Путевые заметки военного времени
«Как это тебя угораздило?», «Тебе что, уже некуда больше поехать?», «Все – отсюда, а ты – сюда?», — такими вопросами встречали меня родственники, друзья и даже продавщицы. Вопрос хороший. Как раньше говорили – по существу. Мне казалось, я знаю ответ, но здесь, в Одессе, он почему-то не убеждал. Звучал как-то натянуто, театрально. Внутренне я была уверена в правоте и необходимости моего здесь присутствия, но не могла выразить эту уверенность, передать ее спрашивающим.
А началось все так.
Как-то ночью проснулась я с мыслью странною. Новости, заполнявшие последние дни интернет, о том, что московия[1], едва унесшая ноги из-под Киева, Чернигова и Сум, собирает кулак на Юго-Востоке, чтобы к 9 мая захватить, наконец, весь Донбасс и прорваться к приднестровью, — выкристаллизовались вдруг в простую и ясную мысль: «Если не сейчас, то уже никогда!». Моя, стратегически работающая вот уже почти два месяца, голова тут же нарисовала картину: Николаев пал и с востока полилась на Одессу липкая и зловонная жижа русского мира, с запада, связывая силы защитников Одессы, пытаются пырхаться[2] недобитки приднестровья, а с юга подошел имперский флот – пусть и ржавый, но много. Одесса, даже при самом мужественном сопротивлении, будет просто отрезана от остальной Украины. Это значит, ждет ее, родную, судьба Мариуполя… А тут еще какая-то немка, — что-то очень культурное – не то профессор искусствоведения, не то театральный критик — в телевизоре заявила, что в Одессе воевать нельзя, Одессу необходимо сохранить в целостности, как жемчужину европейской культуры. Подобные фрау не отвечают за вопросы обороны, они вообще ни за что не отвечают, даже за собственную суетную болтовню, где наукоподобная словесная макуха щедро смазана пацифистским повидлом. Не знаю, были ли слова фрау на культуре последней каплей, запустившей процесс кристаллизации моего решения, но беспокойных нот моим мыслям добавили: если Одесса будет заблокирована, я уже никогда не увижу ни сестры, ни племянников, ни могил на Слободке и у Двух столбов, я не увижу друзей и бывших коллег, а улицы, лестницы и пляжи Одессы останутся для меня лишь на фото и почтовых открытках. И это не причина, чтобы поехать, пока еще возможно?
Если Одесса будет окружена, я сразу превращаюсь в классическую эмигрантку, закат жизни которой пройдет в рассматривании старых открыток и рассказах о том, как она играла ребенком, а повзрослев, гуляла с подругами и встречалась с парнями на этих улицах, под этими фонарями, ходила на эти пляжи, сидела на этих ступеньках… Мне приходилось встречать в Германии таких людей, у меня достаточно часто были возможности говорить с их детьми, которые не понимали и не разделяли, в силу непонимания, ностальгии родителей. Я видела, как эти люди вместе с родиной теряли своих близких. Так замыкается круг одиночества.
Сейчас есть интернет со всеми его виртуальными чудесами, но сути конфликта это не меняет.
И я еще раз спрашиваю: или это не причина?!
I. КИЕВ
Путешествие поездом на большие расстояния имеет кучу недостатков, и долго, нудно, неудобно – не самые отталкивающие из них. Но оно дает возможность присмотреться ко всему, встречающемуся в пути. Это путешествие позволило мне наблюдать, как по мере приближения к украинской границе, ландшафт все более и более оборачивается жовто-блакитним кольором: стены домов раскрашены пшенично-небесными тонами, на флагштоках – украинские флаги, мелькают надписи – «Stay with Ukraine», «Stop war», «Putin murder». Поддержка моей страны – нечто совершенно феноменальное в истории Европы. Кажется, старушка наконец поняла, какая страшная гадина шевелится под ее восточным боком.
