БРАТУ,

чей бронепоезд стоит на запасном пути

Никогда мы не будем братьями!

Ни по родине, ни по матери.

Духа нет у вас быть свободными —

нам не стать с вами даже сводными.

Анастасия Дмитрук, Никогда мы не будем братьями, 2014

В сети случайно наткнулась на видео. Минут каких-то десять, а сколько смысла!

Итак, некая неназванная корреспондентка задает прохожим на улицах Москвы два вопроса. Кто-то бежит, спотыкаясь, едва увидев камеру и микрофон, кто-то бежит позже, услышав первый вопрос, но есть и такие, что останавливаются и даже отвечают. Ответы сами по себе, т. е. взятые отдельно, не несут зрителям нового знания: они известны, они тиражируемы, они давно стали общим местом пропаганды. Но вот поставили их рядом, заставили зазвучать из одних уст с перерывом в какие-то секунды, и перед нами совершенно новая картина, искрящаяся новым смыслом. Давайте послушаем.

Вопрос первый: «Будет ли вторжение России в Украину?».

Все остановившиеся, кроме одного, к которому мы обратимся особо, ответили без всякой даже тени сомнения: «Нет!», и поспешили – тоже все! – объяснить свою уверенность: «Украинцы ведь братский народ!» — мол, как же это – брат на брата?! И тогда тем же вопрошаемым был задан

Вопрос второй: «Ну, а если все-таки вторжение состоится, вы лично пойдете воевать?».

Все остановившиеся, кроме одного, того, к которому мы обратимся особо, ответили без всякой даже тени сомнения: «Конечно!», и поспешили – в этот раз не все, но многие – объяснить свою решительность: «Родину же надо защищать!».

Sapienti sat, но поговорить все-таки стоит, уже потому стоит, что голов все-таки больше, чем умов.

Итак, может ли кто-нибудь из читателей объяснить этот конфликт между братскими чувствами московита и его уверенностью в том, что для защиты родины он просто-таки обязан ворваться в дом брата и убить его и всю его семью? Или, может, конфликт вижу только я через мои, так сказать, узко-националистические очки? Назовите меня бандеровкой (на грамотном русском – бендеровкой), но объясните!

Вот уже четыреста пятьдесят восемь лет и еще один месяц вы принуждаете нас к любви и братству, а мы вежливо отвечаем: «Щиро дякуємо, дядьку москалику, але ми якось самі: краще бідні, та вільні, ніж бідні, та раби». Но народ московитский не слышит никого, кроме своего царя, и лезет, тараканам подобный, в любую щель со своим братством! И убивает, убивает, убивает… И конца не видно этому имперскому, на генетическом уровне засевшему в головах, цинизму: «Я тебя назначил братом — хоть подохни, а ты – мой!».

