Тюремные будни

(Заметки на полях статьи Игоря Яковенко[1] и не только)

 

«Чтоб дух тюрьмы навек пропал,

<…>

Держава — гнёт, закон лишь маска»

«Интернационал»,

перевод с фр. В. Граевского и К. Майского

«Тем, что я ее сам углубил,

Я у задних надежду убил.»

Владимир Высоцкий, «Чужая колея», 1973

 

I

 

Те критики, что отказывают русской литературе в оригинальности и национальных корнях, утверждая, что вся она более или менее добросовестно снятая калька с литературы западной, производят впечатление людей, сравнивающих две вещи, об одной из которых имеют они несколько туманное представление. Русская литература, по крайней мере в одном вопросе, совершенно оригинальна, глубоко национальна и не имеет себе равных в мировой культуре. Я говорю о «народной» ее струе, о тех бесконечных описаниях «страдающего», «угнетенного», «безмолвствующего», «многотерпимого», но в сути своей «мудрого», «здорового», «богоносного» и пр., и пр., и всякого еще разного народа российского, который в известное время воспрянет, расправит плечи богатырские свои и сбросит наконец всех угнетателей и паразитов. Свойства, до сих пор в истории России не наблюдаемые и описанные, — замечу попутно — людьми, народа не знающими и не понимающими, одной лишь силой зуда, причиняемого tinea cаpitis patriae amor[2], придумавшими некий «народ», который отвечал бы их собственным чаяниям. Действительно, трудно себе представить … ну, пусть тех же Диккенса или Теккерея, бесконечно разводивших страницы романов жижицей о «здоровых», но почему-то до поры до времени «дремлющих» силах народа британского. Кто может представить, пусть попробует. Точно также не представимы в роли «певцов народных» ни Марк Твен, ни Бред Гарт, ни Бальзак, ни Сервантес, ни Лопе де Вега. И Боккаччо с Данте — тоже. С другой стороны в России, с тех самых пор, как здесь появилось профессиональное литературное занятие – в начале XIX века – вы не найдете ни одно мало-мальски известного автора, не исписавшего по крайне мере несколько десятков погонных метров бумаги на эту благодарную тему. И все одно и то же: «подспудные силы» народа, его «здоровые корни», «мудрость» и прочие чудеса. Сплошные «народные типы»: «наташи ростовы» да «каратаевы» с «татьянами, русскими душою»…

Почему так? Ответ, на мой взгляд, предельно прост. Но отвечать я не буду, я слишком уважаю моего читателя, чтобы подсовывать ему ответы на вопросы совершенно очевидные. Он сам большой. Но сперва наводящий вопрос. Станете ли вы, дорогой читатель, занимать здорового, розовощекого парнягу-косая-сажень-в-плечах, разговорами о его здоровье? Будете ли часами убеждать его в том, что и так всем и прежде всего самому предмету вашей заботы понятно и без вашей болтовни? Уместен ли такой разговор? Не оскорбителен ли? Правильно. А где уместен? Опять-таки – угадали: у постели тяжело больного. Он нуждается в моральной поддержке, в мотивации, в духовных витаминах, жирах и углеводах. Здесь все возможности следует задействовать для того, чтобы мобилизовать последние силы страждущего на борьбу с недугом. Так и с народами: здоровые народы читать подобных дешевых славословий не будут, писатель, дающий народу «народные типы» после первого же романа вынужден будет заняться сочинением более реалистической литературы: заявлений в жилкопы по заказам старушек, сочинений оболтусам-старшеклассникам или завести свой собственный блог для девушек. Здоровым народам эта каша из патриотических соплей далека, странна и непонятна.

