем очередную попытку расширения. Чем она закончится — временным поглощением части континента барбарами или отбросом залешанской культуры в ареал ее природного обитания —, зависит исключительно от понимания нами сути и природы этой войны.
VI
Как было упомянуто выше, первую агрессивную вылазку залешан в Европу многие исследователи называют Первой межэтничной войной в Руси. Определение это неверно, как в принципе не верна всякая попытка свести феномен к частному случаю проявления одной из его черт, как ставить диагноз болезни по одному-единственному симптому. Когда, кем и как была вброшена в научный обиход Гипотеза межэтнического конфликта, установить нельзя, возможно пионером здесь был пассионарий Л. Гумилев. Вот, что пишет он по этому поводу:
«Окончательно обособились Северо-Восточная Русь и юго-западные земли (Волынь, Киевщина и Галиция). Самостоятельным государством стало Черниговское княжество, где правили Ольговичи и Давидовичи. Выделились и Смоленск, и Турово-Пинская земля. Обрел полную независимость Новгород. А половцам, завоеванным и подчиненным, даже не пришлось нарушать своих обязательств: они сохраняли автономию, на которую русские князья и не думали покушаться.
Государственный распад Руси отражал происходивший распад этнической системы: хотя во всех княжествах жили по-прежнему русские и все они оставались православными, чувство этнического единства между ними разрушалось.
Ярким примером утраты этнической комплиментарности стал поступок князя Андрея Боголюбского. В 1169 г., захватив Киев, Андрей отдал город на трехдневное разграбление своим ратникам. До того момента на Руси было принято поступать подобным образом лишь с чужеземными городами. На русские города ни при каких междоусобицах подобная практика никогда не распространялась.
Приказ Андрея Боголюбского показывает, что для него и его дружины в 1169 г. Киев был столь же чужим, как какой-нибудь немецкий или польский замок. Следовательно, в конце XII в. Древняя Русь вступила в новую фазу этногенеза — обскурацию. Пассионарность Руси неуклонно снижалась, и потому разнообразие ландшафтов, традиций и вариаций поведения вело к торжеству центробежных тенденций. В силу этого обстоятельства и оказалась Русь разорванной на отдельные княжества и уделы, которым в этническом смысле соответствовали различные этносы и субэтносы. Последние были крайне разнообразны. Так, в Смоленской земле имелось около десятка уделов, то же самое наблюдалось на территории Ростово-Суздальского и Черниговского княжеств. В Галицкой земле даже сохранилась область, в которой правили не Рюриковичи, а потомки древних славянских вождей — болоховские князья.
Языческие балтские и угро-финские племена: ятвяги, литва, жмудь, эсты, мордва, черемисы, зыряне, заволоцкая чудь — по-прежнему оставались за пределами Руси. Такой она и вступила в тринадцатое столетие — век своей трагической гибели.»[44]
Эта наукоподобная вязь имеет чисто пропагандистское назначение: отрицать наличие в Руси различных этносов в какой-то момент стало просто глупо. Настолько глупо, что генералам московицкой науки пришлось корригировать позиции с учетом реальности, в которой они творили. Приведенный отрывок дает нам прекрасный пример того, как работали настоящие виртуозы. Здесь ведь не всё ложь, здесь тонкая игра по удержанию баланса между неоспоримыми фактами и нужными имперской науке выводами. Если отбросить весь любопытный, но не имеющий никакого отношения к теме мусор, который автор навалил перед нами исключительно с целью отвлечь от главного, размыть и ослабить наше внимание[45], то перед нами — эпическая картина распада этнической системы Руси. Различие этносов и субэтносов обусловлено «разнообразием ландшафтов, традиций и вариаций поведения». Но все эти этносы и субэтносы «по-прежнему русские и православные». Слышите ли? Сперва здесь жили русские, которые в XII столетии в силу «различных ландшафтов, традиций и вариаций поведения» начали распадаться на этносы и субэтносы! То есть — сначала русские, а потом — ландшафт! Не народы, в силу ландшафта, климата и окружающей среды стали именно такими, какими они есть, выработали те самые привычки и традиции, которые отличают их соседей, нет — вначале были русские, а потом появился ландшафт, который разделил русских на этносы и субэтносы, между которыми «разрушалось чувство этнического единства». Что такое «чувство этнического единства» между разными этносами ученый нам, к сожалению, не объясняет. Таким образом, автор подводит нас к важному для москвы выводу: Киев грабили, убивали киевлян и разоряли православные святыни люди, имеющие иную этническую принадлежность, но оставшиеся русскими и православными.
