Путевые заметки военного времени
Второе мая
День этот, стараниями нескольких десятков не в меру прокацапленых земляков, вот уже восемь лет стоит отдельной черной датой в одесском календаре. Восемь лет назад попытка устроить в Одессе массовую бойню и провозгласить одесскую какую-то республику, закончилась гибелью многих людей. Печален день этот не только жертвами, но и тем, что местное правосудие, несмотря на совершенно ясную и до мельчайших штрихов реставрированную картину тех событий, так и не решилось вынести приговор виновным и назвать заказчиков того страшного преступления. И что с этого вышло? Преступление не закрыто, а значит и жертвы его эмоционально не погребены, души их, насилуемые московской пропагандой, не знают покоя и терзают живых ежегодно в день второго мая. Душок русского мира, подстегнутый московскими деньгами, гонит в этот день на улицы Одессы ту самую жменьку прокацапиков, что пытаются убедить миллион одесситов здесь и многие миллионы рассеянных по всему свету, будто и не одесситы они, не солнечные и жизнерадостные дети более чем полутора сотен наций, а какие-то малороссы, сочиненные постельным служкой неугомонной царицы носители русской идентичности и культуры. Известная часть жителей Украины вообще и проживающих в Одессе в частности, никак в толк не возьмет, что малороссия и малороссы – суть одна из стен тех самых деревень, которые служка выстроил на пути следования царицы. Ложь за малороссию — одна с тех лжей, за которые знают все, но в которую все продолжают верить, потому что стала она ложью фундаментальной, ложью охранительной, той, убери которую – уберешь и империю.
Есть малороссия – есть расея, нет малороссии – есть московия.
Вот ведь как вопрос стоит.
Вот, за что война идет уже без малого двести пятьдесят лет.
Вот почему текут в Одессу московские денежки.
Вот почему тащится публика, потрясая воспоминаниями, еще не доеденными Альтсхаймером, на куликовое поле.
Вот почему вынуждены были власти ввести в этот день комендантский час.
* * *
Комендантских часов в этот день было ровно тридцать один: с десяти вечера первого до пяти утра третьего мая. На протяжении всего этого времени одесситам было запрещено покидать квартиры, на улицах были усилены блокпосты и патрулирование. Нам же с Николаем выход был гарантирован первым параграфом приказа министра обороны, зафиксированным на оборотной стороне наших аккредитаций:
«Прес-карта дозволяє виконувати редакційні завдання у зоні проведення бойових дій та у комендантський час».
И все-таки мы решили перестраховаться и полюбопытствовали на одном из блокпостов, как дежурящие здесь отнесутся к представителям прессы, появись те второго мая в пределах видимости.
— А вы собеседование прошли? – ответил вопросом молоденький солдатик.
— Какое собеседование? У нас есть… — Николай сбросил с плеча рюкзак и со скрипом потащил змейку…
— Я знаю. — Спокойно ответил солдатик, жестом останавливая николаеву суету: — Аккредитации недостаточно. Вам следует пройти собеседование в Доме офицеров. Это на…
— Спасибо, мы сами с Одессы.
— Без собеседования я вам не советую даже доставать камеру или телефон: могут не так понять.
В Доме офицеров, в полутемном актовом зале, нас встретили два офицера. Представились. Спросили наши удостоверения, паспорта, аккредитации. Разговор был по-военному лаконичным, но содержательным: вооруженных людей снимать нельзя; перемещение техники снимать нельзя; блокпосты снимать нельзя; отснятый материал не следует сразу же выставлять в интернет…
— Мы работаем на издание традиционное, бумажное. Какая-то часть публикаций будет дигитализирована, но лишь после выхода бумажного тиража. Попадет ли наш репортаж в их число, решит главный редактор…, — слова Николая, произведшие явно положительное действие на обоих офицеров.
— Это название вашего журнала? – спросил тот, что моложе, указывая на мое удостоверение.
Я кивнула. Второй офицер тут же взял в руки телефон. Еще через минуту поднял глаза.
— Ну, и как? — спросила я.
— Все в порядке, — улыбнулся он в ответ, — а где еще будут опубликованы ваши материалы? Я назвала мой сайт. Проверили и его. И тоже остались довольны.
Разговор явно подошел к концу, то есть пришло время задать главный вопрос.