Народ российский болен. Здесь мы совершенно согласны с Игорем Яковенко. Он, замечу правды ради, пишет «Россия – тяжело больная страна», но мы уже неоднократно обращались к этому эвфемизму и доказали, что страна – это не «озера синие» и не «ромашки сорванные», а те, кто озерами любуется, ромашки рвет и песни об этом сочиняет — народ. Или, как ставил диагноз часто цитируемый профессор: «<…> разруха не в клозетах, а в головах». Беда Михаила Булгакова в том, что профессор его, как и подавляющее большинство ныне активных публицистов, писателей, политиков и даже «народных» артистов, начинают отсчет «разрухи» российских голов с событий конца октября (по ст. стилю) 1917-го. С подобной позиции крайне сложно объяснить вековую инфантильность народа российского, равно как и острую потребность в упомянутых широко развернутых описаниях его «душевных сил», доходящих у, например, Достоевского, до «богоизбранности», и берущих начало в «счастливую» эпоху самодержавия. Совершенно невозможно объяснить всю восьми вековую историю бесконечных мучений и страданий этого народа и его, действительно феноменальное, терпение. Эта позиция не позволяет понять странные взаимоотношения власти и народа, ответить на вопрос, откуда в народе эта мазохистская национальная тяга к палачам, буквальное обожествление их. Почему «великими» и «святыми» в этом государстве были исключительно массовые маньяки-убийцы, вроде Петра, Екатерины, Ленина или Сталина – цепочка, логически приведшая к власти сегодняшнюю – уже откровенно уголовную — клику? Почему вдохновители войн и массовых казней, вроде Сергия «радонежского», признаны народом «святыми»? Другими словами, принятый «нуль» в системе координат «разрухи» лишает исследователя возможности объяснить все то, что и составляет «загадку русской души», над которой ломают головы иностранцы и которой так гордиться этот народ. А ведь и здесь ответ лежит на поверхности. Ответ этот дан уже давно, но до сих пор не нашел пути в сознание и душу народные.

Россия – тюрьма народов. И заболевание народное называется рабство.

 

II

 

Простая и элегантная эта формула «всесильна, потому что верна»; она позволяет ответить на все вопросы истории, объяснить настоящее и предсказать будущее. Из нее логически вытекают войны внешние и внутренние, терроризм государственный, государственный же допинг, футбольные фанаты, нищета всенародная, научно-техническая отсталость, отсутствие канализации и кобзоно-табаковская «культура». Ею – формулой — можно легко, без шаманства, дешевых фокусов и передержек объяснить взаимоотношение власти и народа, т.е. простыми словами выложить те 86%, что причинили такую головную боль «оппозиции», равно как и историческую природу самой «оппозиции» — ее бессилие, беспомощность и близкую нулю поддержку народную.

Итак: Россия – тюрьма народов.

Взаимоотношение народа и власти – это взаимоотношение заключенных с администрацией тюрьмы. Заключенные знают: сроки у них пожизненные, они заключенными родились, придет время и их заключенные дети снесут их на тюремное кладбище. И время между рождением и кладбищем – жизнью его не назовешь – следует прожить так, чтобы последнее событие оттянуть как можно дальше. Ни о каком освобождении, тем более – о разрушении тюрьмы — здесь речь не идет и идти не может. Речь идет о выживании. Единственная, веками отточенная и отшлифованная тактика выживания – любовь к власти; предел мечтаний – доля малая во власти; пример для подражания – любой, приподнявшийся над сокамерниками – каким путем – дело десятистепенное. Поэтому трудно согласиться с Игорем Яковенко в том, что «власть чужая»: что может быть роднее пацана из подворотни, полуграмотного офицеришки, заставившего мировых политиков и даже Папу Римского часами ждать в лакейской? Вона! – знай русских, технологически развитый Запад! Уже потому не может быть «чужой» русскому власть бандитская, что иной никогда не было и, следовательно, утверждение о «чужеродности» ее бездоказательно, как не имеющее сравнения. «Авторитаризм, милитаризм, имперские замашки и явные признаки фашизма», которые – совершенно справедливо — отличают нынешнюю власть, присущи России со средневековья.

Таким образом можно утверждать, что мысль цитируемого автором «вполне разумного политолога Александна Сытина», о «глубинной общности народа со своим вождем» — частный случай тюремной формулы. Здесь трудно до невозможно отделить «любовь» от любви народа российского к власти кремлевской.