Перед нами важный документ московицкой историографии. Из того простого и очевидного московиту факта, что сперва бог создал русских, расселил их в… на…, ну, в общем, где-то расселил, а уже потом начал создавать в местах их расселения ландшафты, которые, в силу своей разности, разделили русских на этносы и субэтносы, неопровержимо следует, что процесс собирания всех этих заблудших этносов и субэтносов в русское их лоно оправдан как исторически, так и социально-политически. А потому единственно верен и неотвратим.
Если же вернуться в нашу реальность, т. е. в мир, где действуют законы логики и где гипотезы принято выдвигать, опираясь на факты, то придется признать, что сперва был ландшафт, а уж потом — его заселение людьми. Ландшафт способствовал формированию культуры народа, здесь поселившегося. Северо-Восточную окраину Руси — земли, куда в силу климатических условий проникновение аграрных технологий было абсолютно исключено — населяли народы, промышлявшие охотой, рыбной ловлей и сбором даров леса. Ландшафт, в котором они жили, способствовал зарождению и развитию соответствующей культуры. Следовательно, война Суздаля против Киева была
ПЕРВОЙ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ ВОЙНОЙ В РУСИ.
Культура есть продукт эволюции народа. К ней не применимы этические категории: она не может быть ни хорошей, ни плохой, ни прогрессивной, ни регрессивной, ни либеральной, ни консервативной, ни развитой, ни недоразвитой… Великой она тоже не может быть — это всё расхожие расистские клише, и ничего более. Она не может быть навязана другому народу, как не может быть задним числом навязана история; она не может быть народом добровольно перенята — всякий народ обладает свободной волей лишь в рамках своей культуры. Вся история человечества свидетельствует: народ можно уничтожить, но навязать ему чуждую культуру невозможно. Здесь бессильно время, уровень тирании, принуждения или мягкой силы культурного взаимообогащения. Свою культуру каждый народ будет отстаивать любой ценой и до последней возможности. Свидетельством тому результаты многовековой войны московии против Европы: ни один из порабощенных московитами-залешанами европейских народов не принял культуры поработителей — ни украинцы (427/21)[46], ни румыны (молдаване) (208/10)[47], ни эстонцы (197/10), ни поляки (146/7), ни латыши и литовцы (123/6), ни финны (109/5). Для того, чтобы европейскому Новгороду навязать залешанскую культуру, московским Иванам пришлось дважды физически уничтожить всех новгородцев и заселить эти земли выходцами из Залесья. Насколько иные европейские народы — поморы, карелы, вепсы, беларусы и др., забитые до национального беспамятства московским батогом, сохранили свою культуру, можно будет судить после победы Украины в нынешней войне.
Все, сказанное выше относится в равной мере и к московии. Залешанам невозможно навязать европейскую культуру, не могут они принять ее и добровольно. Сколько ни слушай залешане европейской музыки, сколько ни читай они европейских авторов, сколь глубоко ни проникайся идеями европейских философов, сколь ни реформируй они свою государственную машину, сколь ни перенимай европейских институтов, структур и опыта, европейцами они не станут. Они останутся культурой, способной развиваться квантитативно — через захват и колонизацию все новых и новых территорий и народов. Следовательно, война на границе геокультурных плит — явление вечное, как и сами культуры.
Исходя из этого неоспоримого факта, следует строить нашу тактику и стратегию, наши планы на будущее.
***
Возвращаясь теперь к мысли Хегеля, с которой мы начали нашу беседу, скажем: она верна и логична в рамках одной культуры в моменты квалитативного перехода. Причем, события и личности могут повторяться даже не дважды, а многажды, до тех пор, пока новое состояние не станет действительностью. Той же Франции понадобилось пять Республик, для того чтобы окончательно утвердить идеалы, провозглашенные Первой.
В остальном же верно:
— История не повторяется ни трагедией, ни фарсом, ни иным другим театральным жанром;
— История не развивается ни спирально, ни циклически;
— Историческое развитие — есть прямая линия эволюции культуры народа;
— Циклы или спиральность, которые хотят видеть некоторые наблюдатели в историческом развитии — суть проявления законов диалектики;
— Никаких иных законов развития на сегодня никем не сформулировано.
Если подобные будут сформулированы, мы обязательно пересмотрим представленную выше концепцию единства и борьбы противоположностей — Европейской и Залешанской культур.
Ceterum censeo Moscoviam esse delendam!