— Во время комендантского часа вы, конечно же, имеете право выходить на улицу и собирать нужный вам материал. Но вы должны помнить: солдаты и полиция имеют право проверять отснятый материал и требовать удаления его, если… ну, вы понимаете… И еще: советую носить аккредитацию на шее, так, чтобы ее было хорошо и отчетливо видно издалека. Вы понимаете: если вы будете всякий раз лезть в рюкзак… это движение… И последнее, пожалуй, самое главное: не вздумайте во время проверки документов или вашего материала ссылаться на киевский опыт. Это война, и в каждом городе, в каждом районе за порядок отвечает местная администрация. Здесь – как в Одессе.
Мы вышли из Дома офицеров, неся справки о прослушанной беседе. Справки были подтверждены подписью лейтенанта А. и номером его мобильного телефона. «Мало ли…» — сказал он, пожимая нам руки.
Утром второго мая, около десяти часов, покинули мы квартиру Виталия. Провожал нас хозяин томными взглядами – последними всполохами остывающих попыток остановить наше безумие. «Оно вам надо? – спрашивал он днем и вечером накануне. — Ну, вы что, пустых улиц не видели? А что еще, кроме приключений на задницу, вы там найдете?». А мне в голову через уши его слова просачивались все тем же вопросом, на который у меня нет понятного для других ответа: «Зачем ты сюда приехала?». У дверей он всучил нам два одинаковых списка телефонов – его и всех общих друзей – по которым нам следовало звонить в случае задержания. «Ну, мало ли… все-таки кто-то еще ваши личности подтвердит, расскажет, что знает вас с детства…»
Двор пуст. Улица пуста. И вдруг по этой пустой улице на большой скорости пронеслась машина. И снова тишина. И пустота. Минут через десять марша в полной тишине – социальный вакуум вокруг нас был настолько ощутим, что мы и сами не решались начать разговор – первые люди: охранник частной стоянки и его коллега с заправки курили на границе своих обязанностей и о чем-то тихо беседовали. Нас встретили и проводили расширенными глазами и вытянутыми лицами. И вот перед нами большая площадь. По левому борту – полицейская патрульная машина, по правому – парк. Нам следует пересечь площадь и сделать это сегодня можно просто через всю ее ширину – транспорта нет, но мы, как дисциплинированные граждане, не сговариваясь уходим право – к зебре. За переходом сворачиваем влево и идем вдоль парка. Полицейские в ту же секунду снимаются с якоря и медленно, по периметру площади дрейфуют в нашу сторону. Машина останавливается в нескольких метрах перед нами, из нее выходят трое в камуфляже. Двое становятся у борта, третий слегка поодаль – за багажником. Мы, не дожидаясь окрика, разворачиваемся и подходим к ожидающим:
— Слава Україні!
— Героям слава, — отвечают они машинально и ближайший тут же тянет руку к колиной груди:
— Пресса?
Мы киваем. Коля снимает аккредитационную карточку и подает спрашивающему. Двое его сослуживцев держат правые кисти на рукоятках калашниковых, указательные пальцы вытянуты параллельно стволу. Все трое в бронежилетах, шлемах, на бедрах – пистолеты в кобурах. Наконец первый солдат передает карточку товарищу, а сам привычно кладет кисть на рукоятку калашникова. После того, как все трое осмотрели аккредитацию, первый говорит:
— Вам в город нельзя. Возвращайтесь.
— Почему? – Николай спрашивает спокойно, возможно, помнит советы пресс-офицера, а может подавлен видом собеседников. Я лично подавлена.
— Для прохода в город нужно специальное разрешение. С мокрой печатью…
— Но ведь, смотрите, здесь, в первом пункте… Это все-таки выдержка из приказа министра обороны… Даже на передовую…
— Нужно дополнительное разрешение, — настаивает солдат.
— Мы же прошли собеседование в Доме офицеров. Вот подпись лейтенанта А., а вот его мобилка: звоните, он для того ее и дал…
— Вас с этим телефоном и подписью просто элегантно послали. Без бумаги с мокрой печатью выход в город запрещен. Точка.
Несколько мгновений длится молчание. Мы не уходим, хотя говорить уже больше не о чем. И тут внезапно вмешивается сослуживец, тот что справа:
— Можно им. Посмотри, вот же: «имеют право выполнять задания…».
Первый пожимает плечами и за точкой следует продолжение:
— Идите.
Вооруженные сели в машину, а мы вернулись на аллею. И тут Николай толкнул меня локтем:
— Посмотри!
Я повернула голову: в глубине парка в полном одиночестве на качелях раскачивалась девчушка лет десяти-двенадцати.
— Мираж какой-то!