На вокзале в Вене – первая моя пересадка – порядок: беженцы почти невидимы. Я вспоминаю картины краковского вокзала и пункта приема беженцев в Пшемысле: контраст поражает. У дверей в стеклянное помещение касс – очередь, рядом – стойка – здесь волонтеры раздают воду, маски, консультируют беженцев. Всюду украинские цвета и указатели на украинском языке, на свободных горизонтальных плоскостях – листовки: «ЄС підтримує Україну. Інформація для людей, які рятуються від вторгнення росії в Україну». Мне тоже надо в кассы, у меня билет только до Вены, и я имею возможность наблюдать в очереди моих земляков. Здесь все спокойно, люди стоят, соблюдая ковидные метр-полтора друг от друга, никакой суеты, никакого волнения. По вопросам, которые задают волонтерам беженцы, по обрывкам фраз, которыми обмениваются стоящие в очереди, у меня складывается впечатление, что здесь, на венском вокзале, случайных беженцев нет, сюда добираются точно знающие цель путешествия. Возможно, это знание – часть объяснения царящего здесь порядка: в Пшемысле и Кракове я наблюдала людей, вырвавшихся из-под бомб в безопасность, в первые минуты спасения. Они еще не определились, не сориентировались. Здесь я вижу людей, нашедших в безопасности свое место. Волонтеры определяют на ночлег решивших остаться, советуют, как лучше добраться до родственников, уже устроившихся в какой-нибудь альпийской деревушке, которую даже здешнему найти непросто, помогают выбрать нужные поезда до Швейцарии или Италии. Есть, впрочем, и дальние цели: Германия, Франция и даже Испания или Португалия.
Я беру билет до Кракова – «Так дешевле, — советует кассирша, — и удобнее: из Кракова есть много поездов до Пшемысля» — и выхожу в город. Прохожу несколько сотен метров и останавливаюсь пораженная: у меня над головой вывеска – «Наша Раша. Магазин армяно-российских товаров». Для кого-то война в Европе еще не стала реальностью.
В Кракове я в шесть утра. От той суеты и толкотни, что была здесь месяц назад, не осталось и следа. Беженцев всего несколько десятков человек, волонтеры еще здесь, к ним еще обращаются за помощью, но редко, и они медленно ходят залом ожидания. Пасхальное воскресенье, и на вокзале все закрыто. Я качу чемодан на улицу в надежде обменять немного денег, запереть чемодан в ячейку камеры хранения и провести несколько часов в этом старинном городе. Я бывала здесь неоднократно, но или это причина, чтобы отказать себе в удовольствии? Я вышла из здания вокзала, прошла несколько сотен метров до перекрестка, заглянула в открывшуюся перспективу. Улицы пусты – ни прохожих, ни транспорта, только откуда-то издалека, негромко, но навязчиво внятно доносится пасхальная месса. Я понимаю: удовольствия не будет, день пропал – ехать на Пшемысль я не могу – здесь, в Кракове, я должна встретиться с Николаем – он летит самолетом, — но если бы даже могла, то что, скажите на милость, делать в том Пшемысле целый день до вечера? Ведь и там Пасха, и там все закрыто. Я вернулась в зал ожидания, села за столик МакДональдса, заказала кофе и принялась коротать время до приезда Николая.
В Пшемысле знакомая уже мне картина работающего сердца: по сосудам-рельсам поезда вбрасывают новых беженцев, как порции свежей крови. Ритмично, каждые полчаса здание вокзала наполняется людьми, чемоданами, движением, звуками. Постепенно количество вброшенных сюда людей уменьшается, снижается давление на клапаны сердца-вокзала: окошки касс, информационные стенды, комнаты отдыха, пункт питания – сердце выдавливает из себя насыщенную информацией кровь для того, чтобы расшириться в следующем цикле и принять новую партию, прибывшую очередным поездом. Но не все из вновь прибывших разъезжаются – кто-то остается ждать своего поезда, автобуса, родственников… Поэтому пульсация заметна лишь в центральном зале, там, где расположены кассы, информационные стенды, где в трех окошках раздают необходимые мелочи: носовые платки, влажные дезинфекционные салфетки, женские прокладки, детское питание… Боковые помещения забиты людьми, нет даже камер хранения. С неба – дождь, град, снег… град, дождь… солнце… А потом сначала, в произвольном порядке, поэтому снаружи – только курильщики у входа. Мы одеты слишком легко для этой погоды: Пфальц провожал нас почти уже летним теплом и солнцем. Мы решаем действовать по-гонкуровски: пока Николай сторожит пожитки, я совершаю вылазку с целью рекогносцировки в поисках чего-нибудь съедобного. Тщетно. Пасха. Или Иисус таки-да хотел, чтобы путешественники в день его воскресения голодали? – остается философско-теологическим вопросом, который занимает нас недолго: кушать хочется!