[1] «[…] традиции воздействуют без обоснования, они черпают свою силу из чувств и привычек. Народ требует утешения и уверенности, ему нужен миф, а не правда», Йорг Баберовски, Смертный бог. Власть и владычество в царской империи, C. H. Beck, München, 2024 (Пер. с нем. и курсив мой, иб)
[2] «Хегель заметил где-то, что все большие события и личности мировой истории, так сказать, случаются дважды. Он забыл добавить: один раз как трагедия, другой раз как фарс. Коссидье́р за Дантоном, Луи́ Блан за Робеспьером, Монтаньяры 1848-1851 за Монтаньярами 1793-1795, племянник за дядей. И та же самая карикатура в обстоятельствах, при которых выходит второе издание восемнадцатого брюмера!», Karl Marx, Der achtzehnte Brumaire des Louis Napoleon. (Пер. с нем. и курсив мой, иб)
[3] «Захваченные этой нелепой ошибкой, благороднейший Брут и превзошедший энергией самого Цицерона Кассий, убили человека, чьи достоинства ценили. Непосредственно после этого выяснилось, что править римским государством может лишь один из них, и римляне должны в это поверить; точно так же и любая перестройка государства будет признана народом лишь тогда, когда будет повторена. Так Наполеон проиграл дважды, и дважды же изгоняли Бурбонов. Через повторение то, что сначала выступает случайным и возможным, превращается в действительность и подтвержденность.» Георг Фридрих Вильхельм Хегель, Лекции по истории философии. (Пер. с нем. мой, иб)
[4] Ср.: «Мне ближе представление о спирали, начертанной свободной рукой, и которая имеет не слишком правильные витки. Медленно начинает история свой бег из невидимой точки, вокруг которой ползет сонными витками […]», F. Engels, Retrograde Zeichen der Zeit, „Telegraph für Deutschland», 26-28, 1840. (Пер. с нем. иб)
[5] У китайцев, например, на этом основана вся философия: взаимоотношения человека и космоса они рассматривают как вечные циклы колебаний между враждующими полюсами Инь и Ян.
[6] Oswald Spengler, Der Untergang des Abendlandes.
[7] Ср.: «Еще одна регулярность. Каждый новый этап, цикл русской истории начинался […]», «Русская Власть и Русская Система развиваются в циклическом ритме […]» и т. д. Пивоваров, Ю., Фурсов, А.: “Русская Система” как попытка понимания русской истории, Полис, 2001, № 4. (курсив мой, иб)
[8] Санкт-Петербургский университет был основан Петром I еще в 1724 году, но, несмотря на титанические усилия немецких профессоров, тихо почил где-то после 1765 года, что, собственно, неудивительно: тяги к знаниям у московитских недорослей не было никогда, а назначение ректором университета такого ученого как М. Ломоносов, предопределило дальнейшую судьбу не только этого очага знания, но и науки на московии в целом.
[9] Я вовсе не покушаюсь на анализ поэзий поэта А. Пушкина. После того, как их вкупе с личностью самого автора разъяснил Д. Писарев, здесь каждое слово было бы лишним, потому что «[…] для тех людей, в которых произведения Пушкина не возбуждают истерической зевоты, — эти произведения оказываются вернейшим средством притупить здоровый ум и усыпить человеческое чувство. Кому Пушкин безвреден, тот не станет его читать; а кому он понравится, того он испортит в умственном и нравственном отношении» (Д. И. Писарев, Пушкин и Белинский. Лирика Пушкина. 1865). К сожалению, от зоркого взгляда критика укрылся великодержавный шовинизм поэта, но это отдельная большая тема. Что же касается исторической науки, то вклад в нее Пушкина может быть сравнен с подобным Мединского и путина.
[10] Чтобы понять весь высший пилотаж этой дипломатической победы Александра, следует вспомнить, что еще за несколько месяцев до подписания документа, он называл Наполеона «чудовищем апокалипсиса», «дьявольским врагом православия» и даже «предводителем жидов»!
[11] Беннигсен, Ле́вин А́вгуст Го́тлиб Теофи́ль фон — английский подданный, один из организаторов и вдохновителей убийства Павла I, по некоторым версиям был тем самым смердяковым, кто нанес удар табакеркой в висок самодержцу или крутил шарфик вокруг его шеи. После убийства императора примерно наказан безутешным сыном повышением в звании и постом Литовского генерал-губернатора. Перед своим бегством с позиций, дважды пытался воевать против французов и оба раза был разгромлен, потеряв, в сумме, 46.000 только убитыми.