Картина действительно сюрреальная: позади нас пустая площадь, впереди – пустой же парк, слева и справа утекают с площади в бесконечность пустынные улицы. В этой пустыне — солдаты, автоматы, пистолеты, бронежилеты… и вдруг – девочка, качель, развевается платьице…
Вторая проверка выскочила на нас справа из крохотного скверика на Второй Фонтана. Мы заметили группу вооруженных людей – было их четверо – трое мужчин и женщина. Они пересекли дорогу и остановились у тротуара поджидая нас. Я уже мысленно готовилась отвечать на вопросы и объяснять необходимость нашего присутствия, но все прошло неожиданно просто. До людей в камуфляже оставалось два-три метра, когда женщина сказала нам навстречу:
— Пресса?
— Да, — мы подняли карточки до уровня глаз.
— Проходите, — был ответ, и группа вернулась на место базирования – под кроны сквера.
На Канатной нас проверяли еще дважды, и были те проверки чем-то средним между первой и второй: солдаты читали аккредитационные карты, проверяли паспорта, но никто не требовал ни особых разрешений, ни мокрых печатей. Так дошли мы до угла Пироговской. Здесь проезжая часть была перекрыта бетонными плитами блокпоста, а на тротуаре, привалясь к подоконнику стояли трое солдат. Один из них вышел на середину тротуара и, после традиционного приветствия, попросил документы. Он долго рассматривал карточки, потребовал журналистские удостоверения, паспорта… К нему присоединился еще один. Возрастом гораздо старше, а о званиях судить не берусь – не разбираюсь.
— Что-то не так? – спросил этот подошедший.
— Да черт его знает.., — ответил проверяющий, — пресса… А что вам, собственно, в городе снимать? У кого вы будете интервью брать — там же никого нет?
Мы объяснили. Сделать это было нетрудно — мы поупражнялись вдоволь на Виталии: редакционное задание, атмосфера пустого города, аутентичность материала… Но и здесь понимания не встретили.
— Открывайте рюкзаки.
Николай стянул рюкзак с плеч и открыл быстрым движением первое отделение, за ним – второе и потянулся уже к третьей змейке, демонстрируя готовность к кооперации, но был остановлен солдатом:
— Стоп! Закройте все отделения… А вы, — обернулся он ко мне, — наденьте назад ваш рюкзак. Вас мы потом проверим. Так, — снова к Коле: — теперь вы раскрываете одно отделение и медленно вынимаете один предмет за другим. Медленно.
— Это будет очень быстро и просто, — не удержался Николай, — у меня там ничего нет.
И действительно, камера весела у него на груди, и в двух главных отделениях рюкзака было пусто. Но в третьем, маленьком, обнаружились перочинный нож, блокнот, телефон и маленькая камера – мыльница.
— Зачем вам вторая камера?
— Как зачем?! – В Николае не ко времени проснулся профессионал: — Да мало ли: в большой батарейка сядет… сломается… У меня в… – он уже собирался рассказать один из случаев, когда большая камера подвела, но был остановлен солдатом:
— Понятно. Что у вас тут за записи?
— Ох, — вздохнул Николай по-одесски, — у вас таки вопросы… Я же этот дневничок уже лет десять веду… Позволите? Там, посмотрите первую дату – лет десять тому, не меньше.
Солдат не позволил. Продолжал листать дневничок.
— Зачем вы номера машин записывали?
При этих словах у меня потекло что-то холодное по спине и что-то живое заерзало в корнях волос, придавая стрижке объемность.
— Какие машины? Вы за шо? Десять лет!.. – Николай начал жестикулировать, растопыривая руки и закатывая глаза. Ситуация явно приблизилась к точке бифуркации: еще слово, жест или даже вздох, и солдаты вежливо попросят нас убираться подобру-поздорову, или проследовать… да тут и следовать некуда: штаб округа вот он – в десяти метрах. Там и продолжим беседу, там и закончим день…
Но солдат уже принял решение: он вернул Коле блокнот и сказал, обращаясь к старшему сослуживцу:
— Зови полицию. Пусть они разбираются.
Посланный скрылся за угол и тут же вернулся в сопровождении девушки и парня в черном. Девушка первым делом приняла из рук солдата наши аккредитации, посмотрела их и спросила остальные документы, которые мы уже успели рассовать по карманам и рюкзакам.
— Можно сфотографировать? – спросила она, указывая на наши паспорта.
— А можно сказать нет? — Николай явно испытывал судьбу, но она и в этот раз смилостивилась над нами:
— Нет, — ответила девушка и даже не улыбнулась, продолжала смотреть вопрошающе.
— Конечно, — поспешила сказать я, чтобы опередить следующий вопрос Николая.