Наконец мы тыкаемся в плотно прикрытую дверь, за которой время от времени исчезают униформированные граждане, и оказываемся в зале ресторана. Здесь, у правой стены, накрыт буфет, в перспективе, в стеклянной витрине – несколько сортов выпечки, пахнет кофе, двое в униформе поедают мясо с пюре и тушенными овощами. Мы пристроили багаж и, повинуясь какому-то ископаемому чувству, достали – Николай свой Canon – камеру с большим и толстым объективом, одного беглого взгляда на который достаточно, чтобы проникнутся уважением и доверием к профессионализму обладателя, а я – лэптоп, — и остановились у буфета. Пока мы решали, какой сорт чая отвечал бы наиболее близко нашим примерзшим потребностям, за спиной слева возникла служащая буфета и сказала по-английски, что ресторан закрыт, а буфет только для тех, кто обеспечивает здесь порядок: полиция, военные, пожарные… «Мы корреспонденты, — ответил Николай, — из Германии». И тут только поняла я трюк с камерой, и оценила профессиональную хватку Николая: едва войдя в зал, он рассмотрел в дальнем углу несколько штативов, на одном из которых помещалась телекамера, а за столиком рядом — двух мужчин и девушку – все трое достаточно богемного вида, подчеркивающего принадлежность к свободному журналистскому цеху. Полька тут же согласилась с аргументом и позволила заказать кофе или чай у стойки.
Здесь, в ресторане, Николаю пришла в голову мысль ехать на Киев: — «Там Бучу, Гостомель, Ирпень – всё уже открыли! – убеждал он меня. — Если повезет, смотаемся туда на день, а потом – в Одессу – у нас же целых три недели впереди».
Киевский поезд теперь западного образца: мягкие удобные кресла, как в самолете. Но ночь в таком кресле все равно не подарок. Мне повезло: в полном вагоне у меня не оказалось попутчиков. Я вытянулась через три сиденья, рюкзак – под голову – и уснула. Около часа ночи проснулась: кто-то мягко теребил мою разутую ступню: «Проверка документов. Ваш паспорт… Все – отсюда, а вы – сюда? Цель вашей поездки в Украину?», — оказывается этот вопрос можно задать и таким тоном.
Проснулась рано утром. За окном – обычный пейзаж: лесозащитные полосы, маленькие станции, поля… и вдруг – новое: перекрытая бетонными блоками дорога, поверх блоков – мешки, рядом – мужчины в хаки и штатском. Мимо – состав – платформы с военной техникой. Реакция стратегически работающей головы: почему на запад? Причин может быть десять, а в одиннадцатых – не моего ума дело!
В Киеве вокзал неожиданно полупуст: пассажиров мало, солдаты в камуфляже, полиция в черном. И те, и другие вооружены. Мы сунули вещи в ячейки камеры хранения и Николай вдруг замер.
— Коля, вус трапылось? Что-то в чемодане забыл?
— Нас же так просто в Бучу не пустят, я так думаю. Нужна аккредитация.
— Ну и что? Едем к Кличко, у него и получим.
— Почему к Кличко? В Одессе, например, есть гражданская и военная администрация – Труханов и генерал какой-то, фамилию забыл. Я думаю, что аккредитацию выдает военная администрация.
Подошли к полицейскому:
— Не подскажете, как проехать в военную администрацию?
Человек в униформе спрашивает наши документы, долго листает паспорта – ищет отметку о въезде, наконец отвечает известным уже вопросом о причине приезда, и лишь выслушав объяснения, говорит:
— Никакой военной администрации у нас нет. Есть Кличко, он за все отвечает, — и рассказывает, как добраться до Крещатика. Оказывается, станция метро Крещатик закрыта, ехать следует до Театральной, а там пешком: – Недалеко. Минут пятнадцать.
В вестибюле метро нас остановил вооруженный солдат: проверка документов и тот же вопрос, но в тоне уже большая толика простого, непрофессионального любопытства. Здесь же, в стеклянной будке, где когда-то до войны скучала контролер, сложены матрацы и одеяла.
Метро пусто, на платформе всего несколько человек. На Театральной мы поднимаемся по кажущемуся бесконечным эскалатору и какое-то тревожное чувство преследует меня. Театральная – глубокая станция, эскалатор – одноленточный – без переходов, туннель полутемен – включены лишь некоторые лампы – все это создает то самое тревожное чувство… Но не только размеры и сумерки, что-то еще странное, необычное присутствует здесь, едет с нами… Я оборачиваюсь и смотрю вниз, потом опять вверх, туда, где тускло светится дуга выходного павильона, и понимаю: не присутствие, а отсутствие давит меня тревогой — мы одни на этом почти стометровом эскалаторе, в полутемном туннеле – никто не поднимается за нами, никто не спускается нам навстречу.