[12] Финляндия была тогда частью Швеции — во время переговоров в Тильзите еще остававшейся союзницей России против Франции. Александр, кстати, выпрашивал не только Финляндию, но и всю Швецию. Наполеон согласился. Но не случилось. А через семь лет Александру пришлось снова просить Швецию в союзники и снова против Франции. Незлопамятные шведы согласились и даже не потребовали вернуть Финляндию.
[13] «Немцем» называли Александра будущие декабристы. См., например, песню Кондратия Рылеева Царь наш — немец русский.
[14] Мы привыкли со школьной скамьи слышать о подвиге жен декабристов. Что ж, и это тоже было, и десять жен действительно отправились в каторгу за своими мужьями. О том, что сотни, если не тысячи их близких и дальних родственников не просто преданно служили палачу их детей, мужей и братьев, но с жадностью искали случая прислужиться, интриговали и всячески унижались, чтобы получить приглашения на балы, гуляния и празднества при его дворе, русская литература предпочитала молчать.
[15] Патриотическая истерия коснулась не только событий 1812 года, очередной правке подверглась вся история московии. Ивана Сусанина вкупе с его подвигом, например, сочинили за полвека до царствования Николая I, во времена его бабушки, но то, что опера Жизнь за царя появилась в 1836, на пике патриотической истерии, совершенно закономерно.
[16] Ошибутся те читатели, которые переведут мои слова как попытку оскорбить или пренебрежительно отозваться о несчастных. О жизни в крепостной деревне — свальном грехе, вшах, сифилисе, повальном пьянстве, насилии и пр. — каждый может легко найти массу материалов в свободных источниках, а ленивым был раб всегда, во всех странах и социальных системах в силу того, что работал не для себя, работал из-под палки, никак в результатах собственного труда заинтересован не был.
[17] Крестьяне, согласно манифесту от 19.02. (03.03.) 1861, не были освобождены. Манифест переводил их из крепостного состояния в состояние временнообязанных. Он наделял их частной собственностью в виде их же собственных изб и инвентаря, но не давал земли. Помещиков Манифест обязывал передать часть земли крестьянам, но не в единоличное пользование, а в общинное. Теперь община наделяла крестьян землей, от нее зависело, где получит надел тот или иной ее член. Для того, чтобы выйти из общины, крестьянин должен был заплатить немалую сумму. Реформа была типичным русским изобретением: крестьян переводили из одного рабства в иное. Лишь после революции 1905 года Витте удалось снизить взнос за выход крестьян из общины вдвое, а еще через год — уже Столыпину — отменить его вообще. Таким образом, полную свободу крестьяне получили только в 1906 году, через 45 лет после освобождения!
[18] Галаты были известны прежде всего своей склонностью к насилию. […] Галатские земли были бесплодны, но идеально подходили для набегов на соседние царства. Галаты — высокие, рыжеволосые и склонные сражаться голыми — зарабатывали на жизнь «своим талантом сеять ужас». Холланд, Т. Владычество. Возникновение Запада. Клетт-Котта, 2021 (Пер. с нем. мой, иб)
[19] Подробнее о границах культуры земледелия см. Heather P. Invasion der Barbaren.
[20] Появление славян до сих пор остается неразрешимой загадкой. Есть много различных гипотез и моделей — одна остроумнее другой —, но ни одна из них не стала еще теорией.
[21] Тацит, Германия, Глава XLVI (Курсив мой, иб. Фенны — собирательное имя племен, населявших северо-восток Европы — меря, мурома, весь, водь и др.)
[22] Если первые два из названных народов полностью исчезли, растворившись среди европейских племен, то венгры представляют собой крайне интересное исключение. Они сохранили название, язык и генофонд, но вряд ли кто-нибудь сегодня узнает в них тех полудиких кочевых язычников, что бросили свои кочевья в степях между Волгой и Уралом, и отвоевали у славян плодородную Паннонскую долину.
[23] 862 год, указанный в летописях, как дата появления Рюрика в Новгороде, удивительно точно совпадает с эпохой завоеваний викингов в Европе. В 793 году викинги напали на монастырь Линдисфарн на Британских островах, что считают началом Эры Викингов. В 911 году франкский король Карл III вынужден был отдать Нормандию под власть викинга Ролло (Роллон, Роберт I). С Ролло берет начало династия херцогов Нормандских — титул, который украшал королей Франции и до сих пор украшает короля Англии.