Игорь Яковенко упоминает красных кхмеров и утверждает, что они превратили народ камбоджийский в «водоросли». Зачем? Зачем становиться на цыпочки и вытягивать шею? Достаточно посмотреть вокруг, чтобы найти примеры более близкие, народные: братья Михалковы – не водоросли? Не дети ли водоросли? Юнна Мориц, Жанна Бичевская, Калягин, Лавров… – не водоросли? Вся Госдума – не один ли большой аквариум колышущейся бесшумно травы морской? «Единая Россия», «молодые», «наши» и прочие фашистские организации, бурятские танкисты на Донбассе и родители их, отказавшиеся от собственных обгоревших сыновей[3] – не водоросли? Православная «церковь» и все «верующие» в нее, знающие, что «церковь» эта – ни что иное, как отдел КГБ (ФСБ) и руководит ею офицер разведки – все они – не водоросли? Массовые убийцы и садисты Стрелков, Моторола, Безлер… И наконец – не водоросль ли сам Путин?

Нет, не водоросль. И они — не водоросли. Они – люди. Че-ло-ве-ки. А человек, как известно, не свинья – ко всему привыкает. Так и народ российский привык к тюремным будням. Так привык, что жизни за пределами тюрьмы не знает, более того – в нее не верит. Даже вырываясь на свободу, уверены заключенные в том, что попали в другую тюрьму. Здесь камеры попросторнее, посветлее и проветриваются, здесь туалеты, а не параши, да киоск побогаче – иных различий они охватить не могут, различия эти не укладываются в матрицу тюремного менталитета. Для того, чтобы убедиться в правоте сказанного, достаточно вспомнить «Лизу», поговорить с каким-нибудь носителем ленточки цвета поноса, который приехал в Германию по культурному, молодежному или спортивному обмену на несколько месяцев и судорожно ищет возможности здесь остаться. Он уже и подружку из русских немок завел, да вот беда — колеблется она с фиктивным браком! А ему остаться надо! Истерически! Навсегда! Остаться любыми легальными, полулегальными или нелегальными путями. Вот он – стоит перед вами: на рюкзаке – колорадская ленточка, на пузе – грязная футболка с какой-нибудь «патриотической» агрессивной пошлостью, в голове – туман тюремный. Этот «великоросс» заискивающе ловит ваш взгляд и канючит одну и ту же фразу: «А как вот вы остались? Ну вот у вас-то получилось…» Стоит вам заговорить с ним о России, он преображается и уже не отличишь его от Киселева, Лаврова или Путина. Преодолейте интеллигентскую робость и задайте ему простой вопрос: почему же стремится он покинуть такую счастливую страну и остаться здесь, где все так плохо? Спросите и подивитесь ответу — ваш собеседник скажет тихо, продолжая видеть в вас единомышленника: «Ну, вы же знаете, как там у нас…» В тех жалких остатках серого вещества изъеденного шовинизмом и «православием», что догнивает у него под прической, не укладывается, что бежит он сюда именно от этой ленточки, от портрета майорчика на загаженной футболке, и это его типично русское «ну вы же знаете, как у нас…» — ни что иное, как приговор власти, за которую он, отожравшись на качестве, будет глотку рвать и вопить: «Путин, введи войска!»

 

Лирическое отступление. Эта история опубликована газетой «Züddeutsche Zeitung»[4] и рассказывает о судьбе Владимира Гончаровского (32), одного из трех украинцев, раненых снайперами на Майдане и лечивших раны в военном госпитале Кобленца.