Все это – материи известные и даже обсуждаемые демократической оппозицией, свободной Россией и прочими разноцветными мыльными пузырями, время от времени воспаряющими над безрадостной, залитой кровью народов территорией Московии. Конфликт между провозглашаемым братством и геноцидом всех, на слова не купившихся, настолько очевиден, настолько кричащ, что вся эта демократическая, либеральная и пр. московитская братия вынуждена была искать объяснение ему. И нашла. Все дело, оказывается, в «отрицательной селекции», проведенной большевиками. Лучших, мол, истребили, а худшие теперь вот и творят беззакония! Есть разновидность глупости, возражать которой не стоит ни сил, ни времени. Большевики оказали империи неоценимую услугу: они, кроме территориального сохранения, дали последующим поколениям универсальное оправдание ее мерзостной, антигуманной сути. Но вся проблема в том-то и заключается, что, если отрицательная селекция и имела место, то началась она не большевиками – большевики были ее продуктом, — а первыми еще Иванами московскими. Вернее даже теми, кто повел свои княжества прочь от Европы, органичной и неотъемлемой частью которой была Киевская Русь, в сторону Дикой степи, прочь от демократии[1] в сторону лютого абсолютизма – властецентричности (Ю. Пивоваров, А. Фурсов), т. е. теми, кто стоял у истоков возникновения Москвы, кто заложил ее государствообразующую философию. С тех давних пор пропасть между Киевом и Москвой, между украинцем и московитом, расширялась и углублялась. Пропасть, о которой мы говорим, не междоусобная, обусловленная феодальной раздробленностью Руси, но системная: Киев и будущая Московия[2] отныне принадлежали разным системам. Киев не знал абсолютизма; власть здесь на протяжении еще шести веков оставалась выборной и отношение свободного населения к ней было соответственно уважительное, но не раболепское. Эволюция абсолютизма в Московии неизбежно привела к сакрализации феномена и персоны, олицетворяющей власть. Подобные системы, по Хайку и многим другим исследователям тоталитаризма, характерны тем, что подданые полностью отказываются от своих свобод в пользу безопасности, гарантом которой выступает верховный правитель. Парадокс заключается в том, что, как это точно заметил Бенджамин Франклин, «Те, кто отказываются от свободы в обмен на безопасность, недостойны ни свободы, ни безопасности». Таким образом, подданые распухающей территориально и этнически Московии, даже если и были изначально, в первый момент возникновения княжества, в каких-до долях процента славянами, утратив свободу, утратили вместе и связь со славянским – европейским – культурным базисом. Следовательно, говорить о некоем братстве между украинцем и московитом невозможно ни с какой точки зрения: между нами нет ничего общего – ни крови, ни менталитета, ни истории, ни культуры. Факт аннексии левобережной Украины в 1564 году и последующее постепенное поглощение остальной ее территории, вплоть до 1939 года, ситуации, по сути, не меняет: украинцы лишь в незначительной части приняли культуру тоталитаризма, что подтвердили события 2004 и 2014 годов и последовавшие за ними. Так откуда же эта настырная, беспардонная братская пропаганда?

Ответ здесь прост: братство народов – суть часть имперской политики Московии, поддержка и сопровождение аннексий и расширения зон влияния на эмоциональном, т. е. доступном людям всех культур независимо от уровня интеллектуального развития, уровне. Ведь подумайте – вспомните – вы когда-нибудь слышали от, скажем, администрации США что-нибудь о братском британском, ирландском, немецком или ином народе? Или, скажем, от правительства Колумбии – об испанском братском народе? Нет? Но уж точно помните о братских нигерийских, ангольских, сальвадорских, афганских и прочих народах, помните? Братские чувства возникали у Российской империи, СССР и нынешней Московии всегда в отношении тех народов, что попадали в зону стратегических интересов Кремля.

Я не оговорилась: братство народов с великим народом русским — не коммунистическое изобретение; братство, как один из инструментов порабощения, находило широкое применение еще в царской России. В XIX веке, например, братьями русскому народу были поляки, болгары, сербы, черногорцы и многие другие, что постоянно подчеркивали не только официальные этажи власти, но и революционеры разного толка и накала. Вот, например, что говорил профессиональный революционер, один из передовых мыслителей России своего времени, Михаил Бакунин:

«Повсюду имя русского является синонимом грубого угнетения и позорного рабства. Русский, во мнении Европы, есть ни что иное, как гнусное орудие завоевания в руках ненавистнейшего и опаснейшего деспотизма.»

«[…] война 1831[3] г. была с нашей стороны войной безумной, преступной, братоубийственной. Это было не только несправедливое нападение на соседний народ, это было чудовищное покушение на свободу брата. […] Мы дети одной породы, и наши судьбы нераздельны, наше дело должно быть общим.»

«[…] вся Варшава собралась в один день, под влиянием великой братской мысли […]»

«Я осмеливаюсь […] пригласить вас на союз с Россией[4].»