У Кличко мы ничего не добились. Нас приветливо встретили, проверили документы, куда-то звонили, что-то спрашивали, наконец потеряли терпение и дали номер телефона, по которому помогут. Телефон ответил милым женским голосом, что мы не туда обращаемся, но пообещал помочь и попросил «не класти слухівку». Я продержала трубку у уха минут десять и передала Коле, его терпения хватило на время вдвое меньшее, и мы, не прощаясь, ушли из городской управы.
И все-таки Кличко, пусть и косвенно, решил нашу проблему.
Мы гуляли по Аллее Героев Небесной Сотни и увидели на пригорке братьев Кличко. Поднялись на пригорок, но были остановлены охраной: дальше идти нельзя, братья дают интервью немецкой BILD. Узнав, что мы тоже корреспонденты из Германии, охранник предложил помощь: он спросит Виталия, или мы можем сделать несколько снимков и, чем черт не шутит! – даже задать пару вопросов. Интервью закончилось, охранник подошел к братьям. Разговор был короткий, и братья, бросив на нас короткий взгляд, быстро направились к ожидавшей машине. Охранник обернулся к нам, развел руками и побежал следом. Мы подошли к немецким коллегам. Немцем оказался лишь интервьюер, операторы были киевлянами. Они и объяснили нам, что аккредитацией журналистов занимается Министерство обороны, научили, где и как подавать заявку и рассказали, что ни в Бучу, ни в Ирпень транспорт еще не ходит, добраться можно лишь своим ходом. Идею посетить освобожденные города пришлось оставить: процедура аккредитации займет три-четыре дня, да и машину найти сейчас непросто.
Улицы Киева пусты: редкие машины, сиротливые пешеходы, светофоры, продолжающие преданно нести службу в пустом городе. Эти последние кажутся забытыми домашними животными, ждущими возвращения хозяев. И еще эта колоссальная очередь, петляющая по Майдану Незалежності: полторы-две тысячи человек у Главпочты в ожидании знаменитой марки[3]. В пустом городе такое скопление людей притягивает и тревожит одновременно. Очередь стала уже достопримечательностью: здесь работают многие зарубежные и украинские телеканалы, у счастливых обладателей марки берут интервью.
Майдан перекрыт блокпостами, перекрыты до половины проезжей части и многие улицы, закрыты целые кварталы в районе правительственных зданий – сюда проход только по прописке или специальному пропуску, памятники укрыты мешками с песком. Закрыты все магазины, кроме продуктовых, продажу алкоголя разрешили лишь за несколько дней до нашего приезда, но только вина и пива, и только с 11 до 16, запрет распространяется и на несколько открытых ресторанов.
Солдаты и полиция подчеркнуто вежливы и доброжелательны, отвечают на наши вопросы и даже извиняются, если проход за блокпост закрыт, предлагают прийти еще раз через несколько дней – они уверены: скоро ситуация улучшится настолько, что блокпосты можно будет убрать. Говорят все по-украински, но нас спрашивают, как нам удобнее: по-украински или по-русски. Документы проверяют только на некоторых блокпостах, очевидно, вблизи важных объектов.
В городе с восьми вечера комендантский час, транспорт прекращает работу в семь, поэтому последние четыре часа до отъезда мы проводим на вокзале.
II. ОДЕССА
В Одессу поезд опоздал на полтора часа, и это первый случай в моей жизни, когда опоздание порадовало. В Одессе комендантский час до пяти, транспорт начинает движение с шести, и если бы поезд пришел во-время, нам пришлось бы провести еще один час на вокзале. Как будто на вокзалах последние два дня мы провели недостаточно времени! В купе же попутчицей оказалась беженка из Николаевской области, Ольга, и беседа с ней сократила опоздание. Ольга с трехлетней дочерью успела выехать в Италию еще до оккупации ее деревни московитами. Деревню уже освободили, и вот они возвращается. Но, судя по живому интересу к Германии, условиям приема беженцев там, возможности найти работу и прочим подобным же вопросам, едет Ольга домой ненадолго.