Владимир — простой рабочий-строитель — жил в родном Свитязе (Волынская обл., 533 км от Майдана), бился ежедневно в поисках работы, чтобы прокормить семью, и очень мало задумывался о политике. Но когда начался Майдан, он вдруг понял: « … не хочу, чтобы и мои дети жили рабами». Мыслью этой поделился он с женой и матерью. Мать сказала, что знать его не захочет, если он в Киев подастся; жена пригрозила разводом. Владимир согласился с обеими, выпросил денег на бутылку водки и сказал, что разопьет ее с шурином. И как был – в домашних тапочках, спортивных шароварах и майке, набросив, по случаю мороза и снега, куртку, — отправился к шурину. Вместо водки купили они билеты до Киева – туда, где мерзли студенты, безработные и рабочие, инженеры и матери-одиночки, пенсионеры и школьники – народ украинский самых разных наций и сословий – все те, кто сказал себе: «Я был рожден рабом, но дети мои рабами не будут! Баста! И за меня никто детей моих не освободит!» Там нашли Владимира две пули снайперов. Снайперами были тоже украинцы, те из них, что думали иначе.

 

Об этой стороне Майдана не пишет никто, а я – рискну.

Майдан лег между нашими народами тектоническим разломом. На века. Именно потому, что показал народу российскому, чего может достичь народ, в какой-то момент истории переставший верить сказкам о своей «исключительности», «терпимости», «общей истории», «здоровых корнях» и взявший свою судьбу в свои руки. На Майдане стоял народ украинский; Майдан начал народ украинский; народ украинский готов был погибнуть на Майдане. Вся оппозиция пришла на Майдан позднее; вся оппозиция до последнего мгновения пыталась найти компромиссы и точки соприкосновения с «легитимно избранным» уголовником-президентом; вся оппозиция стремилась избежать кровопролития. А народ с фанерными щитами шел прямо на пули снайперов.

Именно этот разлом, этот урок, который преподнес «младший» брат «старшему», и сплотил еще больше народ российский вокруг кремлевских уголовников. Сплотил, потому что иначе было нельзя, иначе должен был бы последовать Майдан московский… Но Владимир Гончаровский еще не родился в России; российский Владимир Гончаровский купил-таки водку, а не билет в Москву. Он поехал к шурину, сунул в рот кремлевскую соску-пустышку о киевских западенцах-фашистах, «на деньги Госдепа, с помощью ЦРУ и при прямом вмешательстве западной Европы», устроивших переворот и успокоился. С таким объяснением тюремной администрации не мог не согласиться заключенный Владимир Гончаровский. Такое объяснение позволяло, во-первых, успокоиться мыслью о том, что хохлы – такие же рабы, как и россияне; во-вторых, мобилизовать помощь «захваченным фашистами братьям-украинцам»; в-третьих, оправдать оккупацию Крыма, войну на Донбассе, сбитый «Боинг»; в-четвертых, привычно задуматься над пустым стаканом, почесывая «дополнительную хромосому», о собственном «превосходстве», «исключительности» и «богоизбранности»… Согласитесь: ложь Лаврова ложится прямо в унавоженную патриотизмом душу, она освобождает от неприятных мыслей и сравнений, а по воздействию на массовое сознание ничем не отличается от россказней о духовном «здоровье» народа и его «скрытом неприятии режима».

Народ становится свободным не тогда, когда умирает последний раб, а тогда, когда рождается первый свободный человек.

 

III

 

Соотношение 1000/2 дает автору 500-т кратное преимущество «здорового» народа над «идиотами», но возможна ведь и иная арифметика. В Питере проживает 4 991 000 человек, 1000 сокамерников вышла на митинг против нового имени какого-то мостика. Пропорция может быть описана таким образом: 4991000/1000, т.е. отразит почти пятитысячное превосходство тех, кому по крайней мере плевать на имя мостков. И это – реальность, данная нам в ощущении. Кроме того, кто убедил Игоря Яковенко в том, что его 1000 – противники режима? Какой процент из них пришел лишь за тем, чтобы указать в очередной раз «доброму царю» на злоупотребление местных властей? Из фантомных болей «чистоты топонимики»? Эти последние особенно хороши: в своей исторической туманности не желают они замечать, что топонимику города, носящего имя одного из самых страшных начальников тюрьмы, улицы и площади которого сплошь носят имена упырей и вандалов, испортить вряд ли уже возможно.