[24] Опосредованно признает этот факт и В. Ключевский. Среди традиционных занятий крестьян Залесья, он упоминает «Лыкодёрство, мочальный промысел, зверогонство, бортничество (лесное пчеловодство в дуплах деревьев), рыболовство, солеварение, смолокурение […]». Как видим, главного занятия европейского крестьянина — земледелия — в списке профессора нет. Еще ниже в той же лекции Ключевский приводит поговорки московитов, отражающие их быт во взаимосвязи и взаимозависимости с природой: «Ай май, месяц май, не холоден, да голоден. А холодки навёртываются, да и настоящего дела ещё нет в поле», «на Алену сей лён и сажай огурцы». (В. Ключевский, Курс русской истории. Лекция XVIII) (Курсив мой, иб). Т. е. в мае в тех краях в поле делать нечего, и даже в конце месяца (день Елены — 21 мая) можно сеять только лен да сажать огурцы.
[25] Еще одно изобретение имперских историков: никакой южной Руси никогда не существовало, она возникает лишь в XIX в. как противоположность придуманной ими же Руси северной, Владимирской.
[26] В. Ключевский, Курс русской истории. Лекция XVIII. (курсив мой, иб)
,
[27] Аристов, В., Данилевский, И. Андрей Боголюбский. «Первый великоросс», (курсив мой, иб).
[28] Ключевский, В. Курс русской истории. Лекция XVIII. (курсив мой, иб)
[29] См., напр., Герасимов, М. Скульптурный портрет Андрея Боголюбского.
[30] Valk, S. Denkachsen. Von Gehirnkarten zum Verhalten. Ideengeschichte, 1, 2025. — Фальк, С. Оси мышления. От осей мозга к поведению. История идей, 1. 2025 (пер. с нем. мой, иб)
[31] Ср.: «Исследования детей показали, как игры и окружающая среда учат ребенка переносить приобретенные модели поведения из узкой сферы домашнего опыта в другие группы […] Они показали, что не только семья […], но и […] компания, сообщество оказывают специфическое воспитательное влияние на развитие черт характера и на внедрение традиций, стандартов, интересов, репрессивных и освобождающих влияний. […] Первичные группы и межличностные отношения оказывают длительное влияние, поскольку они формируют наши глубокие переживания и, таким образом, влияют на чувство принадлежности и стабильности. […] В детстве закладываются и укрепляются важнейшие качества личности, и привычки, склонности и устремления, не заложенные в детстве, не могут быть развиты позднее.» Mannheim K. Freedom, Power, and Democratic Planning, London, 1950, рр. 181, 184 (пер. с англ. мой, иб).
[32] Борьба Юрия за Киевский стол имела две важнейшие особенности. Во-первых, согласно Лествице, Юрий был пятым претендентом после сыновей старших братьев его отца, Владимира Мономаха — Изяслава Давыдовича (ум. в 1161 г.), Святослава Ольговича (ум. в 1164 г.), Ростислава Ярославовича (ум. в 1153 г.) и собственного старшего брата Вячеслава Владимировича (ум. в 1154 г.). Во-вторых, киевляне ни в коем случае не хотели иметь князем Юрия. Они были принципиально против того, чтобы их передавали по наследству, как объект, лишенный права голоса. Возмущенные тем, что Всеволод Ольгович нарушил Лествицу и завещал Киевский стол своему младшему брату Игорю, они убили последнего и пригласили на княжество Изяслава Мстиславовича. Изяслав был сыном старшего сына Владимира Мономаха Мстислава Великого и, таким образом, приходился племянником Юрию Долгорукому. Но Юрий упорствовал и трижды занимал великокняжеский стол. В конце концов киевлянам не оставалось ничего иного, как отравить настырного и недалекого князя, не желавшего мириться с реальностью. Что поделаешь — так в те времена работала демократия!
[33] Ключевский, В. Курс русской истории. Лекция XVIII, (курсив мой, иб).
[34] Цит. по Холланд, Т.
[35] «Никогда прежде не было ничего подобного: право на гражданство, основанное не на рождении, происхождении или законодательстве, а исключительно на вере», Холланд, Т. (пер. с нем. мой, иб)
[36] Костомаров, Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Глава 5. Андрей Боголюбский.
[37] Там же.