Одесса потрясла с первых минут, контраст Киеву разительный: вокзал полон, но не беженцами – люди спешат по своим делам – кто-то сошел с пригородного поезда, кто-то идет к поезду, многие просто сокращают дорогу с Привоза на Среднефонтанскую и в обратном направлении. Улицы полны транспорта и пешеходов – всё спешит, движется, пульсирует нормальной, мирной жизненной энергией. Дерибасовскую открыли для пешеходов всего несколько дней назад, но от блокады не осталось и следа: открыты уже магазины, кафе и рестораны, в Городском саду фланирует публика, заняты почти все скамейки, суетится фотограф, предлагающий запечатлеть вас с белоснежным голубем павлином в руках, на плече или на голове – как вам угодно. Солнечно, но еще прохладно, туристов нет. Транспорт работает: ходят маршрутные такси и троллейбусы, открыты некоторые трамвайные маршруты. О войне здесь, среди суетящихся или отдыхающих людей, вдали от интернета и телевизора, не напоминает ничего. Но вот на Ришельевской у памятника Бабелю – два белых павильона и большое скопление людей – центр приема и оформления беженцев. За углом, на створке открытых ворот объявление: «Сегодня нужны мясные консервы. План 2600 штук», за воротами, во дворе – несколько ящиков с продуктами. Далее, через квартал, весь тротуар заставлен, загроможден упаковками с питьевой водой – бутылки и канистры самых разных форм и размеров громоздятся на высоту до двух метров – одесситы собирают воду николаевцам. Николаев – последний рубеж, последняя надежда Одессы – вот уже второй месяц без питьевой воды. «Коля, едем в Николаев?» – «Как только, так сразу», — отвечает мой спутник. Это значит: как только получим аккредитацию Министерства обороны. Мы стоим какое-то время и завороженно наблюдаем за происходящим: несколько мужчин грузят воду на платформу грузовика, но бутылок не становится меньше – постоянно подъезжают легковушки, подходят пешие – и несут, несут, несут…
О войне напоминают замалеванные черной краской названия улиц и номера домов в центре, демонтированные или заклеенные черным пластиком указатели направлений, расклеенные на воротах домов Пам‘ятки — правила поведения и реагирования в случае воздушной тревоги, адреса бомбоубежищ, да еще блокпосты на улицах, закрытые для пешеходов и транспорта Бульвар, порт, заминированные пляжи. С алкоголем чуть-чуть жестче, чем в Киеве: продажа вина и пива заканчивается на час раньше – в три… Плакаты на билбордах, фасадах и заборах не оставляют сомнения в том, где вы находитесь: «Русский военный корабль, ну шо, ты уже дошел?», «Если маму кто-то тронет, того мама похоронит!», «Не делай маме нервы!», «Не треба мене «асвабаждать». Я вільна Україна!», а бывает и прямо – «россия, иди на хуй!».
Прилет
Мы приехали в Одессу во вторник, а в субботу перед Пасхой пережили первый в нашей жизни прилет.
Было около половины третьего, Николай с Виталием – мой давний школьный друг, который настоял на том, чтобы мы остановились у него, в его просторной холостяцкой квартире – смотрели футбол – Арсенал — Манчестер Сити -, а я перечитывала дневниковые киевские записи.
— Посмотри, посмотри! – вдруг воскликнул Николай, приглашая меня к экрану.
Я повернула голову. Под футбольной картинкой бежала строка: «Увага ОДЕСА! ПОВІТРЯНА ТРИВОГА! Прямуйте в укриття». Через минуту за окном тоскливо завыло…
…Когда мы, по приезду в Одессу, вошли в квартиру Виталия, первое, что он сказал, было нам непонятно, но звучало явно тревожно: «У меня тут за углом, может обратили внимание из маршрутки, руины завода. Это – помните? — бывший М-ский завод. Так вот, он был номерным, понимаете? Он давно закрыт и рассыпается на глазах, но у орков карты восемьдесят седьмого года – последние, утвержденные советским Генштабом. Вот они по этим картам и гасят! А то, что завод давно закрыт, или на пути к цели теперь высотка стоит – так за такие пустяки они не думают. А чуть дальше, — Виталий махнул куда-то в даль за окном, — с другой стороны – стадион – потенциальная площадка для посадки вертолетов.».
Почему мне вспомнились эти слова, как только за окном завыло?
— Спустимся в убежище? – спросила я, но как-то недостаточно твердо: мужчины явно не собирались отрываться от экрана.