Полицейская сфотографировала первые страницы паспортов, попросила подождать минутку, и скрылась за углом. Вернулась действительно быстро, мы даже не успели соскучится в компании молчавших теперь солдат и полицейского. Она подошла и сказала тихо, обращаясь к коллеге и солдату:
— В Фейсбуке чисто, Твиттер, Вайбер и остальные еще проверяем… Мы возьмем их с собой, — это – солдату, а нам — кивок: — Пойдемте.
Мы прошли между блокпостами, перекрывающими Пироговскую, оставили слева куликовое, главную аллею которого тоже запирал бетон. Девушка шла рядом, а ее сослуживец чуть сзади, видимо, так требовала инструкция. Бежать в этой ситуации – даже если бы мы сошли с ума и решились на подобное – было совершенно некуда: всюду стояли, сидели и прохаживались вооруженные люди – солдаты и полиция. Способ сопровождения привлекал их внимание и нас провожали взглядами, как стволами.
— Я таки не понимаю, — говорила полицейская, пока мы шли по трамвайным путям вдоль куликового: — вы же можете в любой день, в пять утра выйти в город и снимать пустые улицы сколько вам захочется. Комендантский час заканчивается в пять, а транспорт начинает с шести – город еще целый час пустой. Не понимаю.
Наконец мы вышли на конечную остановку Семнадцатого трамвая. Полицейская сдала нас военным, и кто-то в форме указал на группу в штатском:
— Подождите там.
Здесь уже успели собрать коллег нескольких изданий: штативами выделялись съемочные группы телевидения, кто-то был экипирован профессионально – в бронежилеты с надписями на груди и спине PRESS, кто-то накинул просто желтую жилетку, какую носят строители, кто-то, как мы – в футболках, рубашках или блузах. Очень хотела я завязать разговор с коллегами, но успела выяснить лишь, что носитель жилетки представляет Радио Свобода, как к нам подошла женщина в камуфляже:
— Нам не дали разрешения на съемку, так что можете работать в других местах. Выступлений не было, но напряженность сохраняется. Вот и все, что я могу на эту минуту сообщить.
— Были обстрелы? – выкрикнул кто-то.
— Над морем сбиты крылатые ракеты. Обломки упали в воду. Никто не пострадал. Да, и еще: в аэропорт вам ехать тоже не следует. Там пока снимать нельзя. Всю информацию я обещаю передать по открытым каналам к шестнадцати часам. Там будет всё. А сейчас можете расходится.
На привокзальной площади, на остановках транспорта уютно устроились несколько бездомных. Как из-под земли перед нами вырос полицейский. После проверки документов мы спросили у власти:
— А что в комендантские часы делают с бездомными?
— А что с ними сделаешь? – был ответ. — Проверяем документы, обыскиваем и отпускаем. Они же далеко от Привоза и вокзала все равно не отходят.
Так, сопровождаемые проверками переменной интенсивности, дошли мы до Городского сада. Здесь, на спинке скамейки напротив Утесова, сидел белоснежный голубь павлин. Птицу видела я здесь вчера и позавчера – работала она моделью для уличного фотографа. Хозяин стоит обычно здесь же и предлагает незабываемые мотивы с голубем в руках, на плече или голове – как заказчику будет угодно.
— Неужели он ночевал здесь? – поинтересовалась я мнением Николая.
— Не, хозяин пробрался ночью через блокпосты и посадил его здесь, шоб место никто не занял. Но обрати внимание, — добавил он уже серьезно: — он даже не привязан…
Птица производила впечатление совершенно ручной: пока мы стояли в метре от нее и беседовали, а Коля запечатлевал безлюдный парк и одинокого Утесова, она спокойно наблюдала за нами, с высоты собственного опыта оценивая колину работу. И даже эволюции, и пируэты диких ее собратьев, явно пытавшихся привлечь к себе внимание, нисколько ее не интересовали. Она – при деле, и ей не до всяких пустяков.
Так, недоумевая и строя предположения, вышли мы на центральную аллею Сада. А тут нас уже ждали. На уютной террасе ресторана, под навесом был накрыт стол для двоих. На противоположных концах его – тарелки пирамидкой: столовая – для главного блюда, а на ней – поменьше, салатная, для закусок; слева и справа от тарелок – вилки и ножи; спереди, на балетных тонких ножках – стройные бокалы для шампанского, само вино тут же – в серебряном ведерке: черная бутылка подмигивает капельками росы, и одинокий солнечный лучик преломляется в кубике льда; в центре стола – серебряное же блюдо с куриным окорочками: золотистая корочка обещает хрустнуть сладко при первом прикосновении и пролить на язык горячий жир…
Мы приближались к скатерти-самобранке, гипнотизируя фату-моргану взглядами, боясь, что исчезнет она, растворится в лучах полуденного солнца, и не заметили, что навстречу нам, из черной дыры закрытого ресторана вышли двое – парень и девушка.