[38] Скорее, они — плод приуменьшения. Вот что пишет иной источник: «[…] что проделывал с людьми — страшно подумать: отбирал имения, противящихся всячески мучал, держал в узах и темницах, нагих жег свечами, иных распинал, иных пополам рассекал, иных в котле варил, — «не точию мужи, но и жены честныя». Грозный и страшный «рыкаше аки лев и яко беснуемый от неприязни». — Феодор (епископ ростовский, Калугер), Русский биографический словарь А. А. Половцова, 1913. И тут же добавлю: достоен всяческого удивления тот факт, что такой рьяный и креативный служитель новой церкви, ее фактический основоположник, до сих пор не причислен к лику московских святых.
[39] Костомаров. (курсив мой, иб).
[40] История Феодора и, особенно, его казни, передает нам много важной информации. Во-первых, она — одно из первых исторических свидетельств того, как на московии поступают со смердами, в преданности которых отпала нужда или которые посмели иметь свое мнение, не исключая даже собственных детей правителей — вспомним судьбы сыновей Ивана IV и Петра I. Во-вторых, перед нами важный пример манипуляций исторических документов. Первые несколько десятков источников, которые выдает интернет на запрос «Феодор, Андрей Боголюбский» в один голос утверждают, что вырывали язык и выкалывали глаза несостоявшемуся епископу в Киеве (некоторые упоминают Константинополь), и для вящей убедительности даже добавляют, мол таковы были обычаи Бизантии. И лишь копаясь глубже, можно докопаться до правды: ни в Киеве, ни тем более в Константинополе, нет Ростовского озера, где утопили Феодора. Манера же издеваться над приговоренным к смерти, тоже скорее залешанская, чем европейская: Какой смысл отсекать руку, вырывать язык и выкалывать глаза тому, кого через несколько минут утопят? — Вопрос, ответ на который искал Горький семь с половиной столетий спустя, наблюдая зверства простых русских людей во время гражданской войны, и который ожидает ответа сегодня, после зверств в Буче, Мариуполе, Малой Рогине…, в сотнях других украинских сел и городов — всюду, где ступала нога московского асвабадителя.
[41] «Вместе с этим (провозглашением Владимира великим княжеством, иб) изменилось и положение Суздальской области среди других областей Русской земли, и её князь стал в небывалое к ней отношение.» Ключевский
[42] Москва была основана татарами в 1272 году и с момента основания здесь правили потомки Всеволода Большое гнездо: Даниил Александрович (сын Невского) — Иван I Даниилович Калита — Иван II Иванович — Дмитрий Иванович Донской — Василий I Дмитриевич — Василий II Васильевич Темный — Иван III Васильевич — Василий III Иванович — Иван IV Васильевич Грозный — Федор Иванович.
[43] «Мы идем огнем и мечом устанавливать советскую власть. Я занял город, бил по дворцам и церквям… бил, никому не давая пощады! 28 января Дума (Киева) просила перемирия. В ответ я приказал душить их газами. Сотни генералов, а может и тысячи, были безжалостно убиты… Так мы мстили. Мы могли остановить гнев мести, однако мы не делали этого, потому что наш лозунг — быть беспощадными!», — так описывал свои действия главнокомандующий красными М. Муравьев. Штурму города предшествовал массовый артиллерийский обстрел (более 15.000 снарядов). Зверства московитов продолжались неделю, было расстреляно более 5.000 мирных жителей, не считая офицеров, солдат, гимназистов, священников, монахов… Был убит даже митрополит Киевский Владимир. «[…] убивали за украинское слово, за вышиванку, просто обладателей хороших сапог».
[44] Л. Гумилев, От Руси до России. Очерки этнической истории. (курсив мой, иб)
[45] Во-первых, никакого «государственного распада» Руси не было: государство оставалось единым и федеративным, о чем свидетельствует стремление князей занять Киевский стол. Во-вторых, если бы описываемый автором распад Руси в силу «распада этнической системы» действительно имел место, то какое отношение к нему имеет тот факт, что в Галицкой земле сохранилась область, где правили не Рюриковичи, а наследники славянских князей, если там жили те же славяне (русские)? И, в-третьих, зачем сообщает нам автор о «языческих балтских и угро-финских племенах», которые, по словам же автора «жили за пределами Руси?» И не просто жили, а «по-прежнему жили»? Какое они-то имели отношение к ее «государственному распаду»?
[46] В скобках — количество лет под московским игом/число поколений, рожденных в годы рабства.
[47] Пример Молдавии особо характерен: население этой страны до того, как попало под московский сапог, прожило 207 лет в рабстве османском. Но ни турецкой, ни залешанской культуры не приняли.
мой дневник 