«ПОРА ВЕРНУТЬ ЭТУ ЗЕМЛЮ СЕБЕ!» – с таким лозунгом вышла та 1000 отважных на митинг против «крестин» моста. И это действительно новое. Действительно смелое. Принимая во внимание уголовную ответственность за призывы к нарушению территориальной целостности тюрьмы. Только давайте-ка задумаемся вот над чем. О какой земле речь? И «себе» — это кому? Не собрались ли петербуржцы возвращать шведам отобранную у них крепость Ниеншанц (Nyenskans)[5], разросшуюся потом на украинских костях до «северной Пальмиры»? С Крымом все ясно: ворованное надо возвернуть законному владельцу. Жаль, ясно это только самому Игорю Яковенко и еще максимум сотне-другой порядочных людей России. А вот как с Кавказом быть? Неужели и его вернуть?! А Татарстан? А Карелию?.. А остановиться где?! Т.е. кому «Нет!» скажем и за «калашниковым» потянемся? Туманно как-то с этим, таким на первый взгляд оптимистичным, лозунгом, не согласны?

 

IV

 

У постели тяжело больного стоит врач. Хороший. Хороший врач – всегда и прежде всего хороший психолог: ему достаточно беглого взгляда на позу больного, его глаза, выражение лица, ему хватит первых слов несчастного для того, чтобы определить успех той или иной терапии. В принципе всегда возможны два варианта развития событий. В первом из них врач верит в душевные силы больного, знает, что тот в состоянии сломать себя о колено, смять привычки, весь образ жизни перед лицом смертельной опасности. Такому больному говорит врач в лицо всю правду. Возможно даже в несколько высококонцентрированной дозировке, возможно грубо. Правда эта – вера в силы пациента, в его здоровое начало, она — последняя надежда, ни больше и ни меньше. В противном случае врач убеждает окружающих – будущих вдову и сирот, родственников и друзей оставить больного в покое, ничего не менять вокруг него, ни в чем не ограничивать, дать ему спокойно и без дополнительных мучений дожить оставшиеся дни, недели, месяцы… пол-года, может быть… Самому же больному рассказывает врач о его силе духа, воле к победе над болезнью, которые рано или поздно ее победят и ждет его тогда светлое будущее без болей и бессонных ночей.

В первом случае легко обвинить врача в отсутствии гуманности, обозвать «русофобом» и прилепить еще известное количество ярлыков. Дела это не изменит, течения болезни не остановит, больного не облегчит.

Майор Моль – это симптом вековой болезни народа российского. Это – температура при гриппе или понос при расстройстве желудка. Лечить следует не температуру и понос, но тело, т.е. народ. Лечить, чтобы из него не выползали Моли, пожирающие не только его материальные богатства, но и те жалкие остатки истории, культуры, души, морали, совести и чести, что уцелели в многовековой тюремной действительности. Чтобы не родил он лавровых, жириновских, песковых, шойг и поющих их за дополнительную пайку михалковых, кобзонов, бичевских…

Согласитесь, здоровый народ не мог породить всех этих паразитов.

 

Ирина Бирна,                                                                                                 Neustadt, 01.07.16

[1][1] «Оккупация», Игорь Яковенко, Каспаров.ру, 11-06-2016 (19:11)

[2][2] Лишай стригущий патриотический (лат) – заболевание массовое, но до сих пор крайне мало изученное.

[3][3] Это яркий пример приспособляемости народной. Ни одна мать никогда не откажется от своего сына. «Отказы», растиражированные российской прессой, — единственная возможность получить хоть какие-нибудь копейки от государства-террориста, копейки, которые остро нужны для лечения обгоревших в танках детей. Не откажись бедная мать от сына, ей его и похоронить будет не на что, не то что лечить…

[4][4] Статья называется «Heimat» («Родина»), №38, 16.02.2016

[5][5] «Санкт-Петербургу 405 лет», Леонид Сторч, каспаров.ру, 27-05-2016 (22:15)