Снаружи завывал яркий солнечный день, почти летний и такой чистый, что вою не хотелось верить. Но выло настойчиво и грозно. Вдруг послышались далекие взрывы.
— Это не взрывы, — поправил меня Виталий, не поворачивая в мою сторону головы, — это – хлопки: наша ПВО работает. Они бьют с Крыма, с кораблей, с подводных лодок. Когда ракеты стартуют, у нас сразу же включают тревогу, а когда они прилетают в зону действия ПВО, мы начинаем их сби… — и тут грохнуло, прерывая лекцию на полуслове. Грохнуло далеко, но так, что задрожали стекла. Виталий осекся и побледнел: — А вот это уже прилет, ребята. Некоторые все-таки долетают. Сволочи!
Но в убежище в этот раз мы не попали: буквально через минуту на телефон Виталия уже пришло сообщение от какого-то знакомого, что прилетело в жилой дом на Вузовском[4].
— Орки! — покачал Виталий головой, — по жилым домам бьют, нелюди! Это в сторону аэропорта, так что в подвал можно не ходить: где аэропорт, а где мы!
Вечером в новостях сообщили, что было два прилета – в жилой дом и на Таировское кладбище. В доме погибли восемнадцать человек, среди которых трехмесячная Кира, ее мама и бабушка.
Официальная московская пропаганда объявила, что удар был нанесен по аэродрому и складам НАТОвского вооружения. После того, как стало известно о месте удара и количестве жертв, москали заявили, что виной тому украинская ПВО: это она сбила ракету над жилым массивом и осколки попали в дом.
По доступной всем карте в GOOGLE и фотографиям разбитого дома, можно легко отследить траекторию полета ракеты. Врезалась она на уровне четвертого этажа над крыльцом, распложенном с северной стороны, пробила дом насквозь, перелетела трамвайную линию и на парковке бизнес-центра Вузовский сожгла еще три автомобиля (мы их видели, их еще не успели убрать). Таировское кладбище – место второго прилета – расположено почти строго на юг от дома на Вузовском. Следовательно, обе ракеты летели в одном направлении и целью имели один и тот же жилой массив. Аэродром, как хорошо видно на той же карте, находится значительно – более шести километров — западнее, а по отношению к кладбищу еще и севернее – таких отклонений не может давать даже высокоточное московитское оружие. Теперь вспомним что была суббота перед Пасхой, пол третьего пополудни – можно рассчитывать на то, что большинство людей находятся дома и заканчивают приготовления ко всенощной и завтрашнему празднику. Удар ракетой по жилым кварталам в этих условиях обещает максимальную эффективность. Но и это еще не все. Если бы целью были склады, то скажите на милость, или по ним нельзя было ударить в пятницу – за день до выходных, или в понедельник – сразу после? Там что, убавилось бы НАТОвского оружия? Нет, все говорит о том, что целью были именно дома, именно людские жизни. И чем больше – тем лучше.
Сказка об осколках, якобы приведшим к жертвам, тоже не выдерживает поверки реальностью. Во-первых, сомнительно, чтобы заряд не сдетонировал в воздухе, в момент поражения, и чтобы осколки обладали взрывной энергией, способной привести к таким разрушениям; во-вторых, каким таким образом осколки летели практически горизонтально на высоте четвертого этажа, если ракета была сбита гораздо выше, над городом? И, наконец, в-третьих, осколки были собраны и самым тщательным образом проанализированы специалистами – приговор однозначен: в дом попала целая крылатая ракета.
В бомбоубежище мы все же побывали.
Случилось это на следующий по прилету день – в Пасхальное воскресенье. Была вторая половина дня, как и все прошлые дни – солнечно и тепло. Соседи по дому жарили во дворе шашлыки, на столах раскладывали закуски, тарелки, стаканы и вилки. Никто не прятал запрещенную водку. Мы накрыли праздничный стол дома и наблюдали за приготовлениями соседей с балкона, вдыхали воздымающийся запах дыма и жаренного мяса…
И вот снова завыло небо…
Я отнеслась к вою уже более сдержанно: Виталий накануне вечером закончил лекцию, прерванную прилетом, и мы узнали, что практически все ракеты москалей летят через Одессу, но далеко не все для Одессы предназначены. Одесское ПВО сбивает их, по возможности, над морем, но, к сожалению, не все, и они летят дальше – на Львов, Винницу, Днепр… А в Одессе в любом случае воздушная тревога, и к ней у многих отношение уже выработалось утилитарное: принимают к сведению и продолжают начатые дела. Но в этот раз было иначе. При первых звуках сирены, брякнул телефон Виталия. Он бросил взгляд на дисплей, пробежал глазами сообщение и сказал тревожно:
— Ребята, я думаю, мы сейчас идем в гараж… — В гараже под домом – бомбоубежище. – Это Гриша, вы его вчера видели на крыльце, он пишет, что ему позвонил знакомый, у которого какие-то связи с военными, и сказал, что с Каспийского моря стартовали ракеты и эти ракеты – на Одессу. Это серьезно. Так что давайте по системе бикицер: собирайте самое важное – документы, воду… ну, не знаю – камеру, ноутбуки… Быстро, быстро – у меня уже все давно готово.