Как видите, и тогда, сто семьдесят пять лет назад, в головах московитской просвещенной публики царил тот же хаос, что и сегодня: в России нет свободы, русский – раб, орудие в руках «опаснейшего деспотизма», он утопил в крови Польшу, но он – брат, у поляков с ним общая судьба[5], с ним следует вступить в союз, вести общие дела… Весь этот салат из соплей метущегося имперца, образованным умом стремящегося к европейскому свету, но ментальностью раба, как пуповиной, приросшего к взрастившей его культуре, как нельзя лучше отражает состояние коллективной мысли так называемой прогрессивной части московитского социума. Мы ведь и сегодня не слышим ничего нового от всех этих оппозиционеров, окопавшихся в высочайше дозволенной оппозиционной газете и на официально запрещенных интернет-сайтах: мы братские народы, вы вашей борьбой спасете и нас, народ русский и правительство России – не одно и то же, мы стыдимся, мы братски страдаем, мы… мы… мы…

Господа! Друзья! Братья и сестры! Неужели вы это все серьезно?! Ведь после парижских соплей революционера-патриота, спустя всего каких-то шестнадцать лет московитские братья – те самые богоносные, которых не путать с московитским деспотизмом – в очередной раз залили Польшу кровью. Не армия, не царская администрация, а все, весь народ московитский в едином порыве призывал уничтожить польских братьев. Россию охватил тогда небывалый подъем патриотизма, сравнимый, может, с тем, что сопутствовал балканской авантюре 1877 года[6], разжиганию Россией Первой мировой или аннексии Крыма. Когда поймете вы, что в тоталитарной системе народ и верховный вождь – единое целое? Держится это единство на страхе, спаяно кровью или куплено карьерными подачками – не суть важно; важно, что политика подавления национального сознания народов империи оставляет власти лишь одну возможность: опору на самые примитивные, самые элементарные народные силы. Власти нужны исполнители необразованные, недумающие, нерассужающие. И дело не в том, что такими легче управлять, и не в том, что такие не перенимаются чужим горем, а в том, что таких легче увлечь одной идеей. Важно здесь, чтобы идея была достаточно примитивна. Братство с соседним народом – есть такая идея. Из нее вытекает святая обязанность прийти на помощь брату, власть над которым захватили фашисты или нацисты, которому грозит иная религия или который вдруг вообразил, что московит ему никакой не брат.

А теперь вспомните, что колониальная империя Московии есть органичное развитие идеи собирания земель первыми Иванами московскими. Следовательно, отбор тех, кто политику эту должен поддерживать, идет вот уже восемь веков. Сорок поколений. А это значит, что нынешняя оппозиция точно такой же продукт отрицательной селекции, как и те, кому они на словах оппонируют.

Вот откуда растут ноги вашего братства. Будь то с грузинами, молдаванами, белорусами или украинцами.

Вот почему украинцы уже четыреста пятьдесят лет и еще один месяц противятся вашим объятиям. Соседи – да; одни корни – да, в известной степени; одна культура – нет.

А теперь пришло время вернуться к тому прохожему, чей ответ не вписался в общую картину. На первый вопрос он ответил, что в Украину надо обязательно вторгнуться и украинцев примерно наказать. Так наказать, чтобы запомнили надолго: братья им русские, и в Европе им делать нечего. Второй вопрос, как понимаете, ему задан не был.

Вот оно – московитское братство в чистом, незамутненном виде. Одной фразой. Честно.

Ирина Бирна    20.02.2022                                                 

---

[1] Демократию здесь следует понимать в рамках и возможностях Средневековья, не в тех, что стали привычными нам спустя восемь столетий эволюции.

[2] Андрей Боголюбский и Владимиро-суздальской княжество, в болотах которого незадолго до разрушения Киева Боголюбским возникло фино-угорское поселение.

[3] Речь о подавлении Польского восстания 1831-32 гг. Курсив в цитатах мой, иб.

[4] Михаил Бакунин, Речь, произнесенная 29 ноября 1847 г. в Париже, на банкете в годовщину Польского восстания 1830 г.

[5] У палача и жертвы судьбы в какой-то момент действительно общие, только вряд ли эту общность имел ввиду Бакунин.

[6] Тогда на фронт рвались все, даже пожилые уже Толстой и Тургенев.