— Спасибо! – прижимая руки к груди, проникновенно сказал Коля, когда шедшие остановились у противоположной стороны стола. – А как вы узнали, шо мы уже приехали?
Молодые люди засмеялись и поспешили внести ясность:
— А это не для вас. Это мы решили так маевку провести.
— Не нам, не нам, друг Ирочка, достанется эта запотевшая бутылка шампанского! – со вздохом подогнал Коля классика к нашей ситуации. – Ну, можно вас хотя бы сфотографировать в вашем счастье? – и поспешно добавил, видя борьбу страстей на лицах юношества: — Так, чтобы лиц не было видно, разумеется.
Молодые люди охотно согласились.
— Да, — вздохнула я, когда мы выходили на Преображенскую, — у меня такой маевки не было…
— Так шо теперь, Германия должна объявить кому-нибудь войну, ввести комендантский час, чтоб у тебе была такая маевка? Не, это, конечно, можно, но есть же еще одни вопрос: кто тебе эту маевку устроит? – Взгляд мужчин на некоторые предметы иногда излишне прямолинеен и требует юстирования женской логикой: ну при чем тут, спрашивается, какая-то война?
Здесь, собственно, можно закончить: дальше мы прошли по Преображенской до бульвара Жванецкого, вернулись по Гоголя до Соборки и постепенно пошли в сторону Привоза, домой. То тут, то там встречали хозяев, выгуливавших собак – единственное исключение из жестких рамок комендантского часа: выгуливать собак можно, но недалеко от дома.
На Гоголя работала съемочная группа, двое мужчин. Мы, конечно же, подошли к коллегам. Оказалось, португальское телевидение. Это был первый вопрос-ответ, которым мы обменялись, а второй задали португальцы:
— Сколько раз вас сегодня останавливали?
— Не знаю, — ответила я, — до восемнадцати я еще считала, потом сбилась и перестала. Так, по ощущениям, раз сорок-сорок пять…
Португальцы понимающе улыбнулись, и мы распрощались, пожелав друг другу удачи.
На Соборке работали итальянцы, фотокор снимал Воронцова – единственную модель, доступную здесь объективам, его коллега колдовал над смартфоном.
И здесь был тот же вопрос, и тот же ответ, и та же реакция.
Дома нас встретил преобразившийся хозяин. Напряжение двух последних дней – вчерашних бесплодных попыток удержать нас дома, и долгого ожидания звонка сегодня — вылились в шутку, какой он нас встретил у порога:
— Ну, и сколько раз вас сегодня ложили лицом на асфальт, руки за голову?
Коля ухмыльнулся и прошел к холодильнику за пивом, а я ответила так:
— Вы тут, Виталя, даже не заметили, как в Европу въехали. Да-да, я все эти дни хожу по Одессе и не узнаю ее. Я не за пошлую хамскую архитектуру, я за народ. Вот мы сегодня встретили итальянцев, они спросили, сколько раз у нас проверяли документы. Я не помню сколько, я им сказала: раз сорок. Так вот, за эти сорок раз перед нами извинились минимум раз восемьдесят. Я даже несколько раз говорила солдатам: «Ребята, за что вы извиняетесь? Вы же для нас защищаете. Ваша работа — наша безопасность.». Солдаты и полиция делают необходимую работу, но понимают, что причиняют неудобства. Понимаешь, нет уже того советского, русского векового хамства. Отношение до людей изменилось. Вы этого не заметили, а я здесь двенадцать таки лет не была. И я вижу. Ты знаешь, что я видела – и неоднократно? Стоит пешеход у зебры, и останавливается машина. Понимаешь, да? — стоит и ждет, будет ли переходить пешеход или нет. И еще я видела, как те же пешеходы стоят на красном светофоре, хотя машин и в помине нет. Это же взаимное уважение, это уже гражданские чувства друг до друга. Вы не заметили, а вокруг выросло новое поколение. В этом, кстати, еще одна причина, возможно, самая та, почему московия именно сейчас войну начала: этому поколению ни в коем случае нельзя дать выжить и развиться. Мы проходим точку невозврата.
— Да я же пошутил, остынь!
— Так в каждой шутке есть доля шутки, или?
Продолжение следует.
Ирина Бирна (текст) и Николай Конопинский (фото) для Мостов, 11.06.2022
[1] Александра Смелянская, Русский военный корабль, иди нахуй!, 2022
мой дневник 