В гардеробе в прихожей у Виталия заготовлен рюкзак с документами, водой, сухими хлебцами и аптечкой первой помощи. Виталий подхватил рюкзак, и мы бросились вон из квартиры. На площадке оказалось, что бросились мы в разные стороны: мы с Николаем – на лестницу, а хозяин – к лифту.
— Куда?! – крикнули одновременно Виталий нам и Николай Виталию.
— Какой же лифт?! Им даже во время пожара пользоваться нельзя, а тут… если в дом таки-да попадет?
— Глупости! – возразил Виталий, — едем лифтом – еще как дети по лестницам бегать!
Лифта пришлось ждать долго: спускался весь флигель, кроме тех, что жарили во дворе шашлыки.
В гараже было уже много народу и постоянно прибывали все новые и новые жильцы – дом в семнадцать этажей, несколько сотен квартир.
— К стене, к стене, — давал направление опытный хозяин.
Вдоль стен расставлены скамейки, автомобильные покрышки покрытые кусками материи, старыми одеялами, стоит даже большой стол с самоваром и запасами чая в пакетиках. Здесь, за столом, расположились сразу несколько компаний из тех, что жарили шашлыки. Кое-кто из сидящих поднимался и отправлялся во двор, смотреть, чтобы мясо не подгорело. Люди принесли с собой еду с праздничного стола и угощали друг друга, разливали запрещенную водку, слышалось: «Попробуй вот эту чачу – это не с базара – знакомый грузин сам для себя гонит. Угостил…». Кто-то спустился со своим походным столиком, а кто-то накрыл поляну в багажнике автомобиля. В проходах между припаркованными машинами папа учил дочь ездить на велосипеде. Розовая машина, сопровождаемая веселым визгом наездницы, прокатывала, пошатываясь мимо нас с равными промежутками времени, папа суетился сзади, неся руку над багажником; трое пацанов гонялись друг за другом на самокатах, молодые мамаши катали коляски, были и владельцы собак со своими любимцами. Прошло минут десять. Наверху еще выло. В квартире ждал брошенный в панике праздничный стол и водка в холодильнике. Сомнения в достоверности информации, полученной незнакомым нам Гришей от его знакомого со связями в армейских кругах, приобретали все более законченные и определенные формы.
— Пойдем домой? – спросил Виталий.
— Так ты ж хозяин, — ответил Николай, направляясь к лифту.
Следующим утром тревога зазвучала ни свет ни заря – в пол седьмого. Я заглянула в комнату Виталия:
— Виталик, тревога. Тебя будить?
— Та, ну его…
Продолжение следует.
[1] Это не опечатка. Прописной буквой, согласно правилам правописания, выражаем мы уважение к обозначенному словом феномену – имени собственному, географическому названию, памятнику культуры, правительственному учреждению и пр. Ни к московии, ни к россии, москве, кремлю, путину и др. имперским понятиям уважения сегодня быть не может, и в Украине в первые же дни войны был принят закон, позволяющий писать все слова, связанные с империей, с маленькой буквы.
[2] Пырхать — То же самое, что фыркать. В Одессе это украинское слово употребляют иронично для обозначения деятельности очевидно обреченной на неуспех, не ведущей к результату, демонстрирующей неспособность и бессилие производящих ее.
[3] «Русский военный корабль, иди на х…» — марка, ставшая филателистической редкостью уже в момент выпуска.
[4] Большой жилой массив. Ни адресов прилетов, ни фотографий оттуда нельзя публиковать в первые три часа после попадания, чтобы не давать москалям возможности корректировать огонь.
мой дневник 